Сказание о Норицунэ или Гэмпэй районного масштаба

Двадцать четвертый день седьмой луны 2-го года Дзюэй

Сегодня печальный для всего нашего рода день — Тайра уходят из столицы. Мы покидаем дом, предназначенный нам, казалось, навечно, мы отправляемся скитаться по свету, подобно лепесткам горной вишни, гонимым безжалостным ветром. О, если бы вернулись прежние времена, когда род Тайра был осыпаем милостями богов, когда все — от низкорожденных до государя-инока искали благосклонности Тайра и мечтали принять их у себя в своем жилище! Теперь же мы — изгнанники и не вернется к нам былая наша сила после битвы при Курикаре. Кому теперь нужна наша прошлая слава? Да, поистине, все в этом мире преходяще и лишь истина Будды пребывает вечно. О боги, боги! За что вы возненавидели род Тайра?..

— Ну почему мы должны отыгрывать покидание этой чертовой столицы прямо сегодня прямо сейчас? — негодовала госпожа Ниидоно, яростно тряся и дергая свою палатку, которая никак не хотела складываться. — Двух часов не прошло, как поставились, почему мы должны ночевать в Ити? Там болото, там комары! До ручья ни один поганый ниндзя не доберется, ноги себе не переломав! Почему мы не можем вписываться в Рокухаре по жизни?

— Потому что Рокухару мы сейчас будем поджигать, — меланхолично ответил Мунэмори.

— Мастерню я бы такую подожгла! По жизни!

На госпоже Ниидоно было великолепное пятислойное косодэ, на которое пошло двадцать метров легчайшего импортного шелка, стоившего бешеных денег, и несчастная вдова Правителя-инока прекрасно представляла себе прогулочку в нем по бурелому с вещами.

— Настоящим Тайра было не легче, — аппетитно выпустив облачко сигаретного дыма, заметил Тюнагон у Ворот. — Между прочим в «Хэйке» есть о несчастных тайрянках, вынужденных пешком в драгоценных прикидах по степи шляться.

— Интересно, где этот Тюнагон в Японии степь нашел? — спросил Мунэмори у ближайшего пространства.

— Там же, где «тайрянок»! — рявкнула госпожа Ниидоно.

— Тайрянки — это нечто среднее между «армянками» и «полонянками». Так же интересно, где наш Норимори такую жену себе откопал, — ответил вместо пространства Токитада.

— Тогда дамы Минамото, наверное, гэндзянки, — радостно заорал Киёмунэ.

— Ну вас, — отмахнулась Ниидоно. — Где этот император, чтоб его приподняло, да шлепнуло! Я за него регалии таскать не собираюсь!

— Интересно, кто по тексту их таскал?

— Исторически, — раздался довольно приятный глуховатый голос, — в любом случае не сам юный Тэнно Антоку. Три Священных Сокровища с великим почетом везли, передавая друг другу, в специальных ларцах, завернутых в драгоценные ткани.

Голос принадлежал существу, в этой компании на этой поляне явно лишнему. Неуместным в нем было все — от лица, слишком сурового для обыкновенного новосибирского студента, до прикида, достойной парой которого могло быть разве что косодэ госпожи Ниидоно. Создание носило самый настоящий самурайский доспех, пластины которого скрепляли шнуры алого и фиолетового цвета, ну или почти настоящий. Все остальное у него тоже было вполне самурайское — и меч, и лук, к которому прилагалась куча разных стрел и выражение этой самой суровой физиономии и черт знает что еще. Даже зубы этот странный сибиряк не поленился вычернить. Существо тихо сидело, прислонившись к старой березе, изящно положив левую руку на давно уже собранные и увязанные вещи и то ли писало, то ли рисовало что-то кисточкой на листе плотной мелованной бумаги.

— Вот сам и неси, — огрызнулась госпожа Ниидоно. — Самурай, блин!

— Ну, самурай, — спокойно подтвердило существо. И полностью сосредоточилось на своей писанине, вероятно решив, что его визиту в окружающую действительность следует быть именно таким кратким.

Госпожа Ниидоно не протестовала. Новосибирца она не любила. Его никто не любил. Он вообще непонятно откуда взялся — то ли зилантовский приятель Норимори, то ли интернетовский знакомец Киёмунэ. Еще во время дороги он успел всех достать, спрашивая, читали ли они «Повесть о доме Тайра», на каком языке и насколько внимательно. Сам он, судя по подкованности, читал в оригинале, если не сам сочинял.

Послышались тяжелые шаги и треск нещадно терзаемых молодых кустиков. На поляну выломился некто в древнерусской кольчуге, поверх которой была наброшена белая накидка, и тевтонском шлеме-ведре.

— Тайра, мать вашу! — противным слишком звонким голосом завопил он. — Вы из столицы выматывать сегодня собираетесь или нет? Нам уже ставиться здесь пора, Киса обещал по жизни вам всем кишки выпустить, если, конечно, сами до этого не утопитесь!

— Какая еще киса? — не понял Тюнагон у Ворот.

— Ёсинака, ... ... ..., блин!

Госпожа Ниидоно подавилась готовой сорваться возмущенной тирадой. Несмотря на все возражения большинства игроков и даже главного мастера на роль Ёсинаки из Кисо и его дружины были приглашены печально известные Черные Воины во главе с самим их неуправляемым капитаном по кличке Фредди Крюгер. Славились эти замечательные люди в том числе и тем, что умудрились как-то сорвать региональные ХИ и чуть не сорвать всесоюзные. При упоминании имен Фредди и его дружинников подавляющее большинство народа жалобно стонало, но Тулкас Астальдо, мастер по боевке «Гэмпэй-2000», он же бодхисаттва Хатиман, заявил, что Кисо Ёсинака по жизни представлял собой полную аналогию Фредди Крюгера, а приличная команда на роль пушечного мяса все равно не пойдет.

— Ну, блин, я жду, блин! — Самурай Ёсинаки поудобнее перехватил здоровенный боевой топор.

Семья Тайра дружно вздрогнула. Обладатель топора и писклявого голоса повсеместно считался самым злобным отморозком, выходить на спарринг с которым побаивался сам Фредди.

И тут события приняли оборот несколько неожиданный. Новосибирец встал. Медленными тяжелыми шагами подошел к посланнику Ёсинаки. Слегка поклонился. А дальше из его вычерненного рта выродилось следующее:

— Слушай меня ты, плевел своего дома, олицетворение бесчестья! Пусть доблестен твой господин Ёсинака из Кисо, пусть его воины заняли все подступы к столице, пусть едва ли несколько часов есть у нас для того, чтобы спасти хрупкие наши жизни и даже драгоценную жизнь Сына Неба, это не дает тебе права подымать здесь шум и оскорблять нас! Как смеешь ты позволять себе повышать голос в присутствии Матери Страны и Священной Особы?!. Я, Тайра Норицунэ, сражусь с тобой и возьму твою голову, чтобы, уезжая, повесить ее на позор над вратами городской темницы. Только так и следует обращаться с тебе подобными дикарями!

— Ну, сразись, — сказал писклявый, поднимая топор.

Дальнейшее заняло, как всем показалось, несколько секунд. Никто так и не разглядел поединка, зато было хорошо видно, что длинные тонкие ноги писклявого болтаются в воздухе, а Норицунэ вытирает лезвие меча большим белым платком.

— Ты что?.. — завизжала государыня Кэнрэймонъин. — Ты же по жизни его убил!

— Успокойтесь, Высочайшая, — с поклоном ответил новосибирец. — Я помню, что это игра и мой клинок из дюраля. Прошу простить меня за то, что вынудил вас смотреть на это отвратительное вам зрелище.

— Эт-то ты... извини... — Государыня, а по жизни — дивная эльфийка Анэрдэль была бледна, как умертвие и дышала часто и тяжело. — Мне... показалось...

Норицунэ нехорошо улыбнулся и наклонился над писклявым, чтобы отцепить от его пояса набитый травой мешочек, символизирующий отрубленную голову. Зря он это сделал, потому что кулак писклявого выстрелил ему в живот.

— Это не по правилам, — констатировал новосибирец, отклоняясь и перехватывая бьющую руку. — Чтоб ты знал, я пять лет занимаюсь японским фехтованием и единоборствами. И башки с таких, как ты, по жизни снимать мне мешает только нелюбовь к родной милиции. Понял? Вон!

Славяно-тевтонский самурай последовал последнему совету, судя по скорости, с которой он это сделал — не без удовольствия.

Госпожа Ниидоно, размахивая Священным Мечом, как скалкой, подступила к Норицунэ:

— Что ты наделал, самурыло, мать твою! Размахался катанищем, ниндзюк х... х... хатиманов! Да ты понимаешь, что сегодня ночью они нас по жизни подожгут!

— Значит будем держать оборону, — невозмутимо ответил Норицунэ. — Разрешите взять первое дежурство?

— Маньяк! — застонала вдова Правителя-инока. — Побойся бога, ты, бусидо ходячее!

Из кустов малины вылез Мунэмори, держа в руках перепачканного императора. Тот слабо отбивался и мычал что-то насчет классного малинника, который даже на даче не найдешь. По жизни императору было девять лет и он имел несчастье приходиться младшим братом госпоже Ниидоно — роковое обстоятельство, собственно и сделавшее его императором Антоку.

— Государь Антоку! — строго произнесла госпожа Ниидоно. — Потрудитесь приготовиться к путешествию! Мы покидаем столицу.

— Я тебе не Антоха! — буркнул малолетний император. — Серега я! Вытащила меня в этот чертов лес, когда по телеку классные мультики идут, так еще и малину поесть не дает! Если ты мне кассету с Бивисом и Бэтхэдом не подаришь, я в ваши игры вообще ничего играть не буду!

— Подарю тебе я кассету, успокойся. И в «Баскин энд Робинс» пойдем, — отмахнулась замученная Ниидоно.

Самураи Тайра наконец-то справились с ниидоновской палаткой и были готовы выступить. Тэнно, попытавшийся под шумок выклянчить еще кассеты Мумий Тролля, получил подзатыльник и больше решил не возникать.

Пятый день восьмой луны 2-го года Дзюэй

Вот уже который день скитаемся мы, бесприютные, по свету и негде нам преклонить главу свою. Те, кто раньше искал наших милостей, отвернулись от нас и правители земель не пускают нас в свои владения. О, жестокий рок! Куда ведет наша дорога, и кончится ли когда-нибудь она? Сможем ли мы основать новую столицу, как хочет Мунэмори, если силы наши тают с каждым часом? Что осталось от могучего войска Тайра — всего семь тысяч воинов отплыло на запад... Грозно войско Минамото, велика сила его. И государь-инок отступился от нас, забыв о том, как Киёмори сохранял его престол от мятежей. Воистину, отвернулись боги от дома Тайра!..

— О, господин наш, Правитель-инок Киёмори, на кого же ты нас, горемычных покинул! Если бы ты был с нами, разве уходили бы мы из столицы? Разве допустил бы такой позор для своего рода ты, державший всю страну в деснице своей?

Мириэль, игравшая Ниидоно, имела пожизненные причины совершенно искренне оплакивать Правителя-инока, который был для нее не призрачной исторической фигурой, а вполне реальным игроком. По изначальному плану Киёмори в игре предполагался и играть его должен был Блейз, давний друг и партнер Мириэль во всех играх. Втроем с Ракотом — Государем-иноком Го-Сиракавой — они разрабатывали политические интриги и подготавливали информационку, и вдруг в последний момент главный мастер заявил, что никакого Киёмори не будет, а старт игры переносится на момент исхода Тайра из столицы. Свое решение мастер аргументировал тем, что Блейз по своей воле не подохнет, а переписывать историю ему не хочется. Видимо, в мастерятнике очень не любили Тайра. Блейз ужасно обиделся и уже собрался сменить самурайский доспех на рыцарский и поехать вместе с Мириэль и Ракотом в Свердловск на игру по крестовым походам. Мастера его угрозу проигнорировали, но зато взбунтовалась Мириэль, которой стало жалко двадцати метров шелка и времени, потраченного на прикид. В результате госпожа Ниидоно осталась коротать свой век в одиночестве, а несостоявшийся Правитель-инок пристроился канцлером Мотофусой.

— Машка, — оторвал госпожу Ниидоно от печальных размышлений юный Тэнно. — А мобильные телевизоры бывают?

— Какие мобильные телевизоры? — не поняла Мириэль. Возвращение из двенадцатого века в двадцатый требовало некоторых усилий.

— Ну такие, маленькие, чтобы всегда с собой носить можно было. На батарейках.

— Это ж какие должны быть батарейки, — подал голос Сигэхира. — Да и антенну как ты таскать будешь?

— В Японии, наверное, придумали, — вздохнул Мунэмори. — Японцы, они такие...

— А вы разве не в Японию играете? — поинтересовался Антоку.

— Мы играем в средневековую Японию, — терпеливо объяснила госпожа Ниидоно. — Тогда телевизоров еще не было. И не называй меня Машкой, по игре я тебе, между прочим, бабушка.

— Отстой, — констатировал император. — Какая же это Япония, если телевизоров нету.

— Как развращен сей род людской, — меланхолично заметил Тюнагон у Ворот, решивший не выходить из роли. — Они ждут, что им покажут картины, созданные чужим воображением, а ведь знание учения Будды откроет перед просвещенным взором новые, неведомые прежде миры.

— Интересно, а буддийские монахи телевизор смотрят? — прервал его благочестивые размышления Киёмунэ.

Норимори только отмахнулся. Прогулочка по лесу с вещами была очень даже игровой, если бы только юный Тэнно не упоминал через каждый пять минут о телевизоре и не пел ужасно фальшивым голосом песен из репертуара современной эстрады. Тюнагон у Ворот начинал потихоньку завидовать Норицунэ, который не замечал никакой неигровухи и находился вполне себе в двенадцатом веке. Кому он точно не завидовал — так это бедняге Мириэль, которой счастье общаться с братом выпало не на три дня игры, а на всю жизнь.

Внезапно шедшие впереди Мунэмори и Ниидоно остановились. Колонна Тайра смешалась и предавшийся размышлениям Тюнагон у Ворот нечаянно наступил на подол госпоже Ниидоно, которая тут же принялась честить его последними русскими и японскими выражениями, присущими самым горластым рыночным торговкам.

Причиной задержки была фигура, возникшая на дороге с явным намерением прекратить движение Тайра. Агрессивные намерения фигуры никак не сочетались с ее внешним видом. Это была девчонка не старше шестнадцати лет, в длинной кольчуге и тяжелом шлеме. Из-под кольчуги виднелись расписанные цветочками и пацификами джинсы, из-под шлема — хорошенькое детское личико и два тонких желтых хвостика.

— Я Минамото-но Усаги, четырнадцати лет, великий воин, один равный тысяче! — возвестила фигура. — Я борец за добро и справедливость и несу возмездие во имя Хатимана!

— Сейлоров нам только не хватало! — простонала госпожа Ниидоно, оставив, наконец, в покое бедного Норимори.

Сейлоров и прочих фанатов японской анимации Мириэль терпеть не могла. В последнее время они заполонили все места тусовок ролевиков, лезли во все дыры и раздражали всех своей воображаемой крутостью и подростковой наивностью. Обладая в свои 23 года шестилетним стажем выездов на игры, Мириэль имела полное право считать себя монстром ролевого движения и ненавидеть сейлоров, которые, по ее мнению, этому движению только мешают.

— Давай уж сразу голову, — мрачно произнес Мунэмори. — У меня всяко хитов больше.

— Я буду сражаться! — гордо воскликнула Усаги.

— Знаем мы вас, — проворчал Мунэмори. — Лезут маньячиться, а попади им по мягкому месту, так сразу вой начинается — как мол, смели поднять руку на женщину. Так что давай голову, пока по жизни по башке не получила!

Томомори и Токитада синхронно схватили за руки двинувшегося было вперед Норицунэ.

— Ты не будешь устраивать нам полчаса самурайского слезоразлива! — прошипел Токитада.

— Именно, — подтвердил Томомори. — У нас Киса на хвосте, а нам еще до Ити переть и там ставиться. Жрать мы, по-твоему, когда будем, самураище?

— Недостойно воина так унижать вышедшего на первую битву, — сквозь зубы процедил Норицунэ.

Он с легкостью стряхнул с себя все четыре державшие его руки и, печатая шаг, направился к Минамото-но Усаги.

— Норицунэ! — взвыла ему вслед госпожа Ниидоно.

Следующие десять минут несчастные Тайра и точно выслушивали пламенную речь о подвигах Норицунэ, предках Норицунэ, подвигах предков Норицунэ и всем прочем подобном, благодаря чему он, великий и крутой Норицунэ, не собирается оскорблять юного противника отказом от поединка. Сам поединок продолжался секунды четыре. Меч Минамото, равного тысяче, отлетел метра на два в сторону, а кончик великолепного клинка Норицунэ оказался у его горла.

— Снимай башку и пошли дальше! Жрать хочется! — донеслось из рядов Тайра, но Норицунэ не обратил внимания.

— Скажи мне, юный храбрец, это ведь твоя первая битва?

— Да, — растерянно пролепетала Усаги, скосив глаза на кончик оружия своего победителя. Это была не только ее первая битва, но и первая игра, на которой Минамото-но Усаги уже успела получить количество острых ощущений, достаточное для того, чтобы проникнуться самурайскими добродетелями. Правда, гораздо вольготнее она чувствовала бы себя в привычной матроске с лунным жезлом в руках, но, увы, полевых игр по «СейлорМун» почему-то никто не ставил.

— Пожалуй, я отпущу тебя, — улыбнулся Норицунэ. — Пусть день первого твоего боя будет для тебя счастливым. И не бойся — для самурая нет унижения в том, чтобы принять пощаду из рук достойного противника.

— А можно я к тебе в плен возьмусь? — жалобно спросила Усаги. В японском аниме глаза доблестного Минамото в этой сцене имели бы форму сердечек. — Это не позор для самурая?

— Норицунэ, что ты там тянешь! Прикончи ее и пошли в Ити! — проорал Токитада, не слышавший их диалога.

— Именно, — буркнул Мунэмори. — Таких маньячек сразу выносить надо, чтобы в мертвятнике тихо куковали и игру не портили.

— Кроме того, — добавил Тюнагон у Ворот, закуривая очередную сигарету, — чем ты ее кормить будешь? У нас и так хавки мало, а чипов на нее хрен дадут.

— Родичи мои и сподвижники! — патетически возгласил в ответ на это все Норицунэ. — Юный самурай Минамото вверил мне сейчас свою жизнь, и я клянусь бережно хранить этот дар.

— Вот тебя этот дар ночью катанищей и приложит, — мрачно предрек Сигэхира, штатный оптимист рода Тайра, подобным же образом погоревший на последних РХИ. Попался ему в плен совершенно очаровательный черный эльфеночек...

Госпожа Ниидоно возвела очи к небу — судя по ее вдохновенно-обреченному лицу, она серьезно ожидала увидеть там Ицукусимскую Деву, указующую незадачливым самураям Путь к Истине и дорогу в Ити.

— Ладно, пошли скорее, пока на наши бедные головы не свалился целый пионерский отряд минамотиков, играющих в «Зарницу» по мотивам СейлорМун!

Нестройное войско Тайра обменялось взглядами и вздохами и наконец поперлось в сторону Ясимы.

Двенадцатый день девятой луны 2-го года Дзюэй

Долог и труден был наш путь к новой нашей вотчине Ити-но-Тани. Долгие ночи проводили мы у берега моря, долгие дни шли мы по неведомым землям. Везде преследовали нас опасности, отовсюду изгоняли нас, и казалось нам, что войско Минамото вот-вот настигнет нас. Шум ветра казался нас свистом выпущенной вражеской стрелы, белые крылья улетающих цапель мнились нам белыми стягами Минамото, в морском прибое чудился скрип корабельных снастей... Неужели мы смогли, наконец, обрести свое пристанище? Надолго ли это?..

Госпожа Ниидоно отставила в сторону пустую миску и деловым взором обвела лагерь Тайра. Самураи дружно ставили укрепления. Сунувшийся куда не следует император уже успел получить бревном по ноге и теперь обиженно сидел у костра и просматривал свой альбом с наклейками «Король-лев». Высокородные дамы Тайра во главе с императрицей ушли к озеру мыть посуду. Разведка только что доложила, что никаких Минамото, и даже Ёсинаки поблизости не наблюдается — видимо начало боевых действий Минамото решили отложить на утро субботы, а вечером в пятницу, как все нормальные игроки, строили укрепления и входили в роль. Пока все шло размеренно и спокойно, но Ниидоно знала — это ненадолго. Если они ничего не предпримут в политическом отношении, то на следующий день их просто сметут — в боевом отношении войска Минамото были сильнее. Историческая достоверность, черт бы ее побрал!

— Мунэмори!

Глава дома Тайра, тащивший в это время тяжелое бревно, растерянно остановился. Но госпожа Ниидоно ждать не любила.

— Мунэмори, кому говорю, иди сюда!

Бедному самураю ничего не оставалось, как свалить бревно с плеч (оно попало аккурат по ноге Томомори) и направиться к ожидавшей его вдове Правителя-инока.

— Значит так. Сейчас мы с тобой идем в Камакуру.

— Зачем? — ошарашено спросил Мунэмори.

— На переговоры! — рявкнула госпожа Ниидоно. — Ты что собираешься воевать с противником, вдвое превосходящим тебя в количестве?

— Но ведь война...

— Война — это продолжение политических отношений другими методами! А у нас есть шанс вернуться к методам политическим! Завтра этого шанса не будет!

— Но Ёсинака...

— Ёсинаку надо стравить с Ёритомо! Именно этим я и собираюсь заниматься! Пошли!

— Не могу я никуда идти! — взмолился Мунэмори. — У нас еще часа на три работы! Нам надо нормальное укрепление сделать, иначе Минамото нас безо всякого штурма возьмут.

— Ты Тайра или идиот? — не выдержала Ниидоно. — Или нынче это одно и то же? Я же тебе русским языком говорю — если моя миссия удастся, то войны вообще не будет! Они передерутся между собой, а мы спокойно обоснуем здесь новую столицу!

— Как это войны не будет? А зачем мы тогда столько оружия с собой тащили, чиповали? Какая же игрушка без войны?!.

Госпожа Ниидоно поняла, что с таким главнокомандующим каши не сваришь и милостиво отправила его обратно ставить стену. Приходилось спасать команду в одиночку, что, Мириэль, впрочем, было не впервой. Она давно уже убедилась, что полагаться на кого-то кроме себя и друзей, с которыми давно уже сыгралась, не следует. Обязательно найдется какой-нибудь кретин, который не соображает ни в политичке, ни в информационке, ни в театралке, и попрется напролом с ковыряльником наперевес, не задумываясь о том, что разрушил все твои тщательно подготовленные планы.

Мириэль еще раз окинула пристальным взором строящуюся Ити-но-Тани, убедилась, что все в порядке и без нее ничего не развалится, встала и тихо, никого не потревожив, направилась по тропинке к Камакуре. Времени шел уже одиннадцатый час и начинало темнеть, так что следовало торопиться.

Из всех игровых прикидов, которые приходилось когда-либо носить Мириэль, самым неудобным для путешествия по лесу был японский. Несмотря на богатый игровой опыт, путешествие до Камакуры в одиночку легким отнюдь не было — приходилось то и дело останавливаться и отцепляться от прямо таки неимоверного количества елок, а также периодически счищать с косодэ ветки и шишки (как истинная аристократка госпожа Ниидоно постеснялась бы показаться в Камакуре в перепачканном наряде). Не удивительно, что вражеского агента она заметила только тогда, когда тот подошел к ней вплотную и положил тяжелую лапищу на плечо. Это был детина размером примерно с полтора платяных шкафа в камуфляжных штанах и пестром кафтане, поверх которого было небрежно наброшено нечто, напоминающее кольчугу.

— Тайрянка! — радостно осклабился детина. — Иди сюда, моя цыпочка, мы с тобой классно повеселимся!

— Я тебе не «тайрянка»! — разозлилась госпожа Ниидоно. Это невесть откуда взявшееся слово она терпеть не могла. — Мне, между прочим, шестьдесят лет. Так что поучтивее с придворными дамами, сударь!

Последняя фраза получилась у нее какой-то совсем не японской. Сказалась наверное, роль фрейлины с последней игры по Франции 16-го века.

— А я геронтофил, — плотоядно улыбнулся детина.

— Сейчас ты у меня некрофилом будешь! Причем пассивным!

Госпожа Ниидоно полезла в складки своего одеяния за оружием. Оружие обнаружилось в количестве одного маленького кинжальчика, на котором была выжжена замысловатая надпись не то японскими иероглифами, не то эльфийскими рунами. Годился этот кинжальчик разве на то, чтобы перерезать себе горло, потому как сделать самураю Ёсинаки кулуарку не представлялось возможности.

«Покончу с собой и пойду в минамотник», — подумала Мириэль. — «Пусть этот Мунэмори маньячится сколько угодно, раз ему так нравится».

Она насколько это было возможно отодвинулась от протянувшего к ней жадные руки самурая и поднесла кинжальчик к горлу, не забыв перед этим окинуть быстрым взглядом почву под ногами и убедиться, что в предполагаемом районе ее падения нет ни грязи, ни шишек.

И вдруг не то с небес, не то поближе раздался до боли знакомый голос:

— Позор своего дома, недостойный называться самураем! Как ты смел протянуть свои грязные руки к высокородной даме!

Первый раз за всю игру госпожа Ниидоно обрадовалась появлению Норицунэ. И даже без содрогания сердца выслушала его казавшийся бесконечным монолог о подвигах и предках. Не успел новосибирец закончить свою самурайскую проповедь, как обнаружилось, что они с Мириэль стоят на тропинке одни — отважного воина Ёсинаки и след простыл. Видимо, храбрым он был только с женщинами.

— Госпожа моя, — склонился Норицунэ в почтительном поклоне, — позвольте проводить вас до Ити-но-Тани. Опасно ходить одной по этим местам.

— Действительно опасно, — согласилась госпожа Ниидоно. — Поэтому ты проводишь меня, но не в Ити-но-Тани, а туда куда я направляюсь — в Камакуру.

— Как в Камакуру, госпожа моя? — за все время их, впрочем непродолжительного, знакомства Мириэль увидела Норицунэ растерянным. Впрочем, растерянным это не то слово — лицо несгибаемого самурая могло сейчас служить аллегорией «беззащитное детское удивление перед подлыми неожиданностями окружающего мира». — Как в Камакуру? — переспросил он. И тут же, явным чудовищным усилием, снова натянул на лицо маску самурайской благопристойности. — Нет, нет, я ни в коем случае не смею вас осуждать, госпожа моя. Молитесь за наши души.

До госпожи Ниидоно дошло:

— Какие души? Какие, к Хатиману, души? Ты что, думаешь, что я сдаваться туда иду?

— Но тогда зачем? — спросил Норицунэ, превращаясь в натуру для аллегории «полное офонарение обычно самоуверенного человека».

Госпожа Ниидоно мысленно помянула Ицукусимскую Деву и прочих японских богов, которых смогла вспомнить сразу навскидку. Богов оказалось штук восемь. «Интересно, — подумала она затем, — этот придурочный новосибирец соображает, что мы вообще-то на игре находимся или уже нет? Что он ответит, если спросить его сейчас, какое число на дворе?»

— Зачем вам в Камакуру, госпожа моя?

Медленно, сладким, но твердым голосом, каким обычно чиновницы в банках и собесах в тридцать пятый раз объясняют идиотам посетителям элементарные вещи, Ниидоно сказала:

— Я иду в Камакуру, потому что хочу поговорить с Минамото. Может быть, из этого что-то выйдет. К тому же в Камакуре сейчас гостит канцлер Мотофуса и я надеюсь с ним договориться.

— Но...

— Я практически уверена, что мне это удастся.

— О самоотверженная госпожа моя! — изрек Норицунэ. — Умоляю вас, не делайте этого! Поймите, ваша жизнь сейчас слишком драгоценна, чтобы рисковать ею даже ради надежды предотвратить войну. К тому же она — война уже началась и поднятые на битву армии уже не остановишь так просто. Кроме того, Минамото Ёритомо ни за что не согласится оставить нас в покое, а канцлеру из рода Фудзивара скорее всего выгодно наше уничтожение.

— Идиот! — простонала госпожа Ниидоно. — Во-первых, канцлеру Мотофусе уж всяко лучше с Тайра, чем с Минамото.

— Канцлер Мотофуса, — ответил Норицунэ, — скорее всего полагает, что ему гораздо легче будет держать на почтительном расстоянии от славы и богатств своего дома невежественного провинциала Ёритомо, чем искусных в придворной игре Тайра. К тому же после нашего уничтожения ему, пожалуй легко будет найти способ уничтожить и Минамото тоже. В стране, истерзанной великой войной все, от мала до велика, возненавидят любые, более или менее могущественные дома самураев и...

— Кретин! — перебила его госпожа Ниидоно. — Ты что, не понимаешь, что завтра нас сметут, а игра выродится в простую маньячку? Ты вообще в каком веке по жизни живешь, воин, равный тысяче, блин!..

— В конце двенадцатого, — с такой неподражаемой хрустальной наивностью в голосе ответил Норицунэ, что госпоже Ниидоно захотелось сесть на землю и плакать — сумасшедших она не любила.

«Псих, — внутренне рыдала она. — Самый настоящий псих! Того и гляди, к воскресному вечеру перережет нас всех за недостоверность. Или, — пришла ей в голову более успокоительная мысль, — он так издевается, зараза».

— Ну хорошо, Норицунэ, — заговорила она, отчаянно надеясь, что ее голос звучит ласково и успокаивающе, как у психотерапевта. — Представь себе, что мы проиграем эту войну. Ты ж первый побежишь харакири делать.

Она тут же пожалела о своих словах. Одно дело — мгновенно задрожавшие губы и наполнившиеся слезами глаза у 15-летней девочки-черноэльфочки, в очередной раз наслушавшейся Ниенны, и совсем другое — то же самое в исполнении этого Норицунэ, существа, несмотря на хронический переезд, явно взрослого, серьезного и — пора признаться в этом хотя бы самой себе — пока что тянущего на себе всю внутрикомандную игру. Едва не плачущий самурай — это оказалось, знаете ли, страшненько.

— Ты знаешь... Я давно хотел... много раз хотел... Но ведь кто-то сейчас должен о них помнить, кроме равнодушных специалистов...

— Но почему ты тогда не хочешь, чтобы мы победили? — заломила руки госпожа Ниидоно.

— Потому что нам не дадут победить! Ты что, не понимаешь? Не понимаешь, что здесь, как и там, всем наплевать на Тайра! Все преследуют свои и только свои цели — игровые или пожизненные, в данный момент несущественно.

— Но Мотофуса мне поможет! — твердо заявила госпожа Ниидоно.

— Этот, как его... Блейз Мириэли поможет, — поправил ее Норицунэ. — А Мотофуса госпоже Ниидоно помогать не станет. Ему это невыгодно. С самого начала нужно было из Хэйана не уходить!

— Но техмастер сказал...

— Там не было техмастера! — зарычал Норицунэ. — Понимаешь, если ты идешь в Камакуру не к Мотофусе, а к Блейзу, то это нечестно, перед ними нечестно, понимаешь?

— Да им-то какое дело до моей честности! «Честно, нечестно»! Их 800 с чем-то лет нет на свете уже, а мы тут игру проигрываем, понимаешь ты, игру, не войну!

— Для меня это не игра. Ты же понимаешь...

— Тогда на кой черт ты сюда приехал?

Норицунэ сжал кулаки и, кажется, явственно скрипнул зубами. Настолько гневно иступленные лица Мириэль доводилось видеть только в фильмах и, видя их в фильмах, она не на грош им не верила.

— Я не понимаю, какого черта вы все сюда приехали! — выдохнул он. — Играли бы в Толкина! Впрочем нет, Толкина тоже жалко! Для вас даже этой... как ее... СейлорМун жалко! Спортивные вы мои! Собрались, понимаешь ли, на товарищеский матч! «Игру проиграем»! — Он грубо схватил Ниидоно за плечи, тряхнул — Мириэль показалось, что он ее сейчас убьет, действительно, по жизни убьет. Она едва сдержала отчаянный презренный девчоночий визг. — Впрочем... — сказал он страшным, совершенно мертвым голосом и отпустил ее, — простите, госпожа Мириэль, я понимаю, что для вас то, что составляет мою жизнь — игровой материал. Можете идти в свою Камакуру. Только простите, я сейчас не настроен вас охранять.

Он круто развернулся и широким размашистым шагом пошел в направлении Ити-но-Тани, цепляясь доспехами и луком за молодые елочки.

— Норицунэ! — закричала она. — Норицунэ, подожди! Я с тобой, я не пойду в Камакуру!

Почему-то ей сейчас стало безумно важно, чтобы он не уходил без нее. Может быть, просто прониклась, прочувствовала свои шестьдесят и свои шансы добраться живой до Камакуры даже под охраной. Почти бегом она бросилась за ним.

Второй день десятой луны 2-го года Дзюэй

Грозно войско Минамото, велика сила его! Кажется, немного прошло с того времени, как Ёритомо был опальным изгнанником, не помышлявшим о воинской славе. Ныне воинство его завладело множеством земель, от востока до запада, и никто не может одолеть его. Воистину, семена ненависти, посеянные в прежних смутах, принесли страшные всходы. Сможет ли дом Тайра устоять против дружин Минамото?..

Над заливом тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят,
На кривых воротах Камакуры
Часовые пьяные стоят.

— А дальше? — оторвался от постройки крепости Юкииэ. В данный момент он как раз занимался выправлением кривизны ворот, воздвигнутых в спешном порядке в два часа ночи.

— А дальше я еще не придумал, — грустно ответил Нориёри.

— Зачем придумывать? — удивился Бэнкэй, кладя на землю бревно обхватом с него самого, то бишь немаленькое. Оставалось загадкой, где он такое нашел, ведь рубить живые деревья было строго запрещено, а чтобы такая махина сама упала, нужен нешуточный ураган. — Зачем придумывать извраты, если сама по себе песня «Три танкиста» про самых, что ни на есть, Минамото?

— Как это про Минамото?

— А вот так, — Бэнкэй хитро прищурился. — Вдумайтесь в слова «Мчались танки, ветер подымая, наступала грозная броня и летели наземь самураи под напором стали и огня». Во-первых, самураи были ликвидированы, как класс, еще в конце девятнадцатого века. Во-вторых, не могло в тридцатых годах двадцатого века у Японии не быть современного вооружения. Значит никакие это не были регулярные японские войска. Это были самые настоящие средневековые самураи, каким-то чудом попавшие в наше время. Откуда они, спрашивается, «летели наземь»? Не иначе, как с лошадей! К списку позорных деяний сталинской эпохи следует добавить еще одно — безжалостный расстрел беззащитных Минамото, вооруженных лишь луками да мечами!

— А почему именно Минамото? — спросил Нориёри.

— Потому что только Минамото могли, увидев красные флаги советских пограничников, безрассудно броситься в атаку!

— А при чем тут красные флаги? — все равно не понял Юкииэ.

— Ты разве забыл, что стяги Минамото — белые, а Тайра — красные? Вот они и приняли советские войска за остатки недобитых Тайра. И жестоко поплатились за это...

Из палатки, щурясь от дневного света, выполз Мотофуса. Канцлер был не в духе. Как государственному чиновнику ему полагалось находится в столице, но в Хэйане прочно обосновалось воинство Ёсинаки из Кисо. Ни его светлость канцлер Мотофуса, ни император Го-Сиракава не могли вынести и минуты среди этих неотесанных типов. К тому же они по жизни не любили Черную Дружину. Вдобавок, Мотофуса, точнее Блейз, никак не мог понять, куда запропастилась Мириэль, которая должна была явиться на переговоры, как только Тайра обоснуются в Ити-но-Тани. Не идти же самому к Тайра, это несолидно. А если они не договорились, значит война все-таки начнется и спасти бедных Тайра уже не удастся. Впрочем, нужно ли ему это спасение? Киёмори в игру не пустили, перевес сил явно на стороне Минамото... Мастера хотят войны Гэмпэй — значит будет им война Гэмпэй. А Мириэль пусть сама выпутывается, раз не пришла.

— Эй, Минамото! — крикнул канцлер. — Сёгун приехал?

— Приехал, — ответил Юкииэ, сидящий верхом на воротах. — Сегодня утром. И сразу побежал на мастерню оружие чиповать.

— А Ёсицунэ где?

— Тут он, — откликнулся Бэнкэй. — Спит. Кстати, пойду-ка его разбужу.

Бэнкэй подошел к палатке Ёсицунэ и деликатно поцарапал по брезенту. Палатка хранила молчание. Тогда Бэнкэй расстегнул молнию и просунул голову в палатку:

— Господин мой! Пора вставать!

Из палатки донеслось невнятное мычание.

— Господин мой! — повторил Бэнкэй. — Уже одиннадцатый час! А истинный самурай должен вставать на рассвете.

— Зачем? — простонал до сих пор не проснувшийся Ёсинунэ.

— Наверное, чтобы электричество экономить? — предположил Юкииэ.

В палатке послышалось шевеление и на свет божий вылезла Сидзука — симпатичная девушка лет семнадцати в шелковом кимоно, сшитом на заказ в дорогом ателье.

— Господин мой Ёсицунэ отдыхать изволит, — с поклоном ответила она.

— Интересно, чем он всю ночь занимался? — с ехидством спросил Го-Сиракава.

Сидзука покраснела.

— Стену ставил...

— То-то ворота получились такими кривыми! — заметил Нориёри. — Он, наверное, смотрел не на стену, а на тебя.

Сидзука покраснела еще больше. В отличие от большинства красивых девушек, в ней не было ни капли наглости и самоуверенности, и восхищенные взгляды неизменно приводили ее в смущение. На ролевой игре она была в первый раз и до этого с трудом представляла себе, что это такое. Угораздило же милого домашнего ребенка из обеспеченной семьи встретить на подготовительных курсах ролевика и влюбиться в него по уши...

— Минамото! — встрял Юкииэ. — Мы вообще жрать сегодня будем или нет? Или нам предстоит питаться исключительно головами Тайра?

— Тайра невкусные, — откликнулся Нориёри. — Ты еще предложи Ёсинаку скушать. Тогда сразу можно панихиду заказывать.

Сидзука вскочила и взяла лежащий у костра котелок с остатками вчерашней каши. Что с ним делать дальше, она представляла плохо и поэтому застыла на месте.

— Да сиди ты, — махнул рукой Бэнкэй. — Зачем заставлять красивых девушек мыть котлы и таскать воду? У нас для этого младшие воины имеются.

Бэнкэй подошел к стоящей у края поляны ярко-оранжевой палатки и резким движением открыл ее.

— Самурята! Подъем! Слушай мою команду: надо спасти войско Минамото от голодной смерти. Берите котелки и марш за водой!

Из палатки, один за другим, выползли три самуренка — Минамото-но Тасуки, Минамото-но Каору и Минамото-но Камуи. Все они по жизни были девчонками и членами клуба любителей японской анимации.

— Вас же вроде четверо было, — сказал Бэнкэй, пристально оглядывая пеструю команду.

— Доблестный воин Минамото-но Усаги ушел сражаться с Тайра и не вернулся, — отрапортовал Каору.

— Почему без приказа? Вернется — три наряда вне очереди за самоуправство!

— А если он не вернется? — мрачно спросил Камуи. — В мертвятнике, вроде, больше трех часов не сидят, а шмотки его все здесь...

— Куда же он тогда запропастился? — удивился Бэнкэй. — Неужели победил Тайра?

— Скорее всего в плен к Ёсинаке попался, — предположил Мотофуса. — Они любят хорошеньких самуреночков...

— Мы пойдем его выручать! — воскликнул Тасуки, хватаясь за боевой веер. Тэссен был сделан умело, почти как настоящий, жаль только, никакой магии на него отпущено не было — игра-то историческая...

— Вы пойдете за водой! — безапеляционно заявил Бэнкэй, вручая юным самураям котелки. Тем ничего не оставалось делать, как подчиниться.

Бэнкэй вернулся к палатке Ёсицунэ и остановился в раздумье — стоит ему будить своего господина методом выволакивания за ноги или все-таки не стоит? От раздумий его оторвал громкий и очень недовольный голос:

— Что творится в Камакуре? Ворота кривые, воины до сих пор спят, завтрак не готов... А нам еще с Тайра воевать! И кто по вашему будет воевать, когда вы все тут спите? Я? Да на хрен мне эта война сдалась!

— Ёритомо! — обрадовался Юкииэ.

— Господин Ёритомо, докладываю: за время вашего отсутствия никаких чрезвычайных происшествий в Камакуре не произошло. За исключением того, что отважный юный воин Минамото-но Усаги пошел завоевывать Тайра и бесследно пропал. Вероятно, воевать с Тайра нам больше не придется.

— Они все умерли от смеха, — добавил Нориёри.

Сёгун даже не улыбнулся. Он сел на ближайшую пенку и со злостью воткнул в землю свою великолепную катану. Именно эта красавица, в голубых лаковых ножнах, инкрустированных чем-то золотистым, купленная за 240 долларов в Оружейном Центре на Охте, и была причиной дурного настроения сёгуна. Несравненный меч на игру не пропустили. Да Хатиман бы с ним, что не пропустили, но сёгун не взял с собой никакого другого клинка. Хотел, но забыл. А в результате остался без оружия, как презренный обозный слуга. Да еще и выслушал о себе на мастерне немало лестного — и по поводу того, что он капитан команды, а приехал, между тем, позже всех, и, что хуже всего — много доброго о «псевдоигроках из новорусских семей, полагающих, что могут купить весь мир за папины деньги». Это было обидно прежде всего потому, что деньги были его собственные. Ёритомо в некоторых кругах был известен, как классный программист, и зарабатывал достаточно, чтобы позволить себе иметь катану за 240 баксов и настоящие самурайские доспехи, купленные в этом же магазине за сумму настолько страшную, что Ёритомо и называть-то ее отказывался, справедливо полагая, что практически любой, узнавший, сколько сёгун заплатил за прикид, от зависти, чего доброго, сёгуна утопит. Или задушит. Или зарежет. В общем, что кому по душе.

Ёритомо, мягко говоря, не нравилось отношение окружающих к его деньгам. В конце концов, он, Ёритомо, не виноват в том, что они у него есть. Все эти хиппозные типы — и те, которые пытаются что-нибудь безвозмездно выклянчить и те, которые цедят сквозь зубы что-то о барыгах и их сыночках, наверное, представить себе не могут, что такое сидеть за компьютером по 16 часов. К тому же на «Мерседес» Ёритомо, как не крути, еще не заработал. И не собирался — «Мерседес» дрянь неповоротливая, а после того, как приобретет, наконец, все нужные примочки к своей персоналке, сёгун собирался начать копить на «Toyota Landcruiser»... впрочем нет, «Landcruiser» тоже машина из анекдотов про новых русских...

Подошедший Бэнкэй прервал невеселые размышления сёгуна о взаимоотношениях чужих людей с его деньгами:

— Что, сёгун, такую прелесть и не пропускают?

— Угу, — кивнул сёгун. — Она же не гуманизированная. Так что буду исторически достоверным и всю войну в Камакуре просижу.

— Не проблема, — сказал Бэнкэй и отправился в свою палатку. Через минуту он появился снова, держа в руках целую охапку клинков.

— Ого! — присвистнул вертевшийся рядом Нориёри. — Текстуальный, блин!

— Текстуальный, — подтвердил Бэнкэй. — А як же!

— Тогда «Ёську» моего отдай, раз ты уже текстуальный!

— Не «Ёську», а «Сказание о Ёсицунэ», — назидательно ответил Бэнкэй. — Кстати о Ёсицунэ — сёгун Ёритомо, может, хоть ты его разбудишь?

— Сам не можешь?

Бэнкэй театрально развел руками, демонстрируя собственное бессилие.

Ёритомо подошел к палатке Ёсицунэ и что есть мочи заорал:

— Ёсицунэ! Тревога! Бэнкэй твою катану спер!

Метод оказался действенным: из палатки мгновенно выскочил полуодетый Ёсицунэ с коротким мечом наперевес:

— Где катана?

Из охапки оружия Бэнкэй выудил длиннющий двуручник с серебристым лезвием:

— Вот твоя катана. И не спи, как сурок — войну Гэмпэй проспишь.

Тем временем вернулись младшие воины с водой и начался длительный процесс приготовления пищи. Воины Минамото постепенно просыпались и рассаживались вокруг костра в ожидании завтрака.

Сёгун Ёритомо критическим взглядом обвел свое воинство. Мда... лучше, чем следовало ожидать, но хуже, чем хотелось бы. Нормальных бойцов — чуть больше половины, остальные — новички и девчонки. Ёритомо мысленно проклял мастера, допускавшего женщин на мужские роли. Нет, он конечно готов был допустить, что есть женщины, сражающиеся не хуже мужчин, но почему-то примеры тому он находил только в книгах. Он был даже не против девушки в роли советника или министра — встречались ему на играх подобные примеры — но чтобы воина...

Появление новых фигур в лагере Минамото избавило сёгуна от грустных размышлений. Его взору предстала живописная группа человек в десять, в роскошных одеждах и почти без оружия. Только у пары из них были на поясе короткие клинки.

Увидев пришедших, Го-Сиракава и Мотофуса вскочили. Государь-инок с опозданием узнал свою собственную команду, которую бросил на произвол судьбы в столице.

— О, божественный государь-инок Го-Сиракава! — возгласил шедший впереди Главный Министр. — О, доблестный сёгун Ёритомо! Мы — беженцы из Хэйана, просим у вас политического убежища.

Сгрудившиеся позади него девушки энергично закивали.

— Что случилось? — грозно спросил сёгун. И обратился к Мотофусе и Го-Сиракаве, как будто только что их заметил: — Почему вы здесь, а не в столице? Что там вообще происходит? Почему за всем должен следить сёгун, я вам что — Всевидящее Око?

— Господин великий сёгун! — с поклоном ответствовал хэйанец. — С глубоким прискорбием сообщаем вам, что войско Ёсинаки из Кисо творит бесчинства великие. Они покушаются на наши земли, они грабят наших крестьян и похищают наших дочерей. Мы не можем терпеть их рядом с собою и поэтому вынуждены просить у вас, великий сёгун, политического убежища в Камакуре.

Стоявший рядом долговязый монах, облаченный в рясу, сшитую из двух занавесок, уныло протянул:

— Красные придут — грабят, белые придут — грабят, куда бедному монаху податься...

— Если некуда податься — значит надо обязательно в Камакуру? — мрачно сказал сёгун. — У меня тут не пункт приема беженцев и вынужденных переселенцев.

— Но бесчинства Ёсинаки...

— С Ёсинакой я поговорю! — оборвал сёгун. Тон его не предвещал ничего хорошего. Он оглядел своих воинов, ища того, кого можно было послать в столицу и взгляд его остановился на младших воинах (как с легкой руки Бэнкэя стали называть Минамото Тасуки, Каору и Камуи), в данный снимающих пробу с кипящего в котле варева.

Ёритомо ткнул пальцем в того, кто показался ему самым старшим:

— Как твое имя?

— Минамото-но Каору!

— Значит так, Каору, слушай мое приказание. Ты сейчас отправляешься в Хэйан... после трапезы, конечно, — добавил сёгун уловив жадный взгляд, устремленный на котел с едой, — и говоришь Ёсинаке из Кисо, что я немедленно хочу его видеть. И по пути нигде не задерживайся — одна нога здесь, а другая в столице. Понял меня?

— Понял, — с радостной готовностью ответил Каору. — Разрешите отправиться вместе с братьями?

Сёгун поморщился, но быстро сообразил, что от братьев большого толка в Камакуре не будет, а вместе им безопаснее, да и веселее.

— Хорошо. Отправляйтесь все вместе. Только быстро! Если по пути в столицу где-нибудь застрянете — головы всем сниму!

Тасуки, Каору и Камуи многозначительно переглянулись. Конечно, они не собирались не подчиняться приказу сёгуна, но тот велел им лишь не задерживаться по пути в Хэйан. А про обратную дорогу не сказал ничего.

Четырнадцатый день десятой луны 2-го года Дзюэй

Величественна и неприступна крепость Тайра Ити-но-Тани на морском побережье! Горы защищают ее с севера, бескрайнее море простирается на юге. Большие суда заслоняют вход в залив, огромные камни громоздятся у побережья, на стенах стоят отважные воины, с луками и мечами наготове и каждый из них равен тысяче. Алые стяги развеваются по ветру, словно языки пламени...

В Ити-но-Тани царило затишье. Самураи отдыхали после ударного возведения укреплений. Государыня Кэнрэймонъин с еще двумя придворными дамами потихоньку готовили завтрак. Госпожа Ниидоно выпросила у Норимори «Повесть о доме Тайра» и с интересом ее читала, развалясь на пенке. Император дрых, в общем — тишь да гладь и буддина благодать.

Впрочем, благодать продолжалась недолго. Сначала вылез зевающий Киёмунэ, облаченный по случаю утра в хакама и красную майку с полустершейся надписью «Manowar». Поверх надписи красовался намалеванный вроде бы зеленой гуашью большой иероглиф «Хэй».

— Киёмунэ, да ты никак иероглифы знаешь? — скользнув по юному родичу взглядом, недоверчиво протянула Ниидоно.

— Мне Норицунэ вчера показал... некоторые, — он гордо ткнул себя пальцем в иероглиф. — Это, между прочим, «Хэй», Тайра то бишь.

— Норицунэ тебе на пузе и малевал?

— Не, — смутился Киёмунэ. — На пузе я сам. Зеленкой.

— А аптечку кто тебе потрошить разрешил? — вскинулась Ниидоно. — Какого Хатимана? Понадобится — ты на станцию за шесть километров побежишь, да?

— Мама, отвяжись от ребенка! — высунул голову из палатки Мунэмори. — Лучше посочувствуй мне: Томомори, подлец, мало того, что сам скелет из анатомички, да еще и катанищу с собой в палатку заволок.

— А ты никогда не ездил на одну игру с Черной Дружиной? — подал голос Томомори, тоже соизволивший вылезти. — Они однажды у меня щит ночью сперли, пришлось через главного мастера отвоевывать. Кроме того, Норицунэ сказал, что в какую-то, не помню, правда, какую, эпоху самурай должен был класть короткий меч к себе в постель.

— Жена не любит, так с катаной, — хмыкнул Киёмунэ. — Кроме того, ты не короткий, а самый что ни на есть длинный меч в постель затащил, придурок.

— Так у меня нет короткого. И Норицунэ сказал, что с вакидзасями в двенадцатом веке не ходили.

— А харакири тогда чем делали? — лениво поинтересовался Мунэмори.

Госпожа Ниидоно с остервенением захлопнула «Хэйке». Вернувшись вчера из неудачного похода в Камакуру, она сразу уползла спать, не обратив внимания на кучку о чем-то оживленно беседовавших младших родственников. А это, оказывается, Норицунэ вечер вопросов и ответов устроил, знаток хренов. Госпожа Ниидоно злорадно представила себе сцену встречи Норицунэ с напальцованным Ёритомо, которую, может быть, стоит подстроить им после игры. Пусть выясняют, кто больше знает, и кто кому сёгун. Ёритомо Мириэли представили на Черной Речке за две недели до игры и он ей сразу не понравился. Зеркальные очечки, дорогая зажигалка и церемонный не то кивок, не то поклон вместо человеческого рукопожатия: «Я — Иэясу, госпожа». Интересно, кстати, как Норицунэ по жизни зовут. Киёмори, что ли? Кажется, у Мириэли начиналась аллергия на Японию...

— А харакири, — сладко улыбнувшись, сказала она, — нам всем придется делать, Мунэморинька. Вот Минамото придут и будем.

— Если кто-нибудь здесь посмеет сделать хоть одно харакири, я ему лично собственными руками башку оторву! — зарычал Мунэмори. — От Черной Дружины придется побегать, а вот с нормальными Минамото будем сражаться до последнего! Я сказал!

— А мужик, который при харакири башку сносит, называется кайсяку! — обрадовался Киёмунэ. — И Норицунэ говорил...

Госпожа Ниидоно встала с пенки. Вид ее не предвещал ничего хорошего.

— Киёмунэ! — выделяя каждое слово, заговорила она. — Если. В это. Замечательное утро. Я. Услышу. Что-нибудь еще про Норицунэ. Я. За себя. Не. Отвечаю!!!

— Да ты чего, Мири? — удивился Мунэмори. — Норицунэ мировой парень. Он и по жизни в боевке хорошо разбирается. В общем, самурай, что надо, зря ты на него едешь.

— Я на него еду, — прошипела госпожа Ниидоно, — потому что ненавижу понтометов. Запомни это, Мунэморинька, раз и навсегда. — Она круто развернулась и ушла на озеро.

«Кажется, — думала она на ходу, — этот беженец неместный уже все и вся тут к рукам прибрал. Только и слышно: Норицунэ говорит, Норицунэ объяснял, Норицунэ, Норицунэ... Кто он вообще такой, этот Норицунэ, чтобы так выступать!». Тут Мириэль вспомнила, как прошедшей ночью Норицунэ едва не прибрал к рукам ее самое и чуть не разрыдалась. «Пусть их, — заклинала она себя, — пусть! Пусть Норицунэ покупает этих придурков лопоухих иероглифами и оружием, пусть хоть в Новосибирск свой после игры всех увозит, не жалко!». Заклинание помогало плохо. Мириэль впервые столкнулась с тем, что у нее уводят команду. Уводят с полпинка, не прилагая никаких усилий, команду, которую ставила и сыгрывала она, Мириэль. «Ненавижу тебя, — сжимала она кулаки. — Ненавижу, маньяк японский! В самом деле попрошу Иэясу после игры в пыль тебя стереть. Он не откажется. Такие никогда не откажутся пальцы покидать».

Тем временем нечаянный герой мириэлевского переезда, ни о чем подобном, разумеется, не подозревающий, появился перед костром в Ити-но-Тани — обнаженный до пояса, подтянутый, свежий, с мокрыми после купания волосами.

— Воины Тайра! — весело крикнул он. — Кто вчера тренировку просил, стройся!

— А завтрак? — жалобно пропищал Киёмунэ.

— Пока не готов, — ответствовала императрица.

— Вот и славненько! — улыбнулся Норицунэ. — Кое-что до еды успеем.

Но ничего они не успели. Стоило Норицунэ придать кучке своих новоявленных учеников какое-то подобие строя, под красную веревочку, обозначающую укрепление, поднырнуло очень тощее и очень рыжее существо неопределимого возраста и пола с тремя короткими мечами на поясе и боевым веером в руке и отчаянно заорало:

— Тайра!!! Как вы смеете удерживать в плену гордого минамотского воина! Это непростительно! Я — воплощение силы и страсти, доблестный воин, равный тысяче, Минамото-но Тасуки, безжалостно покараю вас!

— Минамото-но СейлорМарс! — радостно заорал Киёмунэ, оказываясь рядом с существом. В присутствии Ниидоно, даже спящей, он, разумеется, и пикнуть не смел о том, что любит японские мультики и неплохо в них разбирается, но сейчас железной старухи в лагере не было и значит возможный контакт с братьями по разуму ничем особо страшным Киёмунэ не грозил.

— Ну, СейлорМарс, — сумрачно подтвердил Минамото-но Тасуки. — И Юпитер с Меркурием тоже здесь. Мы вот вам за Серенити сейчас так наваляем!

— Вы сначала войдите в ворота, а не ломитесь через стену, — отреагировал Мунэмори.

— А где ворота?

— Там!

Киёмунэ тоже побежал к воротам в надежде успеть-таки поговорить с братьями по разуму до того, как кто-то из старших Тайра заставит их вернуться в Японию XII века. Но надежде его не суждено было сбыться — у ворот моментально выросли Норимори и Норицунэ. — Приветствую вас, доблестные витязи Минамото! Мое имя Тайра Норицунэ, сын Норимори, славного Тюнагона у Ворот. Я отвечаю на ваш вызов.

Славный Тюнагон у Ворот махнул рукой и побрел к костру.

Витязи Минамото пожирали Норицунэ глазами и на мордочках у них была написана гамма эмоций, которая у персонажей мексиканских сериалов появляется при встрече с возлюбленными, которых они считали погибшими в авиакатастрофе. Доминирующей эмоцией все-таки было радостное недоумение.

— Ух ты, — выдохнул Каору, — какие доспехи!

— Сам ты доспех, придурок! Ты третьим глазом на него посмотри! — прошипел братцу в ухо Минамото-но Камуи.

— Сёгун Накаго! — беспомощно сказал Минамото-но Тасуки. Сердечки в его глазах можно было разглядеть никаким не третьим, а любым на выбор самым обычным глазом.

Тасуки, а по жизни Миака, отличалась от героини, чье имя носила, тем, что любила не своего верного рыцаря Тамахомэ, а его главного врага Накаго. Кроме того, эта Миака искренне полагала, что высшие силы вознаградят ее чувства встречей с живым Накаго, который на эти самые чувства, разумеется, ответит взаимностью.

— Простите, доблестный воин, — мягко сказал Норицунэ, — вы не правы, называя меня сёгуном Накаго. Я о нем даже не слышал.

— Не слушай ее, Миака — дура! — ехидно сказал Каору. Любовные заморочки, особенно в исполнении любимой подруги, доводили доблестного воина до белого каления. Он в свои 16 считал себя законченным циником, уверенным, что любви не существует, и всеми способами убеждал Миаку не тратить времени на глупости.

— Простите, превосходительные Минамото, я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть только что услышанные мною слова. Поэтому, если вы пришли сражаться — назовите свои имена и давайте сразимся. Если же вы желаете увидеть Минамото-но Усаги, подождите здесь — я сейчас приведу его.

Мысль, что можно не сражаться, славных Минамото более чем вдохновила. Они жаждали видеть Усаги и немедленно. И черт с ними, подвигами, предками и возмездием во имя всех возможных и невозможных планет.

— Подождите здесь, — сказал Норицунэ, и пошел к своей палатке.

Через десять минут сейлор-минамотики, все четверо, весело щебетали у костра Тайра, а попросивший его извинить Норицунэ вернулся к своим первым шагам на тернистом пути тренера. Впрочем, эта идиллия продолжалась недолго.

— Норицунэ! — бесновалась вернувшаяся госпожа Ниидоно. — Норицунэ, Мунэмори, сюда немедленно! Это что еще такое? Дурдом, зоосад, детский сад! Антоку-Тэнно нам мало, да? Вы ему гарем собрали?

— Мы не гарем! — обиделась Миака. — Я Минамото-но Тасуки, в свои пятнадцать лет удостоился славы, гремящей в 66 провинциях! Мои доблестные братья...

— Я не с тобой разговариваю! — прорычала госпожа Ниидоно так грозно, что минамотики сбились в насмерть перепуганную, не смеющую поднять глаз кучку. Одного только Камуи хватило на то, чтобы еле слышно пискнуть «Простите...».

— Юные Минамото пришли сюда, волнуясь о судьбе своего брата, — спокойно и твердо начал Норицунэ. — Я пропустил их сюда, так как они поклялись не причинять нам зла. Считайте, что с этими Минамото у нас перемирие, госпожа Ниидоно.

Глаза вдовы Правителя-инока метали молнии. Сбылось ее пророчество о пионерском отряде. Чего доброго, все четверо и после перемирия тут останутся — за Норицунэ хвостиками бегать. Ему это, кажется, безумно нравится. Еще, чего доброго, вассалами своими объявит и корми тогда.

— Если останутся, — наклонившись к ней, зашептал Мунэмори, словно услышавший ее мысли, — в первом же бою их вперед выставим и пусть Будда Амида с ними разбирается. Можно вообще их на разведку поближе к Камакуре отправить, там предателей не любят.

— Норицунэ! — игнорируя Мунэмори, не допускающим возражений тоном сказала госпожа Ниидоно. — Кормить твое охвостье Тайра не собираются. Даже не рассчитывай.

— А мы только что ели! — радостно запищали минамотики, осознав, что им, кажется, простили их существование. — Мы можем вне игры в лагерь сходить и взять свою долю хавки и палатку! И вообще мы полезные, вот! А то нас Ёритомо не любит! И за водой гоняют как... как неизвестно кого! И...

— Я вас тоже не люблю! — гордо изрекла госпожа Ниидоно и удалилась в свою палатку.

Десятый день одиннадцатой луны 3-го года Дзюэй

Доходят до нас слухи о бесчинствах Ёсинаки из Кисо, первым вступившего в столицу. Пусть говорили о злодеяниях Тайра, но какими бы они ни были, не сравниться им с деяниями Кисо Ёсинаки! Жители Хэйана, прежде хулившие нас, трепещут при одной мысли о нем и с сожалением вспоминают годы владычества Тайра. Нет спокойствия в стане Минамото, волнуется столица. Что же ждет нас?..

Едва не свалив до сих пор оставшиеся кривыми ворота, в Камакуру вступил сам неустрашимый Ёсинака из Кисо в сопровождении молочного брата Канэхиры и боевой подруги Томоэ. При виде Ёсинаки хэйанцы спрятались за палатки, женщины последовали их примеру, а Бэнкэй разложил на земле перед собой всю свою оружейную коллекцию и многозначительно на нее поглядывал.

Ужас всего полигона, Ёсинака из Кисо действительно выглядел грозно. Закованный с головы до ног в доспехи он походил не то на тевтонского рыцаря, не то на консервную банку, а висевшего на нем оружия хватило бы для небольшой крепости. Его спутник Канэхира выглядел еще страшнее — над блистающим панцирем виднелась морда сущего каторжника, которой самое место было на стенде «Их разыскивает милиция». В отличие от них Томоэ внешне не производила угрожающего впечатления, однако те, кто общался с ней хотя бы несколько минут, знали, как это ошибочно. Томоэ, по жизни — Леди Назгул, могла затащить к себе в постель кого угодно, независимо от пола, да ладно бы только это! Все удовольствие, получаемое от общения с ней в этой самой постели, сводилось на нет ее изощренными издевательствами. Леди Назгул обожала психологические эксперименты и ставила их всегда и над всеми. Никто не знал, когда она говорит правду и говорит ли вообще. Формально она не состояла ни в Черной Дружине, ни вообще нигде, но на данной игре сочла Фредди наиболее подходящим для своих целей и напросилось к нему в войско. Впрочем, они с Фредди прекрасно поняли друг друга.

Вступив в Камакуру, Ёсинака громогласно возвестил:

— Я, Ёсинака из Кисо, в натуре, доблестный воин, равный тысяче! Тайра бежали из столицы, устрашившись моего грозного вида!

Государь-инок при этих словах криво улыбнулся. Он и его чиновники тоже бежали из столицы по этой самой причине. Да уж — доблестный...

— Я требую награды за мои великие победы!

— Какой же награды ты хочешь? — терпеливо спросил сёгун.

— Все земли близ Хэйана и сто тысяч йен!

— Каких еще йен! — схватился за голову канцлер Мотофуса. — Тогда не было еще никаких йен! Все считалось в коку риса.

— Кока-колы? — не понял Канэхира. — Кока-кола нам тоже не помешает, во рту после вчерашнего поле битвы, блин! — и он сплюнул длинной тягучей слюной прямо на чью-то пенку.

— Тогда сто тысяч коку риса! — не растерялся Ёсинака.

— Не может идти речь о награде, пока вы не прекратите бесчинства, творимые в столице! — грозно сказал сёгун. — Во что вы превратили вверенный вам Хэйан? Жители боятся возвращаться в свои дома, потому что вы грабите их!

— Ну и что? — простодушно отозвался Канэхира. — Жрать-то надо. — С этими словами он поднял оставленную кем-то бутылку лимонада и выхлебал ее до дна.

— Послушай, Ёсинака! Пусть и велико твое войско, но я великий сёгун, покоритель варваров!..

— А я великий варвар, покоритель сёгунов, — ответил Ёсинака.

Хэйанцы дружно взвыли. До Ёритомо запоздало дошло, почему так нехорошо ухмылялся Хатиман, вгружая его на игру.

Тем временем Томоэ строила глазки Бэнкэю. Бедный монах не знал, куда прятать взгляд — однажды его уже постигло несчастье быть соблазненным Леди Назгулом и повторения этого кошмара он не хотел.

— Сёгун, — толкнул брата в бок Ёсицунэ, — давай его убьем и все кончится.

— Не кончится, — мрачно предрек Ёритомо. Он был готов по жизни убить мастеров за такие сюрпризы. Это было куда проще, чем убить Ёсинаку, не имеющего понятия не только о самурайской чести, но и о игровой этике вообще.

Откуда-то из-за ворот послышалась песенка:

Шел монах за подаяньем,
Нес в руках горшок с геранью,
В сумке сутру махаянью и на шее пять прыщей...

Еритомо обернулся на голос и увидел входящего в Камакуру Монгаку. На шее у монаха болтался кулон в виде черепа, а под мышкой он нес потрепанную священную книгу, подозрительно смахивающую на Библию.

— Я пришел к вам свидетельствовать об истине! — возгласил он. — Знаете ли вы имя Бога?

— Монгаку! — взвыл Ёритомо. — Мне сейчас не до Бога! На нас настал Ёсинака!

Монгаку повернулся к Ёсинаке из Кисо и пристально на него посмотрел. Результат созерцания ему явно не понравился и монах укоризненно покачал головой. По жизни Монгаку был скептиком и циником и пошел в буддистские монахи исключительно по приколу. Он уже успел достать весь свой монастырь проповедями в стиле «Церкви Христа» и теперь пришел оттачивать свое остроумие в Камакуру. Однако нахождение там Ёсинаки изменило его планы. Несмотря на весь свой цинизм, Черную Дружину Монгаку не любил, считая, что их наличие опошляет саму идею ролевых игр.

— Сын мой! — произнес монах, обращаясь к Ёсинаке. — Как ты можешь совершать преступления и идти против заповедей Будды! Ведь Будда Амида любит тебя!

Томоэ и Ёсинака дружно расхохотались.

— Пускай он приходит ко мне ночью на ложе, тогда посмотрим, кто кого любит, — давясь от смеха, сказала Томоэ.

— Пусть он любит кого-нибудь другого, — ответил Ёсинака, — я предпочитаю хорошеньких женщин. — С этими словами он так посмотрел на высунувшуюся из-за палатки Сидзуку, что та пискнула и поспешила спрятаться обратно.

— Не трожь наших женщин! — грозно сказал Ёсицунэ, крепче сжимая в руках катану.

— Кстати насчет женщин... — задумчиво проговорил Ёсинака. — Куда это все красивые Фудзиварочки сбежали, а? Я себе, может, гарем хочу завести из аристократок. Я великий воин, победитель Тайра, мне это по статусу положено...

— Тебе ничего не положено! — рассердился сёгун. — Если ты будешь продолжать разорять столицу и вести себя как варвар, я лишу тебя всех должностей и отправлю обратно в Кисо! Паси там лошадей, если ты больше ни на что не способен!

— Мы еще посмотрим, кто из нас на что способен, — усмехнулся Ёсинака, вложил два пальца в рот и что есть мочи засвистел.

Воины Камакуры еще ничего не поняли, когда за стеной замелькали бандитские физиономии Черной Дружины, а в ворота ударили чем-то тяжелым. Находящиеся в крепости тоже не теряли времени зря. Канэхира сразился с самим государем-иноком, а Томоэ за считанные секунды преодолела расстояние до палатки Ёсицунэ и теперь сидела рядом с Сидзукой, правой рукой держа меч у ее горла, а левую засунув куда-то ей под кимоно.

— Тревога! — заорал Ёсицунэ. Он не знал, что ему делать — бежать к воротам отражать штурм или спасать Сидзуку, которой грозило быть не то убитой по игре, не то изнасилованной по жизни, и еще неизвестно, что страшнее.

В Камакуре поднялась паника. Схвативший лук забыл про стрелы, взявший стрелы позабыл про лук, кто-то облачился в чужой доспех, кто-то зацепился за крепленья палатки и растянулся на земле, мешая проходу.

Из-за стен Камакуры за суматохой наблюдали оставшиеся незамеченными Минамото-но Камуи и Минамото-но Каору. Они пришли за вещами, но во время разговора с Ёсинакой войти в крепость постеснялись. Теперь же было не до вещей. Минамотики переглянулись и что есть духу припустили обратно в Ити-но-Тани.

Девятнадцатый день одиннадцатой луны 3-го года Дзюэй

Нет больше единства в войсках Минамото. Ёсинака из Кисо, слишком много возомнив о себе и своих подвигах, посмел напасть на государево войско и выгнать Государя-инога из столицы. Когда и где видано, чтобы самураи, призванные на защиту трона обращали меч против самого государя, украшеного всеми десятью добродетелями?Не в добрый час поднял Ёсинака своих воинов. Что же ждет теперь Тайра? Стоит ли спешить на помощь Ёсинаке, чтобы объединившись с ним победить Ёритомо? Или же отдаться на волю судьбы и милость богов?..

Лишь маки, красные маки в Ити-но-Тани,
Холодное море солоно, словно слезы,
Лишь ветер уносит пепел сожженного замка,
Играя обрывками знамени цвета боли...

Ацумори, хорошенький длинноволосый мальчик хипповского вида, отложил в сторону гитару и отхлебнул чаю. Все его знания о Японии ограничивались наспех пролистанной книгой о самураях, зато он любил красиво пострадать на играх. И узнав, что Тайра уничтожены, как темные эльфы последние, Гэллэар, не раздумывая, попросился к ним в команду.

— Не наводи тоску, — проворчал Тюнагон у Ворот. — Может, нас никто и не придет выносить. Вон, уже третий час, а Минамото не видно, не слышно.

— Я на последних РХИ в Гондолине была, — торопливо заговорила Кэнрэймонъин, словно боясь, что ее перебьют. — Мы тоже сначала сидели и дрожали, что нас вынесут. Потом бояться перестали, наоборот, ожидали с нетерпением — ну когда же наконец, Гондолин брать придут, подохнем ведь со скуки! Наконец, в воскресенье утром Тургон сам пошел на мастерню узнавать, почему нас никто не выносит и выяснилось, что оказывается, Гортхауэр с войском отправился на штурм Гондолина, но по жизни его не нашел. Нас мастера в такой медвежий угол запихали!

— Здесь-то найти немудрено, — отозвался Норимори.

Крепость Тайра действительно никто штурмовать не спешил, и это было странно. Норицунэ без особых помех проводил тренировку. Госпожа Ниидоно, не в силах вынести этого безобразия, ушла на озеро купаться вместе с малолетним императором. Киёмунэ и сейлор-минамотики обсуждали достоинства и недостатки OVA по «Fushigi Yuugi». Они уже во многом сошлись во мнениях и прежде всего в том, что приехав в город, им надо будет обязательно встретиться для обмена кассетами и материалами.

Внезапно мирную жизнь Ити-но-Тани прервал отчаянный вопль вернувшихся Каору и Камуи:

— Тайра! Караул! Тревога!

— Что случилось? — спросил выросший словно из-под земли Норицунэ.

— Там... это... — заговорили запыхавшиеся минамотики, перебивая друг друга, — там Ёсинака на Камакуру напал! Они пришли на переговоры... Есинака, с ним еще самурай со страшной рожей... и девица, наглая такая... а потом Ёсинака как засвистит и сразу вокруг воинов видимо-невидимо... А тот самурай с Го-Сиракавой сразился, а девица Сидзуку схватила...

— Это какая девица? — поинтересовался Сигэхира. — Блондинка? Никак, Леди Назгул собственной персоной?

Минамотики энергично закивали. Пробежка по пересеченной местности от Камакуры до Ити-но-Тани отняла у них все силы. Тасуки налил в первую попавшуюся кружку остатки чая и подал братьям. Те жадно выпили.

— Вы хоть шмотки свои забрали? — спросил Томомори.

Каору покачал головой.

— Плохо! — Томомори нахмурился. — Вы первый раз что ли на игре? Я бы на вашем месте вообще бы не поехал, зная, что здесь будет Фредди и его команда. Он же может любую понравившуюся вещь себе забрать, особенно если хозяина рядом нет.

— А мастера куда смотрят? — удивился Мунэмори.

— А мастера Черной Дружине не указ. Эти типы такой шум поднимут — как докажешь, что это именно твое добро?

— Ты же свой щит выручил.

— Так у меня же щит подписан! А сверху эльфийскими рунами выжжено «Во имя Моргота». Никто из Черной Дружины даже прочитать этого не смог! Вот мастера мне и вернули.

Усаги всхлипнула:

— А у меня фотоаппарат в палатке остался... И денег сто рублей...

— Что будем делать? — спросил Томомори и посмотрел на Норицунэ.

То, что командующим считался вообще-то Мунэмори и решать должен был он, все как-то забыли. Даже сам Мунэмори.

— Даже если мы выступим в поход немедленно, от Камакуры к тому времени ничего не останется, — задумчиво произнес Норицунэ. — Ведь туда не один день пути, а враги уже в крепости.

— Какие несколько дней? — не понял Камуи. — Бегом минут десять! Мы еще успеем спасти Сидзуку!

— И мой фотоаппарат! — добавила Усаги. Жадностью к вещам она не страдала, но родители и так с трудом отпустили ее на игру, а если бы у нее там хоть что-нибудь пропало, то не видать ей больше ролевых игр, как своих ушей. А может быть вообще под домашний арест возьмут и будут отпускать только в школу...

— Пространство и время на игре — понятие условное, — возразил Томомори. — От Ангбанда до Гаваней тоже пилить и пилить, однако Темные два раза за день туда смотаться успели.

— А зачем нам вообще их спасать? — встрял Токитада. — Вы что, с ума посходили? Если наши враги друг друга поубивают, нам от этого только легче будет!

— Знаете что, — мрачно произнес Мунэмори, — я бы предпочел, чтобы Ёритомо Ёсинаку прикончил, а пока что наоборот. Лучше по жизни харакири себе сделать, чем сражаться с этим самурылом, блин!

Сейлор-минамотики дружно прыснули. Слово «самурыло» предельно точно характеризовало Ёсинаку из Кисо и его войско.

— Друзья мои! — торжественно возгласил Тюнагон у Ворот. — Томомори совершенно правильно заметил, что пространство и время на игре — понятия условные. Ведь происходящее на игре — это квинтессенция того, что происходит в жизни, это узловые моменты истории и ярчайшие мгновения из жизни отдельных личностей. И если в реальной жизни в течение долгого времени может не происходить ничего, то каждый миг игры должен быть наполнен событиями, которые хоть и имеют место быть в настоящей истории, но в совокупности происходят очень редко, потому что вероятность их совместного наступления мала. Однако в игре...

Тюнагон не успел закончить свою замечательную речь, потому что подошедший Мунэмори схватил его за шкирку:

— Слушай ты, профессор кислых щей, кончай разглагольствовать! Если ты хочешь что-то сказать, так и скажи — да или нет, а не читай лекции. Пока ты тут сопли рассусоливаешь, от Камакуры точно ничего не останется!

— Я хотел сказать, — испуганно пролепетал Норимори, — что мы вполне можем успеть в Камакуру...

— Это и без тебя ясно! — прошипел Мунэмори. — Вопрос — стоит ли? Норицунэ, как ты думаешь?

— Родичи мои и сподвижники, — после непродолжительного раздумья ответил Норицунэ. — Если нам суждено принять смерть, то лучше принять ее из рук благородного врага! Ёсинака из Кисо своими деяниями показал, что он недостоин даже называться самураем. Наш долг чести — уничтожить его, и только после этого мы можем выйти на сражение с Минамото Ёритомо. Отправимся же в путь без промедления!

— А может не стоит? — протянул Токитада. — Может врут они все, и никто на Камакуру не нападал, а Минамото просто хотят нас выманить из крепости?

— Что? Это мы-то врем? — обиделись минамотики. — Да как ты смеешь, автобот рокухарский!

Норицунэ тяжелым шагом подошел к Токитаде и посмотрел ему прямо в глаза:

— Как ты смеешь обвинить во лжи тех, за кого я поручился? Эти юные самураи еще не знают, что такое обман и если такие, как ты, их не научат, то и не узнают!

— Тоже мне, рыцарь без страха и упрека, — проворчал Токитада, но настаивать ни на чем не рискнул — вскользь брошенную фразу самураища о пяти лет боевых искусств и родной милиции Токитада помнил почти дословно.

Тем временем Киёмунэ слазил к себе в палатку и достал оттуда свернутое в трубочку знамя, развернув которое воины Тайра обнаружили, что идти в бой им придется под портретом Ленина и надписью «Всегда готов!». Сей гордый стяг Киёмунэ совершенно случайно обнаружил в подвале своей родной школы еще два года назад и по кендерской привычке притащил к себе домой.

— Смотрите, какая прелесть! — гордо сказал он. — Настоящее шелковое!

— Труп твой я в него заверну! — рявкнул Мунэмори. — Мы самураи, а не комсомольцы!

— Да, Тайра, идущие в бой с именем Ленина — это круто! — сказал Тюнагон у Ворот. — Всю жизнь потом выжившим Минамото в кошмарах сниться будем.

— А может лучше совсем без знамени? — нерешительно спросил Томомори. — Над нами же вся Япония смеяться будет.

Норицунэ молча сходил к своим вещам и извлек оттуда настоящее японское знамя, совсем как те, что показывают в самурайских фильмах. Это чудо тоже было сделано из шелка, но в отличие от выцветшего пионерского рдело таким ярким и чистым оттенком алого, что на него больно было смотреть. Имелся на нем и герб — ажурный стилизованный не то цветок, не то бабочка в круге.

— Ух ты! — восхищенно выдохнули все.

Норицунэ на секунду зарылся лицом в полыхающий шелк и осторожно, словно младенца, передал знамя Киёмунэ, которому, несмотря на весь здоровый цинизм его шестнадцати лет, вдруг захотелось плакать.

— Я... клянусь сохранить, — вырвалось у него, — даже ценою жизни...

— Верю, — улыбнулся Норицунэ. — Вперед!

Вернувшаяся, наконец, с озера госпожа Ниидоно обнаружила в лагере придворных дам, Ацумори и еще двух самураев из числа каких-то вассалов.

— А где все? — гневно сверкнула глазами железная вдова.

— Камакуру спасать пошли, — спокойно ответил Ацумори, оторвавшись от второго издания «Черной Книги». Судя по его тону, ничего другого от своих, как выражался Норицунэ, «родичей и сподвижников» младший сын главы Ведомства Построек просто не ожидал.

Госпожа Ниидоно рухнула на пенку и залилась злыми слезами.

Двадцать первый день одиннадцатой луны 3-го года Дзюэй

Есть ли что-либо более прекрасное для самурая, чем отличиться в сражении? Есть ли что-либо более желанное для самурая, чем выигранная битва? Только когда ты в бою, когда слышишь звон мечей и пение стрел, ты понимаешь всю полноту жизни. Но как бы не повернулась битва, честь самурая превыше всего. Мало чести в том, чтобы победить обманом или предательством. Мало чести в том, чтобы победить, объединившись с недостойными. Любое поражение много лучше такой победы.

Крепость Камакура была сделана на славу. Ворота, хоть и были кривыми, надежно преграждали путь нападающим, а сидящие на них лучники могли позаботиться о том, чтобы этих нападающих становилось как можно меньше. Но если враги обманом проникли в крепость, то защита ее становится непростой задачей. Как прикажете обороняться, если Канэхира уже держит за горло Го-Сиракаву (еще неизвестно, как бы повернулся их поединок, но захваченный врасплох Государь-инок не успел вовремя подобрать свою катану), а у Томоэ в заложниках Сидзука?

Бедная Сидзука сидела ни жива, ни мертва, боясь даже вздохнуть. Видя испуг своей пленницы, Томоэ смягчилась и чуть отодвинула клинок от ее шеи.

— Ты не бойся, — успокаивающе сказала Томоэ. — Если вы будете хорошо себя вести, я оставлю тебя в живых.

— А если ты меня убьешь, что мне делать?

— Пойдешь в мертвятник и будешь там сидеть до конца игры, — не моргнув глазом, соврала Леди Назгул.

— И не увижу Ёсицунэ? — всхлипнула Сидзука.

— Нет, конечно, — усмехнулась Томоэ. — Его никто не убьет, он Ёсинаке живым нужен. И вообще, послушай, леди, что ты нашла в этом Ёсицунэ?

— По игре или по жизни? — растерянно спросила Сидзука, только недавно научившаяся различать эти два понятия.

— По жизни. Я три года уже его знаю и видела бы, как он за мной волочился! Думаешь, ему ты нужна? Ему деньги твои нужны!

— Неправда!

— Эх, подруга, жизни ты не знаешь! У него до тебя была Эльдин, может видела, такая тощая швабра с косой, ей лет 25, не меньше. Пока она менеджером за 200 баксов работала, он в ней души не чаял, а как ее с работы поперли, сразу бросил. Потом с Виолой сошелся, тоже должна знать — маленькая, толстая такая, на Черных Речках все время зависает. У нее хата была свободная и денег тоже немеряно — ей родители из загранки слали, а вернулись предки — и прощай, Виола.

Из глаз Сидзуки текли слезы. Милая домашняя девочка Светочка, всю свою короткую жизнь окруженная искренней любовью, представить себе не могла, что кто-то может подло лгать ей, оплевывая самые святые ее чувства. Тем более без всякой видимой на то причины. Но если не врет Леди Назгул, значит ей вот уже полгода врет Ёсицунэ? То есть не Ёсицунэ, конечно, а Пашка или Рейстлин. Тот самый Пашка, который каждый раз безропотно пер ее тяжелую сумку с учебниками и тетрадями, тот самый Пашка, который, когда она болела, бегал вокруг нее, как самая преданная нянька и только что не с ложечки поил душистыми травяными настоями, которые его научила делать его деревенская бабушка, тот самый Пашка...

— Пашка меня любит! — сквозь слезы сказала она. — Я ему верю!

— Да он всех любит, деточка! — рассмеялась Леди Назгул. — Меня он тоже любил безумно и за одну ночь со мной всю мебель мне с квартиры на квартиру перетаскал.

— Ну и что? — не поняла Света. — Мне он тоже велосипед в мастерскую волок, и собаку к ветеринару возил, и с дачи встречал... Только зачем же ночью мебель таскать, кто ночью переезжает?

Леди Назгул захохотала так, что бедной Сидзуке показалось, что голова собеседницы вот-вот оторвется.

— Деточка, ты хоть с ним спишь?

Недоуменный взгляд в ответ яснее всяких слов показал Леди Назгулу, с кем она имеет дело. Еще перед игрой она знала, что Рейстлин (кстати, полгода назад спустивший ее с лестницы и крикнувший вслед что-то в духе «Ненавижу женщин, которые ко мне пристают!») притащил в команду какую-то богатую цивилку, влюбленную в него по уши. А теперь выяснилось, что эта самая богатая цивилка — пушистый невинный котеночек, наверное, всерьез полагающий, что детей супружеские пары получают под расписку в специальных больницах. Такую детишечку нужно соблазнить, а потом утопить в дерьме, чтоб помнила, чего жизнь стоит.

Леди Назгул это нужно было не по игре, а по жизни. Она терпеть не могла людей, у которых есть хоть какие-то принципы, потому что сама всю жизнь руководствовалась одним единственным: рыба ищет, где глубже, а человек — где жирней. А уж чужая вера во что-то хорошее вообще доводила ее до белого каления. Сама Леди Назгул в пятнадцать лет ушла из дома, ночевала на вокзалах, соблазняла грузин, тянула подвернувшиеся под руку кошельки и при этом почему-то упрямо полагала, что ее образ жизни и ее отношение к миру есть единственно правильное. В ролевую тусовку ее вытащил четыре года назад некий Дядя Том — сорокалетний не то полярник, не то геолог, помешанный на Толкине, которому стало жалко голодного тощего звереныша, в чьем замурзанном рюкзаке обнаружилась тетрадка с очень даже неплохими стихами собственного сочинения. Дядя Том устроил девочку каким-то телефонным диспетчером, заставил вернуться в школу и поселил у себя в квартире. Но прожила искательница приключений у доброго геолога очень недолго. Отъевшуюся и приобретшую некий лоск Леди Назгул манили огни столицы, где кроме Кремля, Арбата и лабиринтообразного метрополитена есть еще одна достопримечательность — а именно неплохо устроившиеся в жизни ролевики и неформалы. У кого-то из них деловая девочка жила две недели, у кого-то — два месяца. Все они в один прекрасный, точнее ужасный день просили юную леди оставить их в покое и не портить им нервы, но она неизменно быстро находила кого-то еще. Кроме того, ее жалели, потому что кроме этих меценатов и Ленинградского вокзала пойти ей было некуда.

Сидзука всего этого не знала. Она, дочь интеллигентных и любящих родителей, вообще не знала, что такое в жизни бывает. И уж тем более она понятия не имела, что такое моральный садизм и как от него защищаться. А Пашка, то есть Ёсицунэ, в данный момент был занят боевыми действиями и ничем обожаемой Светке помочь не мог, поэтому Сидзуке оставалось только плакать.

Сёгун Ёритомо искусно отбивался сразу от трех противников. Ёсицунэ — от двух. Бэнкэй двумя мечами сражался с Ёсинакой, успевая при этом размышлять, насколько исторично он выглядит. Ему по жизни нравилась Япония, хотя буйно помешан на ней он не был. Буйно помешан он был на истории пиратства. Но так как никаких игр с пиратами в этом сезоне не предполагалось, он решил играть в Японию и играть хорошо. Ему это не всегда с легкостью, но удавалось. Нориёри героически прятал от хищников из Кисо сокровища Камакуры — катану сёгуна, восемь банок немецкой тушенки, белое знамя с голубем, бронзовую статуэтку Будды, одолженную для игры, кстати, Сидзукиным папой, плеер Юкииэ и четырехкилограммовый мешок сахару. Закопав все вышеперечисленное, он с исступленным лицом маньяка ползал под ногами сражающихся, разыскивая еще какие-нибудь ценности, чтобы тоже закопать. Что такое Черная Дружина, Нориёри знал прекрасно, а роскошное подарочное издание «Властелина Колец» жалел до сих пор. Юкииэ тихонечко подвывал, лежа в позе эмбриона за ёритоминой палаткой — кажется, его убили по игре и серьезно приложили по жизни. Канцлер Мотофуса пытался доказать только что убитому им самураю, что сражаться дальше означенный самурай не будет. Го-Сиракава, выпутавшись, наконец, из объятий Канэхиры, пытался сделать ему кулуарку. Хэйанские дамы спасались бегством. Монгаку с невозмутимостью Будды лениво дрался с каким-то тощим, прыщавым и вообще смахивающим на наркомана типом, при этом не забывая читать ему проповедь об Амиде, любящим нас. Камакура отчаянно ждала мастеров, монахов Горы, бога из машины, светлого Мелькора, черного Моргота, второго пришествия и омоновского автобуса. Но звезды небесные были неблагосклонны к твердыне Минамото — не появились даже мастера. Ёритомо предполагал, что мастера в это время дружно били Хатимана и, как потом выяснилось, был недалек от истины.

Камакура была обречена. И по игре и по жизни. Численность обоих команд была примерно равной, но Камакура состояла из нормальных людей, а не отмороженных маньяков, которых даже мастера боялись. Хатимана, похоже, следует пожалеть. А если настоящий Кисо Ёсинака был хоть вполовину таким, как Фредди, то бедная Япония. «Интересно, придется ли звать милицию, кто догадается это сделать и насколько ему это удастся?» Конечно, Черная Дружина еще ни разу никого по жизни не убила и даже не покалечила, но...

И тут произошло то, о чем никто из камакурцев не думал ни в шутку, ни всерьез.

— Рокухара! — раздалось рядом. — Ицукусима!

— Киёмори! — послышалось с другой стороны.

На секунду Ёритомо показалось, что в Камакуру ввалился настоящий отряд самураев в полном вооружении — настолько стремительно и мощно шли в атаку Тайра.

— Камакура! — истошно заорал он. — Камакура, красных не бить, лучше они, чем эти!

Красных никто и не думал бить. Во-первых, действительно лучше, во-вторых, на несчастную Камакуру и Ёсинаки хватало.

Вот чей-то двуручник обрушился на голову одному из противников сёгуна. Вот мелькнуло еще одно лезвие — и увело второго. Ёритомо наконец-то мог вздохнуть. Шум стоял невероятный: матюги примитивные и матюги виртуозные, боевые кличи, звон, то есть конечно, стук оружия, какие-то уж совсем нечленораздельные вопли и еще черт знает что. Сёгун расправился, наконец, со «своим» маньяком и пошел разить остальных направо и налево. Он осознал, что как ни парадоксально — внутри у него все поет. Сейчас он не играл самурая — он им был. Все было по настоящему — и крепость, и вероломная атака, и почти проигранная битва... Ёритомо, а по жизни — 26-летний петербуржский компьютерщик и самодеятельный историк-японист, претенциозно представляющийся Иэясу, почти физически чувствовал горький запах дыма начинающегося пожара, видел гордый серебристый блеск мечей и слышал пение стрел. В голове сами собой рождались строки, русские слова, положенные на звенящий размер танка: «Самурай рожден, чтобы следовать Пути, остальное — прочь. Есть победа или смерть, остальное — лишь роса». Танка, скорее всего, никуда не годилась, но Ёритомо было наплевать. На это и на все остальное, кроме того, что Камакура должна выстоять.

Может быть, если бы он сохранил трезвомыслие, и думал в первую очередь о том, как не допустить превращения игровой битвы в настоящую драку, он смог бы сжульничать, сделать вид, что не заметил тяжелого удара в спину, но он, такой, как есть сейчас, просто не смог.

Показалось — под доспехами стало тепло и липко от крови.

Показалось или в самом деле вспыхнули перед глазами танцующие разноцветные искры?

Ёритомо сделал еще шаг и тяжело рухнул. Невесть откуда появившиеся минамотики оттащили его в сторону.

— Как? — слабым голосом спросил он.

— Наши выиграли! — сказал минамотик и исчез.

Ёритомо так и не успел спросить, что имелось в виду под нашими.

Ёритомо лежал на теплом ковре сосновых иголок и смотрел в небо, пронзительно синее, как в фильмах Куросавы.

Двадцать второй день одиннадцатой луны 3-го года Дзюэй

Можно проиграть сражение. Можно потерять свой дом, свое звание, свое имущество. Но для самурая самое главное — это честь. Самурай никогда и нигде, не при каких обстоятельствах не должен расставаться с честью. Жизнь — это лишь росинка на горной тропе, и стоит ли дорожить ею? Дорожить стоит только честью.

Сёгун проснулся, когда солнце уже цеплялось за верхушки сосен. В Камакуре было тихо. Он сел, протирая глаза, посмотрел на свою палатку. Над палаткой развевалось белое знамя с голубем, а рядом с ним гордо реяло красное. «Тайра в крепости, — подумал Ёритомо. — Откуда они взялись? Проклятье!» Тут он вспомнил, что произошло. Сегун встал и подошел к костру, возле которого сидела немерянная куча народу.

— Докладываю превосходительному сёгуну — с поклоном встал Бэнкэй. — Орды Ёсинаки уничтожены. Доблестные витязи Тайра с разрешения превосходительного Ёсицунэ остались ждать вашего возвращения для проведения переговоров.

— Сам вижу, — буркнул в ответ Ёритомо. Ему сейчас было не до стиля. — Где Черная Дружина? Где мастера? Переговоры потом. Сейчас у нас пожизненных проблем навалом.

— А Черные в город умотали! — наперебой радостно заверещали минамотики. — Их Норицунэ напугал, и они в город умотали! Быстрее собственного визга! Умотали, умотали, пока им пинка не дали!

Последняя почти стихотворная фраза младшим воинам страшно понравилась и они повторили ее нараспев еще раз пять, пока сёгун не отвесил полновесного щелбана ближайшему. Вообще-то для самураев Минамото, которым по жизни от пятнадцати до семнадцати, а по игре от двенадцати до пятнадцати (вредный мастер в заявках Каору и Камуи исправил шестнадцать и семнадцать лет на двенадцать и тринадцать), веселиться, как маленькие дети, было несолидно, но выигранная битва привела отважных юных воинов в состояние щенячьего восторга. Хотя непосредственно в сражении они не участвовали, пользу все-таки принесли немалую — подбирали упавшие мечи и стрелы, оттаскивали раненых, подставляли подножки особо обнаглевшим самураям Ёсинаки, а когда больше ничего не помогало — поднимали дикий визг, дабы пресечь агрессивные действия в корне. Сам Норицунэ их похвалил и самурята были на седьмом небе от счастья.

— Ребята, это серьезно! — перекрыл сёгун начавшийся было гвалт. — Норицунэ... Кто такой Норицунэ?

— Я Норицунэ, — поднялся с бревна высокий светловолосый парень в панцире не хуже, чем у сёгуна. — Когда все было более или менее кончено, я отловил Кисо Ёсинака, и сказал ему, что я работаю в ОМОНе и если они ближайшей электричкой не уберутся в город, у них будут крупные неприятности.

Отвисло несколько челюстей.

— А ты и вправду в ОМОНе?

— Блеф, — спокойно ответил Норицунэ. — Форма есть, друг списанную подарил, тайком от начальства. Боевыми искусствами, правда, владею. Шесть лет скоро — айкидо и фехтование.

— Врать — это против чести, — пискнул какой-то черный эльфенок.

— Может быть, — сумрачно отозвался Норицунэ. — Но я очень не люблю смотреть на то, как пугают девушек, обворовывают палатки и только что не в костер испражняются полупьяные дегенеративные рожи. Встречу кого-нибудь из них в темном переулке — пусть сразу караул кричит.

Сёгун встал с бревна, на которое незадолго до этого приземлился, выпихнув кого-то из минамотиков, и грациозно поклонился:

— Иэясу, Петербург. Во внешнем мире — Антонов Дмитрий Васильевич.

Норицунэ ответил на поклон и сказал столь же непринужденно, будто, как и сёгун, никогда иначе не представлялся:

— Тайра Норицунэ, Новосибирск. По паспорту — Игорь Вологдин.

— Ты и по жизни Норицунэ? — удивился Мунэмори.

— Да. У меня это с первой гэмпэевки пошло, в Хабаровске.

Норимори восхищенно присвистнул:

— Ничего себе диапазон — от Хабаровска до Петербурга! А кто у вас там победил?

— Минамото победили, как в истории. В Хабаровске нет таких бандитов, как ваша Черная Дружина.

— Давайте вернемся в Питер, — предложил сёгун. — Что делать будем?

— Переговоры отыгрывать, — сказал Нориёри.

— Нет, лапушка, не отыгрывать, а проводить, — поправил его сёгун. — Отыгрывание кончилось.

Все зашумели, выясняя, что он имеет в виду.

— Я имею в виду, — перекрыл гвалт Ёритомо, — что если бы Тайра отыгрывали, они бы к нам на помощь не пришли. Им это по тексту не покладено.

Сёгун, церемонно поклонившись, обратился к Норицунэ:

— Я, Минамото Ёритомо, согласен выслушать ваши условия.

— Сёгун, как ты можешь заключать мирный договор с Тайра? — вмешался Монгаку. — Ты забыл, как я принес череп твоего отца, безжалостно загубленного Киёмори?

Монгаку схватился за череп, висящий у него на груди и затряс головой, жалобно приговаривая: «Бедный Ёсик, бедный Ёсик».

— Ты хочешь мне сказать, что это и есть череп моего отца? — усмехнулся Ёритомо. — Я, конечно, плохо его помню, но он был выше тридцати сантиметров роста.

— Минамото Ёритомо, — тоном строгого учителя заговорил Го-Сиракава. — А по какому праву ты берешь на себя смелость вести переговоры с домом Тайра?

— Вы же сами назначили меня сёгуном, — слегка поклонился Ёритомо. — После того, как они спасли нас, и вас, кстати, в дежурный раз, невозможно принять иное решение, кроме мирных переговоров.

— Решения здесь принимаю я! — твердо сказал Го-Сиракава.

Го-Сиракава был страшно зол как на Норицунэ, так и на Ёритомо. Мунэмори уже успел рассказать ему о положении дел в лагере Тайра и самоуправство какого-то самурая, возомнившего себя главой дома, привело Государя-инока, как впрочем и канцлера, в состояние крайнего раздражения. Особенно разозлился канцлер и уже начал всерьез обдумывать вопрос о том, может ли воскреснуть Киёмори и что для этого надо. Воскресение Правителя-инока он считал не более маловероятным событием, чем приход воинства Тайра на помощь крепости Минамото.

— Я требую от дома Тайра только одно — вернуть императорские регалии.

— Давайте мы вам императора отдадим. Причем по жизни, — предложил Норимори, которому всю ночь снились Бивис и Батхэд, напавшие на крепость Тайра с требованием выдать Короля-Льва.

— А что за регалии? — шепотом поинтересовалась Усаги у Киёмунэ.

— Ты что не знаешь? — удивился Киёмунэ, сам узнавший о них только вчера. — Меч, зеркало и яшма, символы власти императорского дома.

— Талисманы! — обрадовалась Усаги. — А давайте из них Святой Грааль составим и этим спасем весь мир!

— Не надо про Грааль, — поморщился Томомори, вспомнив прошлогоднюю «Артуровку». Кто-то из мастеров умудрился утопить драгоценный артефакт в речке, в результате чего Святой Грааль изображала поспешно опустошенная пивная бутылка, а чья-то мама долго страдала по любимой вазе.

— Тайра не отдадут императорские регалии, — сказал Мунэмори. — С нами законно царствующий император Антоку.

— А с нами — законный император Го-Тоба! — возразил Мотофуса.

— И где же ваш Го-Тоба? — ехидно спросил Норимори. — Покажите его нам! У нас все честно — император имеется, артефакты при нем, а у вас что?

— Нам что, обязательно малого ребенка на игру тащить? — не понял Го-Сиракава. — Император у нас виртуальный, что не мешает ему быть законным.

Самураи Тайра дружно подумали о том, что если бы император Антоку тоже был бы виртуальным, команде стало бы намного легче.

— Пусть виртуальный, — не успокаивался Тюнагон у Ворот. — Где вы его короновать успели? Вы же драпанули из столицы, едва топот лошадей Ёсинаки услышали. По первоисточнику Го-Сиракава должен был вернуться в Хэйан, а не в Камакуре до разгрома Ёсинаки отсиживаться.

Крыть было нечем. Государь-инок действительно рванул из Хэйана, как только воинство Ёсинаки стало ставиться в бывшей Рокухаре. Он так спешил оказаться как можно на большем расстоянии от Черной Дружины, что совсем забыл про наречение императором Го-Тобы, которое надо было провести в спокойной обстановке и в присутствии техмастера.

— В таком случае, — не успокаивался Государь-инок, — мы сейчас возвращаемся в Хэйан, находим Четвертого Принца и коронуем его.

— А вы уверены, что вы сумеете добраться до Хэйана? — с угрозой в голосе спросил Ёритомо.

— Власть пока что принадлежит императору! — гордо ответил Го-Сиракава.

— А войско пока что принадлежит сёгуну, — возразил Ёритомо, недвусмысленно поглаживая игровую катану.

— У Тайра было куда больше войска, но оно развеялось, как дым костра, — вмешался Мотофуса.

— Войско Тайра было разгромлено армией Ёсинаки, но и Ёсинаки теперь нет. Воинство же Тайра и Минамото во много раз превосходит государевы войска, состоящие из монахов и уличного сброда. Монахи, по момему мнению, должны сидеть в монастыре и возносить молитвы Будде, а не шляться с оружием!

— Да кто ты такой, чтобы мне угрожать? — не выдержал Го-Сиракава.

— Я — великий сёгун, покоритель варваров! — невозмутимо ответил Ёритомо. — Вы сами назвали меня так!

— Я тебя назначил, я тебя и сниму!

— Поздно, батенька, уже прокомпостировано! — ехидно пропищал Каору, высунувшись из-за широкой стены сёгуна. Собравшиеся вокруг самураи одобрительно зашумели.

Го-Сиракава с грустью подумал, что момент он упустил, а до реставрации Мэйдзи осталось без малого семьсот лет. Он точно не доживет.

И в этот момент в лагере Минамото появился долгожданный мастер — правда, всего лишь региональщик, или, как говорили в Камакуре, Голубь Хатимана. Вся Камакура изумленно на него воззрилась — после случившегося они ожидали если не всю мастерню, то хотя бы Хатимана, причем гораздо раньше.

— Так, Минамото, у нас тут были некоторые проблемы... Значит, так, сёгун, ставь своих в строй, храм Хатимана у вас где? — не отдышавшись после бега, заговорил он. Вид у Голубя Хатимана был такой, будто Хатиман только что чудом не поджарил его в микроволновке. — Есть храм? Нету? Так, сёгун, где твоя палатка? Она будет храмом Хатимана. Быстро построились вокруг нее в боевые порядки. Так, трупы, марш из строя! Я сказал, трупы марш, а Минамото построились! Сёгун, откуда у вас столько трупов?

— Это не трупы, это Тайра, — спокойно пояснил сёгун, еле сдерживая ухмылку. Минамотики за его спиной откровенно ржали.

— А почему тогда не трупы? — возмутился мастер. — Кто тебя просил столько пленников брать?

— Это не пленники. Это союзники, — медовым голосом объяснил сёгун.

— К-как... с-с-союзники? — Голубь обвел присутствующих не по голубиному свирепым взглядом. — Что вообще здесь происходит?

— А вы бы там больше на мастерской стоянке сидели, — буркнул Бэнкэй.

— Я же сказал — у нас были проблемы!

— У нас тоже! — рявкнул сёгун. — Нас тут Черная Дружина чуть по жизни не снесла. Или вы это проблемой не считаете?

Голубь тяжело вздохнул и поинтересовался:

— А если вы все живые, то где трупы Черной Дружины? В мертвятнике их до сих пор нету.

— Сейчас — на электричке в город едут, — невозмутимо сообщил Тюнагон у Ворот, посмотрев на часы.

Если бы этот самый мастер в самом деле был порхающим перед сёгуновым носом голубем, то сейчас этот голубь свое бы отлетал, разбившись от удивления о ближайшее дерево. Но так как Голубь представлял собой щуплого молодого человека в адидасовском спортивном костюме, он всего лишь по детски прикрыл глаза ладонями.

— Но как? — выдавил он. — Вы знаете, что с ними сам Тамерлан Свердловский справиться не мог?!. Если они всесоюзные ХИ однажды чуть в драконью задницу не отправили?..

— А всего-то один самурай Тайра ласково пошептал Фреддику на ухо, — мстительно сказал сёгун.

— Что пошептал?

— Да так, ничего. Что-то про великую Японию и Хэйанский ОМОН, от которого он повез привет питерскому.

— ОМОН был новосибирский! — не позволил поругать истину Киёмунэ.

— И вообще существовал только в воображении, — допояснил кто-то из минамотиков.

— Ребята... подождите... я сейчас, — выдавил из себя Голубь и упорхал.

Минут через двадцать Камакура удостоилась сошествия богов на землю. Возглавляла их почему-то госпожа Ниидоно собственной персоной, сменившая косодэ на джинсы и свитер и злая-презлая. Увидев ее, минамотики спрятались за широкими спинами сёгуна, Бэнкэя и Норицунэ, а Минамото-но Усаги еще для верности обхватила последнего за шею.

Боги, как и положено богам, взирали сурово и величественно, Ниидоно, как и полагается человеку, прожигала богов полуумоляющим-полуяростным взглядом.

— Ну, давайте разбираться, — наконец, милостиво соблаговолил изречь Хатиман, он же мастер по боевке. — Кого из вас будем иметь честь созерцать — говорите прямо и по жизни.

— Что ты имеешь в виду? — спросил сёгун.

— Я хочу сказать — кто в мертвятник потопает? Смею надеяться, что это все-таки будут Тайра.

— А с чего ради Тайра? — раздалось сразу несколько возмущенных голосов.

— А с чего ради в мертвятник?

— У нас тут мирные переговоры!

— Где вы раньше были?

— Исторический Киса на Камакуру не нападал!

— С чего мы должны их выносить?

— Не было в правилах, что реконструкторская игра!

— Тихо! — рявкнул Хатиман так грозно, что вздрогнули даже видавшие виды Бэнкэй, Томомори и Токитада.

Вперед выступил канцлер Мотофуса.

— Прошу меня великодушно простить, — величаво начал он. Стиль персонажа прилип к нему намертво. — Я, собственно, говоря, не понимаю, почему вы не допускаете возможность мирных переговоров между Тайра и Минамото. Я, конечно, согласен с тем, что в исторической Японии ничего подобного не произошло и произойти не могло, но ролевые игры, если я что-нибудь в них понимаю, — последние слова он выделил особо, — так вот, ролевые игры, если я что-нибудь в них понимаю, изначально создавались для того, чтобы дать человеку возможность почувствовать себя внутри реальности его любимого произведения и, может быть, даже переписать его по своему. Если эту возможность отнять, можно ставить просто спектакли.

Госпожа Ниидоно сжала кулаки так, что побелели ногти. Уж от кого-кого, а от Блейза...

— Блейзушка! А не кажется ли тебе, что ролевые игры предусматривают еще и соблюдение некоторой этики, к выполнению правил, между прочим. И одно из правил, неписаных, между прочим, потому что оно и так ежику понятно, предполагается не путать между собой то, что сделано по игре, и то, что сделано вне игры, между прочим. По игре Тайра сидят в Ити, потому что Камакуру они спасали по жизни.

— Дура ты по жизни! — не выдержал Мунэмори.

— Может быть я и дура, но играть предпочитаю честно!

— А кто в Камакуру вчера хотел пойти на переговоры?

— В Камакуру я пошла по игре! Это умничка Норицунэ не пустил меня по жизни.

— Так и мы по игре.

— Тайра. По игре. Камакуру спасать пошли, — госпожа Ниидоно просто кипела. — По игре. Все бросили, все простили, все забыли, пошли спасать Камакуру.

— Да, пошли! — закричал Киёмунэ. — Потому что мы самураи, а не трусы, у которых хата с краю и которым все равно кого бьют, лишь бы не их! А тебе бы только свою шкуру спасти! По какому праву ты вообще в доме Тайра распоряжаешься? Ты придворная дама, вот сиди и дамствуй! Не нравится в Ити — иди в Хэйан, никто тебя там не тронет!

— А по какому праву Норицунэ распоряжается? — не успокаивалась Ниидоно. — Глава Дома, между прочим, Мунэмори, а не этот... самурай, блин.

Начавшийся было ор оборвал поднявшийся со своего места на бревне Норимори. Вид у Тюнагона у Ворот был такой, как будто он сейчас находится не крепости после боя, а в университетской аудитории во время лекции, которую читает, между прочим, он сам.

— Друзья мои! — возвестил он. — Думаю, каждому ясно, что даже на так называемых исторических играх (если они, конечно не реконструкторские, а наша игра к таким не относится, как здесь уже правильно заметили) никогда не удастся добиться полного соответствия историческим реалиям. Для нас Япония XII века не более реальна, чем то же Средиземье, а вспомните, хоть на одной ХИ-шке ход сюжет игры шел прямо по текстам Толкина? Возьмите хоть прошлую регионалку, где Мелькор спасал Дориат от феанорингов!

— А феанорингов, случайно не Черная Дружина играла?

— Ну, Дориат от феанорингов — эка невидаль. Вот если бы наоборот...

— Что наоборот? Тингол бы спасал Мелькора от феанорингов?

— Нет, феаноринги спасали бы Мелькора от Тингола.

— А зачем Тинголу на Мелькора нападать? Он же не нолдо!

— Тише, я еще не закончил, — прервал дискуссию о феанорингах Норимори. — Собственно говоря, все это логично и почти текстуально — как феаноринги действительно нападали на Дориат, так и Кисо Ёсинака захватил Хэйан. Не вижу причины, почему в данном контексте Тайра не помочь Ёритомо. Мы знаем из истории, что Ёсинака предлагал Тайра совместно напасть на Минамото, но Тайра его предложение отвергли. Не потому ли, что считали ниже своего достоинства объединяться с Ёсинакой, который чуть получше нашего Фредди Крюгера?

— Все равно нелогично, — влез Го-Сиракава. — Мелькор Тинголу помог, потому что ему Сильмарилл был нужен. Потом, Дориат у Ангбанда, считай, под самым боком. В качестве соседа куда удобней иметь спокойных Синдар, чем воинственных Нолдор. А Тайра какая выгода?

— А такая, — разозлился Мунэмори, — что нам в качестве врагов хочется иметь самураев, а не самурыл. А если кое-кто этого не понимает, то он ничем не лучше такого самурыла.

— А ОМОНом Норицунэ грозил тоже по игре?

— Нет, — спокойно ответил Норицунэ. — ОМОНом я грозил по жизни, чтобы они убрались по жизни. По игре мы к тому моменту их уже победили.

— А если Тайра победили Кису по жизни, кто ж по игре тогда его разгромил? — поинтересовался Юкииэ. — Или вы скажете, что напал на нас он тоже по жизни?

— По игре Кисо Ёсинаку победил Ёсицунэ, — не допускающим возражений тоном ответил Хатиман.

— Чего? — возмутились все вокруг и прежде всего сам Ёсицунэ.

— Я самурай, а не Саруман! Я себе чужие победы присваивать не буду!

Минамотики представили себе Сарумана в самурайских доспехах и дружно захихикали. Норимори хотел сказать, что не припомнит, когда это Саруман присваивал себе чужие победы, но промолчал. Он знал, куда затягивают такие дискуссии. На той самой последней РХИ после спасения Дориата Гортхауэр и Тингол затеяли дискуссию о фэнтези. Сначала они дружно ругали Еськова и это еще куда бы ни шло, но потом переключились на Лукьяненко и чуть друг другу глотки не перегрызли, не сойдясь во мнениях.

— Господа! Может быть хватит о Сарумане и РХИ? Первый, насколько я помню, в средневековой Японии не присутствовал, а вторые не проводились. Итак, насколько я понимаю, проблема сводится к вопросу: по игре или по жизни Тайра ходили спасать Камакуру. Предлагаю провести опрос, — Норимори обвел присутствующих победным взглядом.

— Какой еще опрос? — недовольно спросил Хатиман. — Вы еще мастеров повыбирайте тайным голосованием!

— А по-моему, он прав — опрос не помешает, — примирительно сказал светлый Инари, он же мастер по экономике. — Потому что если Тайра воевали за Камакуру по игре — это одно, а если вне игры — совсем другое.

Князь Эмма, он же мастер по мертвятнику, многозначительно поднял волосатый указательный палец:

— Вот в этом вы, господа, правы. Давайте опрос. Князь Норимори, вы возьмете это на себя?

— Итак! Господа! Повторяю формулировку проблемы: по игре или по жизни мы пошли на Камакуру?..

Мунэмори открыл было рот, но его мнение утонуло в всеобщем гвалте. Заговорили все одновременно — и Тайра, и Минамото, и Фудзивара и региональщик по Тайра, прозванный оными Ицукусимским Девом. Последний красивым церковным басом предложил для пущей важности опрос предложить на бумажках.

— Ша! — заорал Хатиман, перекрывая даже вышеупомянутый бас. — Давайте так — кто считает, что по игре, поднимают руки! Как в школе, в первом классе, блин! Дивность, блин!

Эта самая «дивность» была любимым Хатимановым ругательством. Он терпеть не мог умствований, переливаний из пустого в порожнее и продолжительных дискуссий там, где нужно брать меч и идти рубать. Еще он не терпел донкихотства типа спасения Мелькором Дориата или Тайрами Камакуры. Черт возьми, нормальным взрослым людям давно пора понять, что это недостоверно, блин! Кроме того, Хатиман не любил Тайра, потому что в их рядах сражался ненавистный ему Мунэмори (по жизни Глорфиндейл с Пискаревки) и доставшая его Мириэль. А еще Хатимана давеча чуть не прикончили по жизни, решив, что появление на полигоне Фредди Крюгера со товарищи именно его, Хатиманова, личная идея, в то время, как на самом деле Хатиман просто бегал по Черной Речке и рыл носом землю в поисках достойного Ёсинаки, а Фредди услышал и присватался, и попробовал бы Тулкас его не пустить. Правда, будущий господин Кисо бил себя пяткой в грудь, что все обойдется без эксцессов, а Хатиман отнюдь не ломался, как девственница после седьмого аборта, прекрасно понимая, что лучше такого Ёсинаки может быть только настоящий исторический.

— Итак, по результатам голосования, — возвестил церковный бас Ицукусимского Дева. — Тайра все до одного считают, что Камакуру спасали по игре. Впрочем, за исключением госпожи Ниидоно.

— А в таком случае пусть господа Тайра мне объяснят, — злорадно заговорил Хатиман, — как же это они дворяне, самураи и правильные конфуцианцы потопали сражаться против воли вдовы Правителя-инока? Если я хоть что-то понимаю в самураях...

— То женщину, старшую в доме, окружают почтением и к ее мнению, разумеется, прислушиваются, — продолжил за него Ёритомо. — Но тем не менее, не забывают, что женщина связана Тремя Послушаниями...

— Киндер, кюхе, кирхэ! — радостно заорал кто-то. — Правильно, правильно, так их!

— Не совсем. Три Послушания формулировались следующим образом: до замужества женщина повинуется отцу, в замужестве мужу, став вдовой — сыну. Так что Мунэмори вполне мог отдать приказ о выступлении против воли своей матери.

— Но племяннику я повиноваться ни по каким послушаниям не должна! Скажи мне честно, Мунэморинька, чья была идея — твоя или Норицунэ?

— Наша общая, — буркнул Мунэмори.

— Позвольте, госпожа Ниидоно, — выступил вперед Норицунэ, — глава нашего рода Мунэмори, сын великого Киёмори. Но это не значит, что никто другой не вправе предлагать какие-то идеи или действия. Задача главы рода — решить, что из предложенного ведет род ко благу, а что ко злу.

— Я и сказал — лучше сёгун, чем это... в общем, зло.

— Значит, так, — сказал главный мастер. — Сейчас вы, в моем присутствии отыгрываете переговоры. Противникам примирения никто не мешает пытаться их сорвать.

— Хорошо, ребята, — сказал Инари. — Отыгрывайте переговоры. Только в таком случае учтите, что завтра вам играть будет не во что.

— Как так?

— А вот так. Если это самое примирение получится, то что у вас останется? Театралки хэйанских церемоний? Поэтические состязания? Даже раскола в стане Минамото не будет, потому что Ёсицунэ с Кадзиварой ссорится не из-за чего.

— А у нас и Кадзивары-то никакого нету! Не заехал, — сказал Бэнкэй. — Кроме того, у нас есть монахи Горы, дом Фудзивара, Государь-инок, в общем куча людей, в чьи игровые интересы примирение Тайра и Минамото не входит. Если с умом ко всему этому подойти, не то что на воскресенье, на полгода игровых проблем хватит.

— А чем вам хэйанские театралки не нравятся? — пискнула какая-то хэйанская дева.

— Мы чайную церемонию хотели! — поддержала ее вторая.

— Тогда за этим — в XIV век, не раньше.

— А какая разница? — не сдавалась хэйанка. — Я чайник привезла. Китайский.

— Сама ты чайник! — пароходной сиреной заревел Ходзё Токимаса. — Инари совершенно прав. Большинству людей на полигоне без войны делать нечего. В конце концов, мы самураи или кто? Без войны все выродится в пожизневый треп и тусовки.

— Да это просто тебе самому без войны делать нечего, — вскипел Ёсицунэ. — Войны не будет, значит тайренков мелких резать не придется и ты без дела останешься, педофил кровавый.

— Сам такое слово, — огрызнулся Ходзё. — Тайренки виртуальные, а то, что я сражаться хочу, это мое личное дело и игровая задача. Тебе, конечно, хорошо, если войны не будет — весь день на озере просидишь с Сидзукой своей.

— А ты не трожь Сидзуку, мурло!

— Сам мурло!

— Что? Самурло? — буйно обрадовались минамотики. — Самурло и есть! Причем — оба!

— А я говорю — не трожь Сидзуку, пока я тебя, как Томоэ, по жизни в озеро башкой не макнул!

— Ёсицунэ, я тебя по игре зарежу, — зашипел Ходзё.

— Вот видишь — нашелся смысл игры, — поддел его Норимори.

— Черт бы вас побрал, маньяки! — злобно сказал Мунэмори. — Я, может быть, тоже сражаться хочу, но по игре понимаю, что мир в интересах моего дома.

— А может, действительно, — протянул Токитада, — переговоры сорвались, война продолжается, всем хорошо.

— Сёгун, тебе же по игре больше всех невыгодно, чтобы Тайра выжили, — поддержал жаждущих сражаться Государь-инок. Ему очень не хотелось отдавать власть до самой реставрации Мэйдзи.

— Миритесь с Тайра, сколько влезет, господин сёгун, — поддержал его Мотофуса. — Но учтите, что сейчас XII век, родовая хэйанская аристократия еще очень многого стоит. И эта самая аристократия не собирается принимать Тайра обратно с распростертыми объятиями. И сёгуната никакого тем более не допустит.

— А что хэйанская аристократия сделать может?

— Да все, что угодно, — сладко улыбнулся Мотофуса. — Хоть тебя, сёгун, закулуарить.

— Все равно войска у Фудзивар виртуальные, — ехидно сказал Юкииэ.

— А как вы, господа, собрались отыгрывать войну реальной армии Тайра и Минамото против виртуальных вассалов Фудзивара? — спросил Хатиман. — Этот вариант развития событий я вам запрещаю. Слышите — запрещаю, как мастер.

— Да, серьезное препятствие, — согласился главный. — В этом я с Тулкасом согласен.

Госпожа Ниидоно плотоядно улыбнулась. Настал ее час. Сейчас она раз и навсегда объяснит этому крутому и неслабому новосибирцу, кто есть кто в доме Тайра на игре и на этой игре по жизни. Пусть даже ценой тайриной погибели — ей все равно!

— Господа! — сказала она. — А вы знаете, что эти переговоры в любом случае сорвутся. Ведь чтобы вернуться в Хэйан, Тайра должны вернуть императорские регалии и царствующего микадо. А Тайра этого делать ни в коем случае не будут, потому что все вышеперечисленное — единственная, хоть и слабая гарантия того, что их не сожрут.

— Да кто сожрет?

— Ха, он спрашивает, кто сожрет! Хэйанцы сожрут, потому что нас обожают, монахи сожрут, потому что мы Нару сожгли, те же самые Минамото сожрут, постепенно и незаметно, потому что среди самурайских домов мы их единственные достойные соперники, а кто и когда под этими небесами конкурентов любил? Регента Киёмори уже бог знает сколько времени в живых нет, а всем остальным возвращать должности и доходы совсем не обязательно. Или благородный героический Ёритомо посвятит остаток жизни тому, чтобы перед Го-Сиракавой за Тайра хлопотать?

— И посвящу, — угрюмо сказал сёгун. Госпожа Ниидоно не нравилась ему все больше и больше.

— Ну хорошо, посвятишь. Только учитывай, что у нас один-единственный игровой день. Если бы ты по жизни был сёгуном Ёритомо, я бы тебя даже поняла.

— Я запру Тайра в их родовых поместьях и запрещу даже нос показывать в столице, — заявил Го-Сиракава. — Потому что начиная с 1156 года сыт ими по горло!

— А я тебе кулуарку сделаю, — спокойно ответил Ёсинунэ.

— Тогда дом Минамото мятежниками объявят.

— Ну что, дом Тайра уже объявили, — рассмеялся Тюнагон у Ворот, — вы, по крайней мере, окажетесь в блестящем обществе.

— Хватит! — рявкнул сёгун. — Хватит делать из меня чудовище! Вы тут все наперебой, включая Ниидоно, доказываете мне, что если глупенький тайрюшник в полном составе тут донкихотствовал, то это их собственные половые, точнее игровые трудности. Так вот, господа хорошие, я все-таки самурай и у меня есть честь, в отличие от большинства здесь присутствующих.

— Правильно! — крикнул Ёсицунэ. Но никто больше этого крика не поддержал.

— Ёритомо, — раздался голос Норицунэ, совсем мертвый и страшный, — ты совершенно правильно говоришь — у самурая есть честь. И честь для самурая прежде всего. Я клянусь этой самой честью, что Тайра ничего не будут требовать в обмен на военную помощь Камакуре, только то, что ты захочешь дать сам. Самураи из Рокухары не продаются.

Это был шок. Всеобщий. По жизни, по игре и по чертовой матери. Норицунэ, выигравший войну с Ёсинакой, видите ли, ничего не требует за эту победу. Хотя может и должен. У него, видите ли, честь самурайская зачесалась, а на интересы дома Тайра он с Фудзиямы, оказывается, плевал. Уж от кого — от кого, а от Норицунэ не ожидали.

Гулкая звенящая тишина провисела примерно полминуты, а потом взорвалась недоумением и яростью.

— Заткнись, благотворитель хренов!

— Сам заткнись, он прав!

— В следующий раз сам в одиночку пойдешь за Ёритомо воевать!

— Он правильно делает! Мы самураи, а не наемники!

— Сёгун нас сожрет!

— Сёгун, сёгун, Ёритомо по вводной — беспринципный интриган!

— А Китай мы, случайно, им завоевывать не будем?

— Тогда еще и Россию до кучи!

— Пусть нам наши земли вернут!

— А через десять лет они опять нас вынесут?

— Ниидоно права — не отыграем таких заморочек!

— Долой Фудзивар из Хэйана!

— Раз Ёритомо такой честный, вот наше требование — даешь сёгуна Мунэмори!

— Норицунэ за всех не решает!

— Норицунэ, ты еще не глава дома Тайра!

— Норицунэ, пошел ты со своей честью!

— Пошел, говорите, со своей честью? — тем же мертвым голосом переспросил Норицунэ. — Что же, допустим, я пойду. Самураю всегда есть куда пойти. С честью. Говорите — исторический Ёритомо такой и сякой? Да, я знаю. Но такой и сякой Ёритомо приказал бы уцелевшим камакурцам наброситься на нас, когда мы отдыхали после победы. А если сёгун этого не сделал, значит не такой и сякой. И я взял на себя дерзость отказаться от претензий Тайра и предоставил сёгуну инициативу, потому что я знаю, в каком положении он сейчас находится.

— В интересном! — хмыкнул Токитада. — Я имею в виду политически.

— Норицунэ, солнышко, — зашипела госпожа Ниидоно, — я не знаю, может это твое хобби по жизни — нетекстуальных сёгунов от интересного положения спасать, но ты здесь один ничего не решаешь. А регалии мы не вернем. И учти, лапонька, сейчас у нас с Минамото шансы примерно равные, хотя конечно лучше всего объединиться, попереть хэйанцев и установить сёгунский дом Минамото и канцлерский дом Тайра. Но так как мы все тут понимаем, что такой поворот означает, что дальше отыгрывать нечего — предлагаю заранее считать, что переговоры сорвались.

Опять повисла гнетущая тишина и все увидели, как пошатнулся Норицунэ. Кто-то уже полез в сумки и карманы за валидолом, но отчаянный Тайра махнул рукой: все в порядке.

Потом он снял с пояса меч и протянул Киёмунэ:

— Я пойду со своей честью. Подальше от самураев продажных по игре и игроков нечистоплотных по жизни. Усаги, помоги мне снять доспехи.

— Что ты собрался делать?

— То что делают самураи, когда хотят несмотря ни на что сохранить достоинство.

— Зачем из прикида-то вылезать? — ни к кому конкретно не обращаясь спросил Токитада. — И не влом же!

— А он красивый! — прошептала какая-то хэйанка.

— Дай меч, Киёмунэ.

Киёмунэ без звука повиновался. Сейчас он невыносимо стыдился красной майки с «Мановаром» и зеленым иероглифом «Хэй». Физически чувствовал, как пылают уши.

— Подожди, Норицунэ! — раздался голос выступившего из толпы сёгуна. — Минамото следует за Тайра. Достал этот балаган! Юкииэ, подержи меч, Ёсицунэ, помоги раздеться.

Тайра, Минамото, хэйанцы, мастера — что-то орали наперебой, не слушая друг друга, но почему-то никто не посмел прикоснуться ни к сёгуну, ни к Норицунэ. Никто, кроме тех, кому они разрешили.

Самурай рожден,
Чтобы следовать Пути,
Остальное — прочь.
Есть победа или смерть,
Но сейчас они — одно

— нараспев продекламировал Ёритомо чуть-чуть измененную танку, которую сочинил во время битвы за Камакуру. И в таком виде она ему понравилась.

Сёгун принял из рук Бэнкэя свою красавицу катану и приставил к низу живота.

Умереть легко,
Если знаешь: все свершил
Так, как должен был.
Горной вишни лепестки,
Вам увянуть не успеть

— отозвался Норицунэ, берясь за свой клинок из дюраля.

Минамотики в ужасе зажмурились. Впрочем не им одним сейчас показалось, что эти два маньяка-самурая в обход всех правил и невесть каким чудом умудрились протащить на полигон настоящие стальные мечи. Государыня Кэнрэймонъин уже готова была завизжать, но Ёритомо встал и вбросил меч в ножны.

— Пошли отсюда, Норицунэ.

Норицунэ поднялся, опираясь на протянутую руку сёгуна, собрал свои вещи и зашагал к Ити-но-Тани.

— Сёгун, догоняй!

В опустевшей Ити-но-Тани Киёмунэ остервенело упаковывал свои вещи. Вещи упаковываться не хотели. Юный самурай очень спешил — во-первых, хотел догнать Норицунэ, во-вторых, не хотел видеть никого из Тайра, могущих нагрянуть с минуты на минуту. Укладку вещей затрудняло еще и то, что надо было приглядывать за знаменем Тайра, предусмотрительно снятым с сёгунячьей палатки, к которому малолетний император воспылал страшным интересом и то и дело норовил стянуть. Киёмунэ поминал всеми ласковыми словами, которые мог вспомнить (впрочем, японских среди них оказалось только два — «бака» и «к’со»), госпожу Ниидоно, мастеров, воинов Тайра, хэйанцев и всю игру, как таковую. Не досталось только минамотикам, хотя они, собственно, и были причиной того, что Киёмунэ не помчался в Ити сразу. Добрых двадцать минут пришлось помогать складывать им палатку, поскольку остальные так были заняты выяснением поигровых и пожизненных отношений, что на младших воинов никакого внимания не обращали. Теперь минамотики уже шли потихоньку к станции, а он все еще не мог сложить нормально спальник. Спальник вел себя по-минамотски — пузырился и в рюкзак не лез. Киёмунэ даже в голову не пришло, что он мог попросить кого-то из минамотиков пойти с ним — просить помощи у девчонок было ниже его достоинства. Наоборот — другое дело.

— А чё такое случилось? — приставал к нему император. — Чё Машка так взбесилась, как корова?

— Отстань, — отмахнулся Киёмунэ. — Не до тебя.

— Ну чё такое, — не переставал канючить Тэнно, — говорили типа круто, а сами только бегают, как ненормальные.

— Остань от меня, говорю! Машка придет и все тебе сама расскажет!

— Расскажет она, — захныкал Тэнно, — она на меня все время орет. А я, чё, баклан? Чё на меня орать?

Киёмунэ яростно посмотрел на чертов спальник. Если бы злость обладала силой, он давно бы уже загорелся.

— Серега! — решился Киёмунэ. — Ты скажешь Сукэмори, ну парню, который со мной в палатке, пусть он мой спальник и шмотки в город притащит. А я побежал.

И оставив недоуменного императора созерцать свои так и недособранные вещи, Киёмунэ схватил знамя и помчался прочь из лагеря.

Ёритомо и Норицунэ уже подходили к станции, когда послышался стук колес и протяжный гудок уходящего поезда.

— О, черт, — выругался сёгун, — теперь часа полтора тут торчать. Можно, конечно, на трассу пойти, тут недалеко... Если что, деньги у меня есть.

— Не хочется мне на трассу, — отозвался Норицунэ. — Лучше подождем. Сёгун, а ты знаешь, что я идиот?

— Почему же ты идиот? Потому что на электричку опоздали?

— Потому что я знамя в Камакуре забыл.

— Что же теперь? Бежать за ним?

— Придется бежать. Я им своего знамени не оставлю, — твердо сказал Норицунэ. — Если хотят, пусть под пионерским сражаются. Посторожишь мои вещи, сёгун?

Но бежать никуда не пришлось. Едва Норицунэ, скинув рюкзак на платформе, налегке направился обратно к полигону, как наткнулся на минамотиков в полном составе, возглавляемых Киёмунэ со знаменем. Минамотики были в прикидах, но без доспехов и без оружия, один только Тасуки на всякий случай оставил при себе тэссен. Киёмунэ же так и остался в хакама и красной футболке с иероглифом, а из вещей у него был лишь короткий меч за поясом.

— Вы чего? — недоуменно спросил Норицунэ.

— Мы с тобой! — исчерпывающе ответили минамотики.

Лениво прогуливающийся вдоль платформы мент с подозрением взглянул на странную компанию, ожидающую ближайшей электрички в город. Впрочем, он быстро успокоился — подобные компании появлялись здесь не впервые и общественного порядка, как правило, не нарушали, выделяясь из толпы исключительно экзотическим внешним видом и непонятными разговорами. От разговоров еще никому вреда не было. У нас демократия — выгляди, как хочешь, говори, что хочешь, главное — как говорится, водку не пьянствовать и безобразия не нарушать.

5 августа 2000 года, Ленинградская область

Все преходяще в этом мире, но преходящ ли сам мир? Жизнь и смерть тесно переплелись, и неотступно следуют друг за другом, но стоит ли печалиться? Если в этом бренном мире жизнь подобна кратному мигу, то какой она будет в других, неведомых мирах? Может быть мой жизненный путь здесь — это лишь приготовление к великому пути по иным мирам? Долгая цепь из рождений и смертей должна куда-то вести и я верю, что она приведет меня к той самой вершине, к которой я стремился всю мою жизнь. Все мои жизни. В этом и других мирах. Везде и всегда.

Героически дотащивший до города двойной комплект шмотья Сукэмори никак не мог дозвониться до Киёмунэ, дабы это шмотье ему отдать. Этот придурок определенно куда-то провалился и даже предки понятия не имели куда. Похоже, вообще не возвращался с полигона.

Если бы Сукэмори догадался на станции расспросить наливавшегося у ларька пивом мента, он бы мог услышать душераздирающую историю о том, как три парня и четыре девушки, сидящие на платформе в ожидании электрички, внезапно пропали из поля видимости — исчезли, и все тут. Менту только показалось, что он увидел какую-то красно-белую вспышку — и больше ничего.

Только никто из возвращающихся с полигона в воскресенье днем не стал расспрашивать мента о случившемся. Да и вряд ли мент стал бы им рассказывать. Он даже составлять протокол не стал — чего доброго, самого сумасшедшим объявят. А ему это надо?