Ариана, или Страшная сила

1.

Я НЕНАВИЖУ красный цвет. Мама этого не понимает. Меня вообще никто здесь не понимает, кроме Берти, а мама уговорила его уехать в школу, чтобы без него мною командовать. Я объяснила ей, что ненавижу все красное. А она решила, что, раз у меня в комнате зеленые занавески и песочное покрывало на кровати, то я могу быть довольна. Она даже свою бордовую мантию сменила на фиолетовую. И никак не возьмет в толк, что мне еще не нравится. А то, что у нее даже слова красного цвета, она НЕ ВИДИТ. Берти это можно растолковать, а маме — нет. А с Алом вообще говорить бесполезно: он скажет несколько длинных слов и убежит к своим книжкам. Еще и думает, что своими словами все может описать, особенно если они ОЧЕНЬ длинные.

Я бы поехала в школу вместе с Берти, но мама меня не пускает. Не больно-то мне их учеба нужна — замуж можно и неученой. Между прочим, у тети Батильды мужа нет, и мама говорит, мол, это оттого, что она такая умная, — говорит, конечно, когда думает, что я не слышу, чтобы я при тете Батильде не повторила. А я что — дура, что ли, чтобы такое повторять? Проговоришься — и потом взрослые будут оглядываться и никогда больше при тебе ничего полезного не скажут... Ну, я-то просто хотела быть рядом с Берти, но Ал заявил, что так нельзя. В этом они с мамой заодно. И против меня. Ал сказал, что в школе надо учиться, а раз я младше Берти на год, то мы с ним окажемся на разных курсах, а может, даже и на разных факультетах, и я вообще его видеть не буду. Ал иногда бывает еще хуже мамы. Потому что умеет прикрывать глупые мысли умными словами. Ну как мы с Берти можем оказаться на разных факультетах? Мы же с ним — как две половинки одного целого. Нас нельзя разделять надолго. Но Ал — не красный, он темно-золотой, иногда — глубоко-синий. И ему бы все книжки читать, а меня он не замечает. Но иногда это даже хорошо. Он лучше, чем мама, которая никак не может оставить меня в покое.

Я знаю — мама считает, что я ненормальная. Только мне не говорит, как будто я сама не догадываюсь! Когда я вижу, что она так думает, то начинаю злиться и прошу, чтобы мама ушла куда-нибудь подальше. А она меня не понимает. Она думает, что, если я ненормальная, за мной нужно следить. А чем больше она за мной следит, тем больше я злюсь — и тогда действительно делаюсь ненормальной и сама себя пугаюсь. Мне от этого плохо.

На Берти я никогда не злюсь. Если он хочет, чтобы я что-то сделала, я это делаю и без уговоров. Он никогда не кричит, как мама, и не злится. И не считает меня ненормальной. И его я не боюсь, в отличие от мамы. Ала я немного боюсь, но меньше, чем маму. А тетю Батильду вообще не боюсь. Она сама меня боится, считает слабым и болезненным ребенком и все время приносит мне конфеты. А потом уходит к Алу, и они долго разговаривают своими длинными и непонятными словами. Ну и пусть разговаривают, главное, чтобы на меня не кричали и не входили без предупреждения.

Я очень не люблю, когда Берти с Алом в школе, а мы остаемся вдвоем с мамой. Мама считает, что меня одну надолго оставлять нельзя, а я, наоборот, считаю, что меня нельзя надолго оставлять с мамой. Я люблю сидеть в своей комнатке — пусть она и маленькая, зато мне в ней хорошо и спокойно. Я люблю играть в куклы. То есть это мама говорит «играть». Она не понимает. Наверное, просто забыла, что они живые. Конечно, забыла, я ведь для нее тоже почти как кукла. А у нас с ними — своя жизнь. И вовсе не кукольная. Но об этом я никому не рассказываю. Этого точно никто не поймет.

А еще я люблю рисовать. Ал подарил мне маггловские краски, он назвал их странным словом — «акварельные», а когда я попросила объяснить, растолковал так запутанно, что я одно поняла: он и сам не знает, как правильно. Но краски все равно хорошие. За это я простила ему, что он не обращает на меня внимания. Еще он подарил мне много книжек с картинками, но я боюсь, когда картинки движутся, потому что мне все время кажется, что они меня дразнят. И тогда мама подарила мне книжки с неподвижными картинками, а пока она их искала, я провела целый день с Берти, и это было просто замечательно!

Берти должен скоро приехать из школы. Один, потому что Ал собрался куда-то с Эльфиасом Дожем. Эльфи я несколько раз видела, он очень смешной. Похож не то на птичку, не то на одуванчик. Я его даже нарисовала. Берти понравилось, а Ал не понял. Я его попросила рисунок Эльфи показать, но он забыл, наверное. Он много чего забывает.

Мама опять злилась — она, наверное, хотела, чтобы Ал заехал домой, а зачем? Дома ему скучно. А нам с Берти и вдвоем хорошо. А мама все равно злится. Когда она злится, я тоже злюсь, потому что НЕНАВИЖУ красный цвет, а злость красная. КРАСНАЯ! Когда я злюсь, все вокруг тоже становится красного цвета и куда-то падает. Мне становится страшно, и я закрываю глаза. А оно все равно падает. Мама говорит какие-то странные слова, от них мне становится еще страшнее, и я кричу... А не надо меня злить! Вот сколько раз Берти ей говорил, чтобы на меня не кричала! Все без толку, потому что мама любит красный цвет, а я нет.

Я сижу у себя в комнате и играю в куклы. Матильда выходит замуж за Сириуса Блэка. Матильда у меня давно, я ее всегда так звала. У нее голубые глаза и золотые волосы, и она очень красивая. Сириуса мне подарила мама, а имя — Ал. Ну, то есть я от него это имя услышала, и оно мне очень понравилось. Берти говорит, что Блэки слишком задаются, и вообще, они слизеринцы, а слизеринцы все плохие. Но мой Сириус хороший, потому что он не слизеринский, а мой собственный. У него густые длинные черные волосы, черная мантия и белая рубашка. Он никак не мог выбрать, на ком ему жениться: на Матильде или на Элизабет. Элизабет темненькая и со вздернутым носиком, вид у нее всегда немного обиженный. А разве Сириусу может понравиться обиженная девушка? Ему нравится, когда девушка улыбается, как Матильда. Поэтому он женится на Матильде, а Элизабет и другие куклы пришли к нему на свадьбу. Я ее, может, потом тоже замуж выдам, только придумаю за кого. Женихи еще есть.

Ал как-то сказал, что может сделать, чтобы мои куклы сами двигались и говорили, но мне это не надо. Я боюсь, когда что-то само двигается, а говорить я и сама могу.

К свадьбе я их всех нарядила в лучшие мантии. Матильде я надела бусы из жемчуга. Из одной большой нитки я сделала несколько маленьких — для кукол. И ленточку голубую в волосы вплела. На стол у окна я постелила салфетку, очень красивую, с вышитыми розочками. Матильда в последний момент застеснялась и не хотела праздновать свадьбу, но Элизабет ее уговорила.

И только я поставила их обоих на салфетку и собралась начать церемонию, как дверь открылась и вошла мама. Почему она входит без стука? Я ей уже говорила, но она меня не слушает!

— Ариана, пойдем обедать.

Почему я должна идти обедать? Я не хочу есть! Пусть она обедает без меня! Пока я там буду обедать, Элизабет, того гляди, уведет Сириуса прямо из-под носа у Матильды.

— Не хочу! — ответила я и отвернулась к окну. Вокруг жениха и невесты у меня были разложены бумажные цветы, которые я мастерила весь вчерашний день. Голубые, желтые, фиолетовые и даже розовые, только красных не было. И на салфетке розочки тоже не красные, а почти голубые.

— Чем ты таким занята? Никуда от тебя твои куклы не денутся!

— Денутся! — Я поворачиваюсь к маме и сжимаю кулаки. Ну когда же она наконец поймет?! — А ты почему опять входишь без стука?

— Ариана, ну что ты! — Она пытается улыбаться, только я вижу, что на самом деле она злится. — Идем обедать.

— А я сказала — не хочу! — Я тоже злюсь. — Мама, не входи ко мне в комнату без стука! И вообще не входи! Ты же видишь: я занята!

За спиной раздается глухой стук: это Элизабет теряет равновесие и падает. Ну вот, она мне еще куклу уронила! Ну зачем она приходит, когда ее не просят? Я сижу и играю, и есть не хочу, а если захочу, то приду и скажу сама, и не надо входить в мою комнату и меня отвлекать! И не хочу я ни обедать, ни видеть маму вообще, пусть она вместе с Альбусом едет путешествовать, а я буду целый день играть и никто мне мешать не будет!

— Что с тобой? — Мама пытается подойти ко мне, я отступаю, стискивая Элизабет так сильно, что удивительно, как она не ломается.

— Выйди из комнаты! — кричу я. — Я не хочу обедать! Я ничего не хочу!

Ага, заставишь маму так просто уйти! Она считает, что она тут самая сильная! Она считает, что может мною распоряжаться! Еще кричать на меня будет! И волшебной палочкой махать! Этого я точно не позволю! И не надо мне говорить «успокойся», вот когда она выйдет, я успокоюсь, а при ней я не могу успокоиться, потому что она вся красного цвета, а я НЕ-НА-ВИ-ЖУ КРАСНЫЙ ЦВЕТ!! Я сама из-за нее становлюсь красного цвета, и все вокруг тоже, а мне этого не надо, мне надо, чтобы меня никто не трогал, я так красиво сделала цветы, и нарядила кукол и...

Все вокруг дрожит

И становится очень тяжелым, как будто вот-вот свалится мне на голову. И потолок, и весь дом, хотя моя комната на втором этаже. Свалится и раздавит меня. Или я свалюсь и что-нибудь раздавлю. Глаза я закрыла, еще когда все вокруг начало становиться красным, но оно и через закрытые глаза красное! И гудит так противно, и движется куда-то... Надо громко-громко крикнуть и сбросить эту тяжесть с себя... ну и пусть все рухнет, я не хочу, чтобы оно меня раздавило! А сама рухну сверху.

И вдруг все кончилось. Тяжесть ушла, и красный цвет тоже. Я открыла глаза. Механически положила на стол Элизабет, поискала взглядом Матильду... Ох ты! Одну-то куклу я спасла, а другая свалилась на пол. Матильда, бедная! И у нее отломалась правая рука... Как я ее замуж буду выдавать без руки? Это все мама виновата!

Я посмотрела на маму. Она тоже свалилась на пол, но у нее ничего не отвалилось. Она просто лежала и не вставала. Мне стало страшно. И из-за Матильды, и из-за мамы. Чего она не встает? Хочет подождать, пока я успокоюсь, а потом снова начнет кричать?

Нет, я лучше пойду в гостиную и буду играть там... нет, играть я не могу, надо Матильде обратно вставить руку. Мама это умеет делать, но она не хочет. Берти вернется скоро, но я хочу сейчас!

А как — сейчас? До гостиной мы с Матильдой дошли, но на большее у нас сил не хватило. Я знаю, кто мне может помочь — тетя Батильда. И даже знаю, как к ней идти: одна доска в заборе легко отодвигается и можно пролезть прямо на соседский огород. Но лучше потом... Сейчас мне просто не встать... с дивана. То есть с ковра около дивана. Как я на нем оказалась? Садилась-то я вроде бы на диван... Но это проходит. Это всегда проходит. Сейчас... Полежу немного и пойду. А там, может, и Берти вернется...

Мне было легко и хорошо, как всегда после приступа... Злость на маму осталась где-то далеко, я о ней помнила, но как-то со стороны. И злость на то, что на меня нашло, тоже где-то осталась... ну и что с того, прошло ведь... Еще бы теперь встать и пойти... а куда и зачем я собиралась пойти, я уже сама забыла. Только стучит в голове, как дверные молоточки: «Те-тя Тиль-да, те-тя-Тиль-да...» А зачем мне была нужна эта тетя Тильда, я не помню. Сейчас все совсем пропадет, и я засну...

— Ариана! — сквозь пустоту пробивается знакомый тревожный голос. — Ариана, приди в себя, девочка... ну же! Что здесь произошло?

Я мотаю головой: не в том смысле, что — ничего особенного, а в том — ну откуда же я знаю? И шепчу:

— Тетя Тильда... Там... — Не знаю, куда вдруг девался мой голос? Да — ведь приступ... У меня был приступ, и я... Нет, Ари, подожди, что там говорит тетя Тильда?

— Бедная девочка... — Наша соседка выглядит расстроенной, но старается держаться. Ради меня, ага...

— Я была ТАМ. Бедная Кендра! Я всегда говорила ей, что надо держать дома вредноскоп: он мог бы предупредить ее... заблаговременно о том, что она собирается сделать глупость: они чуют такие вещи. Однажды я собиралась зажечь камин не тем заклинанием, что использую обычно, и он так заверещал... Тем более когда ты дома одна, с ребенком. Как непредусмотрительно с ее стороны! Я живу одна, и у меня целых два вредноскопа. На всякий случай: вдруг один откажет? Но в этот раз они сработали оба. Они так выли, что я сразу поняла: случилось что-то ужасное. А когда разобралась с векторами... Понимаешь, у меня самая современная модель, она показывает направление. Судя по вектору, выброс силы был прямо над вашим домом... И я поспешила сюда. Ты не видела, чем занималась твоя мать?

Я ничего не поняла из того, что мне тетя Тильда наговорила. Они все вечно говорят длинно и непонятно, как будто нельзя сказать проще и короче. Но хотя бы не злится, как мама, и то хорошо....

Я только последний вопрос поняла: чем занималась мама? Чем-чем, меня злила и разозлила до того, что со мной приступ случился. Но этого я говорить не хочу. И вообще говорить не могу, все слова куда-то подевались, и силы тоже.

Батильда больше ничего не спрашивает, хотя я так и не ответила.

— Тебе повезло, девочка, что тебя там не было. Кендра убирала твою комнату? Похоже, она не справилась с заклятьем. Мне всегда казалось, что она не слишком-то сильна в хозяйственных заклинаниях... Но мне никогда не встречались такие самоубийственные последствия ошибок в бытовых чарах...

Она говорит совсем не то, что произошло на самом деле... но ей-то откуда знать? И потом, я сама попросила маму выйти, а она меня не послушалась. Разве это не было ошибкой с ее стороны? И тетя Тильда тоже считает, что я не виновата. И мне очень хочется в это верить.

Мне уже ощутимо легче дышать. От облегчения я плачу. От страха не ревела, а тут... Батильда некоторое время молча смотрит на меня — видно, понимает, что утешать глупо, а что делать с рыдающим ребенком, она тоже не знает. Наконец, вложив мне в руки свой носовой платок, она сообщает:

— Пойду отправлю твоим братьям сову. Пока Альбус не уехал.

* * *

Я давно еще говорил Альбусу, что ничего у него с кругосветным путешествием не выйдет. Я знаю, что из меня плохой провидец, а точнее, вообще никакой, и к прорицаниям я и близко не подхожу. Но мне достаточно было посмотреть на компанию, которую братец вокруг себя собрал, чтобы понять: далеко эта компания не уедет. Ну ладно, Дож, с этого спрос небольшой, он увивается за Альбусом с первого курса. По мне — глупо, когда вокруг тебя бегают с восхищенными воплями и слушают, раскрыв рот, но нашему юному гению так не кажется. Ну и ладно; а вот я такие отношения не перевариваю. Дож уверен, что я Альбусу завидую. Сам он завидует! Было бы чему завидовать! Ну да — староста школы, лауреат каких-то там премий и будущее светило магической науки. А я не собираюсь быть светилом магической науки и завоевывать мир своими гениальными идеями. Мне и без этого забот хватает.

Но Дож — это еще ничего. С Дожа проку мало, но и вреда никакого. Будь он один, я бы успокоился. А от Блэка и Черелла можно ждать чего угодно. Точнее, не от них самих, а от их окружения. Это только Альбус умеет: собрать в одной компании чистокровного волшебника из древней магической семьи и магглорожденного. Хорошо еще, что мозги у обоих имеются, в отличие от Дожа. Они прекрасно друг с другом ладят, несмотря даже на то, что Блэк — слизеринец. Но, судя по тому, что рассказывают о Блэках, надо ждать подлянки если не от него самого, то от его семейства точно. Финеас кажется мне человеком порядочным, но об его семейке этого не скажешь. Он рассказывал, что его тетушка додумалась отрубать головы домашним эльфам и вешать их на стенку, а его младший братишка всерьез верит, что если будет плохо себя вести, то ему тоже отрубят голову. Я бы такую тетку сам куда-нибудь повесил, а они терпят. Отец Финеаса наверняка был в курсе того, с кем водится его сыночек, но не вмешивался. Делал вид, что вовсе не его сыновья учатся в Хогвартсе и не им он два раза в неделю преподает зельеварение. Вот чем еще мне симпатичен Финеас: не бахвалится тем, что его отец — декан Слизерина. Но от остального семейства Блэк я подсознательно ждал пакостей, хотя брату и не говорил: он в такие вещи не верит. У него все хорошие.

И я оказался прав. Когда дело касается способности делать людям гадости, я всегда оказываюсь прав. Перед самыми выпускными экзаменами, которые у седьмого курса были раньше, чем у нас, тетка прислала Финеасу громовещатель, в котором пригрозила выжечь его с семейного древа, если он посмеет водиться с грязнокровками. Меня оскорбило не только слово «грязнокровка», но и множественное число. Кого она имела в виду, кроме Черелла? Альбуса? Ну, тогда точно дождется, что ее голову повесят на стенку за компанию с домашними эльфами. Что с того, что наша мама — магглорожденная? Зато наш отец почистокровнее Блэков будет, его предок еще при Основателях в Хогвартсе преподавал!

Альбус очень переживал из-за этого идиотского громовещателя, и я решил, раз уж не смогу добраться до тетки, найти того, кто ей наябедничал. Явно не профессор Блэк: тот сам свою сестру боится, по словам того же Финеаса. Скорее всего, это был Арктур. Он учится на одном курсе со мной, но в Слизерине. Вечером я подкараулил его в коридоре возле библиотеки и дал по морде. Он даже палочку выхватить не успел.

Потом выяснилось, что наябедничал все-таки не Арктур, а его сестра Белвина. Но не буду же я бить морду девчонке, да еще на два года меня младше! Я хотел врезать ее ухажеру Бэрку, тоже с нашего курса, но Альбус сказал, что не надо. Зря. Бэрка проучить не помешало бы. Ну да ладно, еще успею.

Финеас пришел к нам в гостиную и сказал, что тетка забирает его домой сразу после экзаменов, не дожидаясь выпускного бала. Но он все равно сбежит и присоединится к Альбусу по дороге. Черелл ничего при Блэке не сказал, но, когда тот ушел, Фредерик заявил, что ему надоело, что его считают низшим существом, что Блэки еще волшебную палочку в руках не держали, когда у Череллов было свое поместье, и что лучше бы он в одиннадцать лет пошел в Харроу, где училась вся его семья. Завершил Фредерик тем, что плевал он с Астрономической башни на кругосветное путешествие и лучше он поедет к брату в Южную Африку, а что там неспокойно, ему тоже плевать, — если будет война, он хоть поможет своей стране, и никто его там не упрекнет происхождением.

Вот почему, когда у кого-то одного нет мозгов, у всех остальных они тоже сразу же исчезают? Это что, заразно?

В результате вышло, как я и предполагал: компания развалилась и в путешествие Альбус отправлялся вдвоем с Дожем. Не заезжая домой, ибо чего он там не видел? А мне оставалось только проводить его за ворота и дожидаться Хогвартс-Экспресса, потому что аппарировать сам я еще не мог.

Между прочим, если кто не знает: я в компанию к Альбусу не навязывался. Он сам меня в нее втащил. Когда братец начинает о чем-то громко рассуждать, то не обращать на него внимания просто не получается. Дож, разумеется, считает, что я околачиваюсь возле них, потому что другой компании себе найти не могу. А зачем мне компания? Мне с лихвой хватит Лайонеля Уизли, с которым мы учимся в одном классе и которого совсем не интересуют успехи Альбуса на ниве практической и теоретической магии. Его, кроме квиддича, вообще мало что интересует. Но мне он нравится не этим, а тем, что, в отличие от большинства наших студентов, знает, что еда получается не из воздуха и что само собой дома ничего не делается. Он приглашал меня на лето в гости, но мне не хочется уезжать из дома¬ ¬— ведь Ари по мне так соскучилась... Она ждет меня на каникулы, я знаю. Да и маме надо дать отдохнуть хоть немного, и не только маме, но и самой Ариане. Сколько раз я говорил маме, чтобы не кричала на Ари и не заставляла ее делать то, что она в данный момент не хочет! И все без толку. Потому что она думает, что ее девочка — сумасшедшая. А я — не думаю. Я вообще думать не умею; я — чувствую. Я — знаю.

Ариана — нормальная.

Я это точно знаю, хотя никогда ни о чем таком ее не расспрашивал. Зато она мне не врет — только для того, чтобы от нее отстали. Я говорю с ней о другом: о том, что приятно и интересно ей, и вижу, что ничего с ней такого нет. Она — обычная. Как любая девчонка.

Поправка: как любая маггловская девчонка. Это все из-за тех ублюдков. Они поймали ее на колдовстве — и шестилетку заклинило на том, что магия может выйти боком, если ее использовать. И ведь так все и выходит, потому что после того, как на нее НАЙДЕТ, она совершенно обессиленная... как выжатая. Как тряпка. Как ее немые и не двигающиеся куклы. И ей надо отлеживаться и пить укрепляющее. И мамины причитания хорошо бы еще не слушать. Ее отвлекать надо от проблем — а не напоминать о них постоянно. А самое главное — не доводить до этих вспышек. Ради нее же самой.

Но это такое хрупкое равновесие... никогда не знаешь, что может вывести сестренку из себя. А последствия бывают — просто страшные. Как-то раз Ариане показалось, что в ее комнате мало света. И свечи вспыхнули... Занялись занавески — а Ариана стояла и зачарованно смотрела, как золотые язычки ползли вверх по краю тяжелых портьер. Было страшно — но меня затрясло уже после того, как все кончилось. А Ариана, похоже, так ничего и не поняла — тем более что занавески мама восстановила. Будто и не горели.

Жалко, что не все можно восстановить...

Альбус с Эльфиасом отправились в Лондон, а мне оставалось еще два дня до Хогвартс-Экспресса. Альбусовская компания ходила расстроенная, они то и дело подходили ко мне и спрашивали, куда он поехал и будет ли писать. Но я не Альбус и заменять его не собирался, так что компания была мною послана собирать водоросли в новолуние. Я остался с Лайонелем, и все оставшееся до поезда время мы провели на площадке для квиддича. Я сам не ожидал, что мне там понравится, до этого я только разговорами ограничивался, а сам играть не пробовал. Всерьез я это никогда не принимал и не приму, но почему бы и не развлечься? Где отдыхать, как не в школе? Это Блэки дома отдыхают.

Мы застряли на стадионе до позднего вечера. Уже начало темнеть, и я предложил закончить. Я-то не устал, но мне не хотелось, чтобы Лайонель в темноте навернулся с метлы, а с него станется. Он, разумеется, обиделся и стал убеждать меня, что видит в темноте не хуже оборотня. Пока мы препирались, стемнело окончательно, и надо было возвращаться в школу, пока с нас не сняли баллы за шатания по ночам.

На выходе с квиддичной площадки на нас налетел Черелл, чуть с ног не сбил. Я не люблю, когда меня сшибают с ног и машут светящейся палочкой перед носом. Но у Черелла было такое лицо, что ругаться я не стал.

— Аберфорт, беги скорей в гостиную, там Альбус тебя ждет, — на одном дыхании выпалил Фредерик.

— Что случилось?

Если этот путешественник вернулся, еще не уехав, значит, что-то у него стряслось. Или не у него... Нет, пусть лучше стрясется у него. Пусть лучше его в Лондоне ограбят, чем то, о чем я подумал в первую очередь, когда Фредерик сказал об Альбусе.

— Не знаю, он велел тебя срочно разыскать. Что-то у вас дома...

Я швырнул метлу на землю (Лайонель только руками всплеснул при виде такого обращения с драгоценным для него предметом) и бросился к дверям замка.

2.

Берти с Алом приехали поздно вечером. Даже совсем ночью. Было уже темно, и я не знала, что делать: идти спать страшно, а сидеть в гостиной я устала... Тетя Тильда тоже, наверное, спать хочет, что ей тут со мной торчать...

И тут хлопнула входная дверь, и вошли они. Я бросилась Берти на шею, так что он сумку свою уронил прямо на ногу Алу, но тот только ойкнул. И заговорил с тетей Тильдой. А Берти сразу увел меня в мою комнату. Хорошо, там мама больше не лежала, тетя Тильда ее куда-то отволокла.

Берти не стал расспрашивать, что случилось, я ему сама рассказала. Но сначала вспомнила про бедняжку Матильду, про которую все забыли — и я, и тетя Тильда. Что же ей — из-за этого всю жизнь без руки ходить? И то вспомнила, когда Берти меня спросил:

— А что ты Матильду с собой таскаешь?

Тут я и вручила ему куклу и попросила починить. А то как она замуж будет выходить сломанная?

Берти достал палочку, сказал «Reparo!» — и готово: Матильда уже целая и улыбается как ни в чем не бывало. Вот еще меня бы он так починил, а то каждый раз когда ОНО находит, во мне как будто что-то ломается.

— Берти, — говорю я, — я правда не хотела, мама вошла без стука и стала на меня злиться... Ты же знаешь, как я этого не люблю. Я не хотела, чтобы она совсем...

Я не знаю, что сказать дальше, и боюсь, что это «дальше» разозлит меня снова. Но Берти не мама, он спокойный и надежный, он просто сидит рядом и одной рукой сжимает мою ладонь, а другой обнимает за плечи. И мне так тепло и уютно, как ни с кем больше. Вот бы целый век так сидеть рядом с ним... и никуда не отпускать, особенно в этот их Хогвартс. Он — Берти то есть — никому не нужен так, как мне.

— Не отпускай меня, — шепчу я тихо-тихо. А брату кажется, что я плачу.

— Ш-ш-ш... — успокаивает он меня, совсем как маленькую — но на него я не обижаюсь. — Я знаю, что ты не хотела. Теперь мы с Альбусом будем жить с тобой. Ты согласна?

— Я хочу с тобой, — говорю я. — Но Ал ведь хотел куда-то ехать?

Берти смеется.

— Куда он поедет, он теперь глава семьи. А мне школу надо закончить, будь она неладна...

— А ты не езжай в школу. Пусть Ал уезжает, а мы с тобой останемся вдвоем, будем пасти коз и играть в куклы.

И тут Берти снова смеется — громко и очень заразительно. Так что и я смеюсь вместе с ним.

— Меня такая перспектива устраивает, — говорит он, отсмеявшись, — а ты представь себе, как Альбус пас бы коз! Или доил...

Мне тоже становится смешно.

— Он их всех перепугает, и у них молоко пропадет! Давай лучше ты не поедешь в школу, а, Берти?

— Хорошо, — серьезно говорит он, — я подумаю.

На следующий день хоронили маму. Мне было страшно, я пряталась за Берти, держала его за руку и старалась лишний раз на гроб не смотреть. Кроме нас и тети Батильды, был Эльфи и еще один приятель Ала. Он был не в мантии и выглядел очень странно. Берти сказал, что его зовут Фредерик Черелл и он тоже собрался куда-то ехать, только не с Эльфи, а один.

Я очень боялась, что они будут меня расспрашивать, потому что я даже Алу не могу рассказать того, что говорила Берти. Но они не стали: им тетя Тильда все рассказала. Они больше интересовались тем, что Ал теперь будет делать, и жалели, что он не сможет никуда поехать. Мне очень хотелось сказать, что я вполне обойдусь и без него: у меня есть Берти. А может, раз Ал уже не вернется в школу, он разрешит мне туда поехать вместе с Берти? Хотя нет — кто тогда за козами будет следить? Они же разбегутся.

Но Берти мне сказал, чтобы я сидела тихо и ни к кому не лезла, потому что нам не нужны лишние проблемы. ...Я, что ли, проблема? Если на меня не кричать и не злить, то никаких проблем со мной не будет. Я даже не против, если Ал останется с нами, хоть и говорит много. На Ала злиться невозможно, он или занудный, или забавный. Чаще всего — забавный, особенно когда его просишь сделать что-нибудь совсем простое — например, подмести пол, — и он смотрит так непонимающе, как будто только что с неба свалился.

За обедом Фредерик завел разговор о том, что магия — это не так просто и не так хорошо, как мы думаем. Мне очень хотелось ему сказать, что он правду говорит, вот и я тоже очень всего этого боюсь, но я промолчала, потому что меня не спрашивали. Меня никогда никто не спрашивает... Как же они собираются узнавать, что я думаю? Наверное, им просто неинтересно, ЧТО я думаю... И Берти огорчился бы, если бы я влезла куда не просят. Так что я только слушала.

— И почему вы так цепляетесь за магию, — говорил Фредерик, — если можно вот так вот в один прекрасный день умереть от неправильно сработавшего заклинания?

— Как будто у магглов несчастных случаев не бывает! — возразил ему Эльфиас. — Ты сам рассказывал, что кто-то из твоей родни с лошади упал!

— Потому что лошадь ногу подвернула как раз над обрывом! Не надо было носиться сломя голову в опасных местах!

— Ну, и с заклинаниями то же самое: если знать, как их применять, никаких несчастных случаев не будет!

Спорили только Фредерик и Эльфи, Ал не вмешивался, лишь смотрел на них и улыбался рассеянно. А когда думал, что на него никто не смотрит, улыбка становилась озабоченной. Или совсем пропадала.

— Я семь лет в Хогвартсе проучился, а ощущение такое, что узнал только самую малость. Откуда мне знать, с чем еще я могу в магическом мире столкнуться — и что это меня не убьет? Каждый раз, когда берешь в руки палочку — как будто на необъезженную лошадь садишься!

— А почему тогда у меня этого не бывает?

— Да потому что для тебя это — как должное, а для меня нет! Ты себе рамки уже установил, потому что живешь в них с рождения! А я, да и все магглорожденные, — нет! И кто поручится, что попытка выйти за рамки не закончится вот так?

— А зачем ты тогда вообще в Хогвартс пошел, если не хочешь быть волшебником?

— Да откуда же я знал? Мне было одиннадцать лет, ко мне пришла профессор Фортескью и предложила поступить в школу, про которую никто ничего не знал. Да какой мальчик в одиннадцать лет откажется от столь заманчивого предложения? Но если бы я знал, что меня на каждом шагу будут грязнокровкой обзывать, разве я пошел бы? Альбус, а ведь твоя мать тоже магглорожденная? Я же говорил!..

Он так и не пояснил, что он говорил, потому что его перебил Берти:

— Фредди, по-моему, ты слишком много выпил. Сходите-ка подышите свежим воздухом.

Они пошли во двор, все трое, а тетя Батильда вспомнила, что ей надо срочно ответить кому-то на письмо, и тоже ушла, и мы остались вдвоем.

— Ну, не идиот ли! — громко заявил Берти.

— Ты про Фредди? Он не идиот, он хороший!

— Пусть хороший, но ведет себя по-идиотски! И все из-за Блэков, которые точно идиоты!

— Мой Сириус хороший! — убежденно сказала я.

— Так то твой, а то настоящие Блэки... Ладно, — Берти махнул рукой, — я не нанимался лечить ближних своих от идиотизма. Тем более не своих, а Альбусовых.

— А ты уже подумал? — вдруг вспомнила я.

— О чем? — не понял Берти.

— Поедешь ты в школу или нет.

— Еще думаю. То есть Альбус думает. А он до-олго будет думать, у него мыслей много, он их все сразу думать не успевает.

И мы рассмеялись и хохотали долго, пока Альбус с друзьями не вернулись. Фредди был растерянный и очень смешной, а Эльфи какой-то смущенный. Ал сказал, что у нас был слишком тяжелый день и пора расходиться. Я спорить не стала. Пора так пора.

* * *

В тот день, когда мы с братом вернулись домой, мы почти не спали. Я уложил Ариану — она, бедняжка, так и рухнула на кровать не раздеваясь, в обнимку со своей любимой Матильдой... Я ее заботливо укутал одеялом, посидел еще немного, чтобы убедиться, что она совсем заснула, и пошел вниз, в гостиную.

Пока мы мчались домой, пока я обнимал и успокаивал Ари, как-то не было времени спокойно подумать, что делать дальше. И как мы втроем теперь будем жить. Ну, думает у нас за всех Альбус, это у него «превосходно» по всем предметам, а я просто чувствовал злость. На идиотизм окружающего мира и на тех, кто в нем обитает. Маму было жалко, но Ариану — еще жальче. Ну сколько раз я маме говорил: не кричи на нее, не заставляй ее делать то, что она не хочет, не считай ее ненормальной, в конце концов!

А ведь Ари выросла. Очень. Подумать только — на зимних каникулах я этого не заметил. Впрочем, мы и расставались тогда на три месяца с хвостиком... А вот через полгода... Я ожидал увидеть ребенка, а увидел и обнял — девушку. А ведь в Хогвартсе девчонки с четвертого курса уже вовсю о мальчишках шушукаются и записочки посылают. И мне тоже писали. Да только без толку! Я их вообще не замечаю: они только хихикать и умеют, и еще обижаются. Ну и дуры. Из них ни одну с Арианой рядом не поставить — хоть они и здоровые, и талантливые. Ари тоже талантлива... могла бы быть.

Батильду мы выпроводили почти за полночь, причем пришлось этим заниматься мне, потому что они с Альбусом увлеклись совершенно посторонним разговором. Как можно говорить о методах обнаружения каких-то там чар, когда тут такое произошло, и никакие их теории не помогли и не помогут? Ну не идиотизм ли?

Когда она наконец-то ушла, братец сначала налил себе еще чаю, потом предложил мне. Я машинально согласился, хотя ничего уже не хотелось.

— Как там она? — спросил Альбус.

Спасибо — вспомнил!

— Нормально, — я пожал плечами. — Спит. Скажи, ты что дальше делать собираешься?

— Как что? — Он даже удивился. — Останусь здесь. А ты вернешься в Хогвартс. Тебе надо школу закончить.

— Зачем? Я переживу и без школы.

— Ты несовершеннолетний! Ты не можешь быть здесь хозяином!

Мне стало смешно. Нет, у моего братца определенно что-то с мозгами не то. Они, несомненно, есть, но немножко не там. Получить «Превосходно» на всех экзаменах — это еще не показатель ума.

— Ты про применение магии? Ну, во-первых, я и без магии кое-чего могу, а во-вторых, у нас полдеревни волшебников, кто определит, что колдовал именно я?

О том, что можно определить место совершения волшебства, а не конкретно волшебника, мне рассказал Лайонель. Он, может, столько «превосходно» и не получит, но зато голова у него в нужную сторону работает. Если, конечно, он не думает в данный момент о квиддиче, потому что тогда у него голова превращается в бладжер. Или квоффл, вечно я их путаю, сколько он меня ни учит. Потому что у меня в голове ненужные вещи не задерживаются, только нужные.

— Я не могу оставить вас тут вдвоем с Арианой, — заявил Альбус. — Если даже мама не смогла с ней справиться...

А вот такие заявления я ненавижу. Не был бы он моим братом — получил бы по морде.

— А не надо считать ее ненормальной и источником постоянной опасности! Это живой человек, а не самовзрывающийся котел!

— Самопомешивающийся? — переспрашивает Альбус. — Самовзрывающихся не бывает, разве что у твоего приятеля Уизли...

— А ты Лайонеля не трогай, он поумнее тебя будет!

Вот чего не люблю — когда к словам придираются. Какая разница — самовзрывающийся, самопомешивающийся... Суть в том, что Ариана — живой человек, а не магический артефакт с неизвестными свойствами. А мама ее именно так воспринимала, и Альбус, пожалуй, тоже. Я допускаю, что Альбус не совершит такой ошибки, как мама, да у него и характер другой. Но Ариана все равно почувствует, как к ней относятся, и кто знает, что в следующий раз может вызвать приступ? То-то же. Вот я знаю. Только наш юный гений все равно не поймет, потому что тут не формулами из учебника думать надо.

Альбус оставил в покое тему котлов и Уизли и сообщил:

— Я разговаривал с Батильдой, она считает, что мама погибла из-за того, что не справилась с хозяйственными заклинаниями.

— Мама? — усмехаюсь я. — Да кто ж в это поверит?

— А кто ее хорошо знает, кроме нас с тобой да Батильды? А она же поверила.

Идиотизм. Полный идиотизм. Чтобы мама — да не справилась? С чем-чем, а с заклинаниями она справляется безошибочно. Со всем неживым она справляется безошибочно. С животными — постольку поскольку. А с людьми не справляется вообще. Батильда этого не замечает, потому что она вся в своих книгах и теориях, и даже если мама неосторожным словом ее заденет, ничего не заметит или забудет через пять минут. Простила же она тот раз, когда пришла к нам знакомиться, а мама ее выставила! А вот Ариана не простит и не забудет, она все воспринимает мгновенно и близко к сердцу.

Но Альбус, кажется, считает, что это я идиот. Он постоянно так считает, хоть и не говорит.

Я замотал головой: не верю, и все тут.

— Мы не можем сказать правду, понимаешь ты или нет? — возмутился братец, которого я, похоже, вывел из себя. — Может, ты еще веришь в то, что наш отец любил убивать магглов?

— Да как ты смеешь?!

Альбус перехватил мою руку и проговорил раздельно и спокойно:

— Кендра. Не. Справилась. С хозяйственными. Заклятьями. Или — так, или наша сестра — убийца. Дошло? Маме теперь уже все равно, а как насчет Ари?

Тьфу. Идиотизм. Полный идиотизм. Опять приходится молчать или говорить полную неправду... а что еще делать? Вот почему Альбус это умеет, а я нет?

— Иди спать, — сказал он, отпустив мою руку. — Завтра столько хлопот. То есть уже сегодня...

Я пошел в свою комнату, но ложиться не стал. Не хотелось. Думал сначала о братце, потом о маме, потом об Ариане... Злость берет не только от того, что с ней стало, но и от того, как мама с Альбусом к ней относятся. То есть нет. Относились. Надо привыкать к тому, что мамы больше нет. И все из-за того, что меня в тот момент не оказалось дома...

Мерлин, как мне не хочется уезжать ни в какой Хогвартс! То есть пока я не уеду, а за два месяца мне, может, удастся Альбуса уговорить... Когда он поймет, что хозяйничать в доме — это не статейки в «Трансфигурацию сегодня» пописывать. Дипломов и наград за это не дают. А зря. Чем это занятие хуже любого другого? Вот маме я бы диплом не дал — за то, что Ари до приступа довела. Насчет Альбуса — посмотрим, как он себя будет вести. Пожалуй, и правда стоит на пару дней смотаться к Лайонелю, пусть этот юный гений попробует с домом сам управиться. Не хочется бросать Ариану... но всего-то два дня! Тем более я еще хотел поговорить с миссис Уизли по поводу саженцев, которые мне обещал Лайонель. Совиной почте и тем более Альбусу я такой деликатный вопрос не доверю, мне надо своими глазами посмотреть.

Даже если этот подающий большие надежды волшебник заставит меня ехать учиться, заканчивать все семь курсов я не собираюсь. Я имею полное право покинуть школу сразу после СОВ. Лайонель собрался учиться дальше, но это потому, что ни в одну квиддичную команду его в шестнадцать лет не возьмут. А я ни в какую команду не рвусь, мне и ждать совершеннолетия нечего. А колдовство в доме вполне можно списать на соседей — даром мы с теткой Батильдой забор в забор живем? То-то же!

На следующий день были похороны. Слава Мерлину, ничего страшного не случилось, за исключением того, что Черелл надрался и понес всякую чушь про магию и магглорожденных. При Ариане-то! Но она только сидела, улыбалась и в разговор не ввязывалась. Если бы Черелл ее хоть чуть-чуть разозлил, получил бы от меня по морде. К счастью, крайних мер применять не пришлось, я намекнул на то, что тот перебрал, и отправил их во двор. Они даже не пытались возразить, какого дементора я ими командую. Такого и командую, что они, когда увлекутся, обо всем на свете забывают, а я нет. Черелл хоть и магглорожденный, а спеси не меньше, чем у Блэков. Я бы вообще этот идиотизм, называемый похоронами, устраивать не стал: почему мы должны позволять кому-то глазеть на семейное горе? Но нет, видите ли, так положено. Кем положено? Альбус так и не сказал. Я готов был уже заявить, что положить я хотел на то, что положено, но решил братца приучать постепенно. Пока что он оставался в твердом убеждении, что еду приготовили невидимые домашние эльфы и дом убрали тоже они.

Но на следующее же утро Альбусу пришлось распрощаться с иллюзиями. Рано утром я поймал его на пороге комнаты, где он собрался уединиться с книжкой, и заявил:

— Пошли за водой.

— Зачем? — Он удивленно посмотрел на меня ярко-голубыми невинными глазами.

— Затем, что я тебе колодец покажу. А дальше ты сам будешь ходить.

Он еще раз на меня посмотрел и сказал ожидаемое:

— А «Aguamenti» не проще ли?

— Не проще! — рявкнул я. — Наколдованную воду только для хозяйственных нужд использовать можно, а пить я предпочитаю из колодца! А лучше — из родника, но он далеко. Я тебе его потом покажу.

Бедный Альбус! Потом я его несколько утешил, сказав, что ничего не имею против применения магии в домашнем хозяйстве и готов научить его нескольким необходимым заклинаниям. Братец попытался возмутиться тем, что я использую чары в пятнадцать лет, но это возмущение было скорее ради порядка и напоминало трепыхание рыбы, вытащенной из воды. Кстати о рыбе: на рыбалку я его тоже потащу. С удочкой, а не с палочкой, потому что в Годриковой Лощине не только волшебники живут.

Ариану было просто не узнать. Ей доставляло несказанное удовольствие, как я потешаюсь над Альбусом, так что и она начинала его потихоньку поддразнивать. Он не возражал. Возразишь нам, пожалуй!

Теперь, когда на Ариану никто не кричал и не заставлял ничего делать, она слушалась меня беспрекословно. Ну, то есть не то что слушалась — я ей ничего и не приказывал, но такого, чтобы ее звали куда-то против воли, как при маме, уже не было. Она посвятила меня в подробности жизни всех кукол и даже пригласила меня на свадьбу Сириуса и Матильды. Альбуса мы звать не стали: решили, что ему будет неинтересно. А мне было интересно, причем я смотрел не столько на кукол, сколько на Ариану. Мне не нравится этот ее красавчик Сириус, она с ним носится, как в Хогвартсе все носятся с Альбусом. Да еще и обозвала Блэком! Если бы она хоть одного Блэка видела, то не стала бы любимой кукле такое имя давать. Блэком я нашего козла зову. За то, что наглый и черный. Иногда, если разозлюсь на него, — то Профессор Блэк. Братец этого еще не слышал. И хорошо, что не слышал, а то с него бы сталось ляпнуть Финеасу. Ари, наоборот, зовет козла Профессором, ей это кажется забавным.

Нет, если она так любит своего Сириуса, пусть с ним играет. Но чем я его хуже? Я что — урод? Перед сном битый час перед зеркалом крутился, чтобы убедиться в том, что не урод. Хорошо хоть, что я не рыжий, как братец, а то смотрелся бы совсем по-идиотски. Ариана у нас светленькая, Альбус рыжий, а я ни то, ни се — волосы ни светлые, ни темные. Цвета гнилой соломы, я бы сказал. И вечно растрепанные, потому что я не сижу целый день за книжками в отличие от некоторых.

Мне-то на свою внешность наплевать. Когда я один. Но когда я с Арианой... Ведь она — красавица. Намного красивее всех своих кукол, как бы она ими ни хвасталась. И что-то в ней такое за эти полгода проклюнулось... у меня слов нет, чтобы это назвать, а тем более — объяснить... Альбус слова нашел бы... только лучше ему этого не знать, наверное. А то еще решит, что это у Ари обострение ее болезни. Или что я от нее заразился.

А и правда — что со мной?..

То, что со мной творится что-то определенно не то, я понял в первую же субботу после нашего приезда.

Это была первая суббота в осиротевшем доме. Еще не устаканилось хозяйство. Еще Альбус не понял, что он — взрослый, по-настоящему взрослый, а не просто совершеннолетний; и я все еще думал, что самое сложное с Арианой — это не доводить ее до приступов или удерживать от них...

Я так думал ровно до субботнего завтрака, непозволительно позднего, но накануне мы умотались. Альбус прихлебывал чай вприкуску со свежими научными сплетнями из толстенного периодического издания, а я гадал, заметит ли он, если я сыпану ему в чашку соли вместо сахара.

И тут вдруг Ариана напомнила:

— Сегодня суббота!

— И что? — не понял Альбус, отвлекшись от своего высоконаучного журнала, который ему с утра притащила сова.

— А купаться?

— Ну, купайся, — добродушно разрешил Альбус и снова уткнулся в журнал.

Ну вот, скажите, кто еще из англичан способен быть одновременно гением и идиотом? Только Альбус. А может, и не только из англичан...

— Меня мама всегда купала, — укоризненно заявила Ариана.

— Ал, ты соображаешь, что говоришь? Что значит «купайся»? Ей же одной не справиться — ни воды натаскать, ни подогреть... Ей помочь надо.

Альбус глянул поверх журнала уже на меня. Он решительно не понимал, в чем проблема.

— Ну так помоги.

Ванну я вымыл — как в тумане. Налил воду, согрел, развел настой укрепляющих трав... приготовил мыло, мочалку, полотенце. Ариана стояла у дверей, прислонившись к косяку, и наблюдала за моими действиями.

— Готово! — буркнул я, не узнавая собственный голос. — Залезай. — И отвернулся, как делал всегда, дожидаясь, пока она переоденется ко сну и заберется в кровать, готовая слушать очередную сказку...

Плеск воды подсказал, что я ей больше не нужен, и я направился к двери и уже взялся за ручку — запирать ванную комнату изнутри на задвижку не было нужды: никто бы к ней не зашел...

— Берти, ты куда?

От неожиданности я обернулся. Ариана опиралась подбородком на руки, сложенные на бортике ванны. Концы намокших волос веером расплывались по воде у нее за плечами. С этими роскошными волосами не увязывался жалобный взгляд.

— А кто мне голову поможет вымыть?

— Я... ты... мы... — Боюсь, что я не был достаточно красноречивым. В отличие от Арианы.

— Мама мне всегда помогала вымыть волосы. И ополоснуть. И спинку терла...

Я сглотнул.

— Ты... это... ты мойся пока, а я тут буду, рядом. Когда понадоблюсь — позовешь.

Ари просияла, и я вышел.

И прямо тут и сел — на пол возле двери. Как сторожевой пес. Ноги не держали, сердце готово было выпрыгнуть — только теперь я понял, что переживает Ариана после своих приступов. Я вспомнил, как нас учили правильно дышать, и попытался для начала успокоить дыхание. Ведь Ари нужна моя помощь — а какой из меня помощник в таком состоянии?

Я вспомнил, как в детстве помогал купать сестренку: мама мне разрешала, когда мы были маленькие. И ухватился за эту мысль изо всех оставшихся душевных сил: Ариана — маленькая! Маленькая! Маленькая! Я повторял это, как заклинание.

А здравый смысл напоминал о девчонках — ее ровесницах, которые перебрасывались записочками на истории магии и обменивались рецептами приворотных зелий.

К Мерлину здравый смысл!

Ариана — моя маленькая сестренка!

Я вызвал в памяти уроки Защиты — но подходящих заклинаний не вспомнилось. Зато перед глазами теперь вовсю резвились наяды — духи источников — ожившие картинки из учебника; и у всех были лица и волосы Арианы. Я с ужасом понял, ЧТО будет моим боггартом на следующем курсе...

Из-за дверей тоненький голосок позвал:

— Берти!

«Волосы, — сказал я себе. — Только волосы!»

И вошел.

Хочешь рассмешить Мерлина? Расскажи ему о своих планах.

— Берти, — сказала Ариана, перекидывая на грудь мокрые тяжелые волосы и поворачиваясь спиной, — потри мне сначала спинку, пожалуйста...

В этот раз самовнушение сработало. Я сосредоточился на конкретных действиях: повозил мочалкой по торчащим лопаткам (худоба юного девичьего тела вызвала лишь острую жалость и ничего больше), вылил пару ковшей на волосы, подал полотенце, помог выбраться из ванны, поддержал, чтобы не поскользнулась на мокром полу и выпроводил наверх. А сам остался наводить порядок в купальне и в собственных мыслях. Ведь это был первый раз — но не последний же! И уж если мы собрались заменить Ариане мать — заменять ее придется во всем, в том числе — и в том, чего не предвидели...

Но на Альбуса я все равно был зол. Хотя сам же первый его к Ариане и не подпустил бы.

Дня не проходило без того, чтобы Альбусу совы не приносили гору писем. Я отпускал его заниматься своими великими делами только после того, как убеждался, что он уже способен помыть посуду, прополоть грядки и вытереть пыль со шкафа. Коз я ему еще не доверял. Письмо от Лайонеля пришло только спустя пару недель. Он оказался умнее всех: не стал выражать никаких соболезнований, а пригласил на матч по квиддичу.

Конечно, хорошо было бы взять Ариану с собой... но это было рискованно. Она очень боится большого количества людей, даже если она будет со мной, какой-нибудь идиот из толпы одной репликой или взглядом способен ее вывести из себя. И не я ли хотел потренировать главу семьи в полевых условиях?

А вот Лайонеля приглашать к нам я не планировал. Не из-за того, что пришлось бы врать, — ему-то как раз можно было сказать и правду, — но не хотелось его знакомить с Арианой, и все тут. А вдруг она ему понравится? Или он ей? И что я с ними тогда буду делать?

3.

Я никогда раньше так не радовалась, даже летом, когда приезжали Берти с Алом. Потому что тогда нам вечно мешала мама. Ее было слишком много, даже если она была в своей комнате или в кухне. А теперь мне никто уже не мешал. Ал стал совсем тихий, непонятными словами со мной не разговаривал, только озадаченно смотрел на Берти, когда тот поручал ему что-нибудь сделать. Они оба такие смешные становились тогда!

Потом Берти виновато меня предупредил, что он на два дня нас покинет и поедет смотреть квиддич. Но я не расстроилась: он же ненадолго едет и обещал мне конфет привезти. А у Ала был такой вид, будто он меня боится. Но если меня не доводить, я ничего плохого делать не буду. А если меня считать ненормальной, то оно само находит... но я же этого не хочу! Берти это Алу, наверное, объяснил, а тот все равно меня побаивался. Но это было даже немного смешно. Он вообще очень смешной, и все его друзья тоже. Не то что Берти. Берти надежный, он всегда рядом и всегда поможет. Даже когда он уехал на этот свой квиддич, я чувствовала, что он рядом.

Утром, когда Берти уехал, я спросила Ала:

— А зачем ты хочешь Берти в школу отправить? Пусть он никуда не едет!

— Но ты же понимаешь, — он сразу смутился, — Берти должен учиться...

— А ты его сам учи, — нашлась я. — Он говорит, что ты в школе самый умный, даже умнее некоторых взрослых. Вот и учи.

На это он мне долго не мог ответить. Мы уже позавтракали, а он все думал и странно на меня смотрел. Ну до чего же смешной! Вот что он так смущается? Из-за того, что я его самым умным назвала? Берти все время так говорит, правда, он смеется немного, но он же по-доброму, а не издевается.

Пока он думал, я пошла выпустить во двор коз. Вот их я совсем не боюсь, даже Профессора. Хотя Эльфи он однажды чуть не забодал. Потому что Эльфи его испугался, а я не боюсь. Когда я вернулась в дом, у Ала был такой вдохновенный вид, как будто он что-то придумал.

— Ариана! — сказал он. — А ты не хочешь, чтобы я и тебя учил?

— Как? — не поняла я.

— Как в школе учат. С самого простого. Чтобы ты могла, допустим, сама свою куклу починить, если она сломается...

Это что, магии, что ли, учиться? Не хочу! Я знаю, это такое странное, что есть везде, и даже во мне немножко, и чего я больше всего на свете боюсь, потому что, когда оно находит, во мне и вокруг что-то ломается. Я и маму боялась, когда она пыталась управлять этим... У Ала с Берти как-то само собой получается, и их я не боюсь.

— Не хочу! — я замотала головой. — Я боюсь!

— А ты не бойся. У тебя приступы бывают именно потому, что ты себя боишься. Но бояться ведь на самом деле нечего. Мы же с Берти не боимся!

Ну да, они не боятся. Они об этом не думают потому что. А я не могу не думать. Даже не то что думать... этот страх у меня внутри, и никуда от него не деться.

— Не надо! — Еще немного, и я начну плакать.

Тут он сам испугался, посадил меня на диван и обнял за плечи.

— Ну, не плачь, Ари. Я просто спросил. Я не буду тебя заставлять, если ты боишься.

— Правда?

— Правда! Я могу тебе просто рассказать что-нибудь. Просто рассказать, тебе бояться нечего.

— Давай Берти подождем. Как он скажет.

Я задумалась. В самом деле, вернется Берти, пусть Ал его учит, а я посмотрю. Смотреть-то не страшно... наверное.

А еще я подумала, что хорошо бы еще кукол чему-нибудь научить. В школу я с ними еще не играла. Выходит, они у меня неученые будут? Я хотела сначала пойти на огород грядки прополоть, но Ал сказал, что сам справится, поэтому я отправила его во двор, а сама пошла к куклам. И так увлеклась, что не услышала, как он постучал в дверь. Я очень не люблю, когда меня отрывают от дела... но он же постучал сначала и даже не входил.

— Ну, что тебе?

— Ари, ты обедать будешь?

— Нет, — не задумываясь ответила я. — Видишь, мы заняты, у нас урок арифметики!

Ал посмотрел на меня и улыбнулся.

— А в школе всегда бывает перерыв на обед! Мы после занятий знаешь какие голодные! Как гиппогрифы! Бери всех кукол, мы их тоже покормим.

Надо же — а я об этом и не подумала! Алу иногда дельные мысли в голову приходят, зря Берти над ним смеется.

Когда мы сели за стол, оказалось, что кукол сажать некуда: для стульев они слишком маленькие. Но Ал быстро сообразил:

— Давай мы их на стол посадим, с краешку. Я читал книжку про одного путешественника, который попал в страну великанов, так ему прямо на большом столе маленький столик накрывали, и он там ел.

Про великанов мне понравилось. Мы ведь для кукол наших тоже как великаны.

— А ты мне почитаешь эту книгу?

— Вот куплю и почитаю. Я у Черелла брал, но он в Южную Африку уехал.

Южная Африка — это далеко... А жалко, Фредди смешной, и книжки у него интересные, может, еще что-нибудь дал бы...

Мне начинало нравиться с Алом. При маме он меня совсем не замечал, а тут не просто замечает, но и понимает, не то что мама. Ей бы и в голову не пришло кукол вместе с нами обедом кормить и про великанов рассказывать. Она бы мне только про манеры говорила. И про то, что никуда мои куклы не денутся.

Только без Берти мне все равно грустно, и очень хочется, чтобы он поскорее вернулся...

* * *

Кроме тревоги за Ариану и Альбуса, которых я оставил одних, меня еще мучили сомнения из-за того, как меня встретят в доме Уизли. Начнут еще жалеть, а этого я терпеть не могу! Какая-то дура из местных, попытавшаяся меня обозвать «бедным сироткой», получила козьим пометом, жаль, что не по морде — не попал. Альбус говорит, что так не делают, но ему-то легко говорить: его никто жалеть не пробовал! Кроме меня разве что, но я жалость к людям, не умеющим пользоваться своими мозгами, тщательно скрываю.

Но оказалось, что переживал я зря. Едва я вылез из камина, как мне налили чаю и втянули в разговор о предстоящем матче «Уинборнских Ос» с «Пушками Педдл». Несмотря на то, что я вожусь с Лайонелем вот уже четыре года, в квиддиче я так разбираться и не научился. Но, зная, куда собираюсь, я перелистал подаренную Лайонелем книжицу, так что не путал бладжер с квоффлом и «Силлотские Стрелы» с «Стресморскими Сороками». Даже вставил пару реплик, хотя и не очень осмысленных. Но долго спорить было некогда, надо было отправляться на стадион. Отправились мы вчетвером: мистер Уизли, его старший сын Билл, Лайонель и я. Я заранее не спросил, как туда добираться, оказалось — аппарацией. Совместное аппарирование еще хуже перемещения через камин. Лайонель, видно, привык, а вот я в себя пришел только после того, как сел на свое место на самой верхней трибуне.

Сначала я еще думал о том, как дела дома и догадается ли восходящее светило магической науки прислать мне сову, но потом матч меня захватил, и я вместе с Лайонелем орал и хлопал в ладоши при каждом удачном броске. Мне все равно было за кого болеть, и я делал вид, что болею за «Пушки»... не буду же я ссориться с Лайонелем из-за такого пустяка, как квиддич? Настроение портило только одно: впереди сидели какие-то две девчонки, которые постоянно на нас оглядывались и шушукались. Как будто мне их в Хогвартсе мало, так они еще и на каникулах будут нам глазки строить! Причем этих девчонок я в школе не видел, хотя возраста они примерно нашего. К счастью, они были не одни, а с родителями, так что лезть знакомиться не стали. А вот Билл их перешептывания заметил и стал над нами подшучивать. Думает, раз он взрослый, так ему все можно! Подумаешь, двадцать лет еще не дают права над младшими издеваться!

Вот Ариана не такая. Она не будет кому попало глазки стоить и глупо хихикать. Меня это очень утешило. Ну, и то, что «Пушки Педдл» выиграли и Лайонель был этому очень рад. Даже и не посмотрел на тех девчонок, а то, если бы еще он начал надо мной смеяться, я бы не выдержал.

А когда мы вернулись, ко мне прилетела сова от Альбуса. И Ариана несколько слов написала, из-за чего я глупо улыбался и отвечал на вопросы Лайонеля невпопад. Он чуть было не обиделся, но его мама заявила, что квиддича на сегодня с нее хватит, усадила меня за стол и стала расспрашивать о делах. Я опять насторожился: того гляди начнет нас жалеть! Но нет — вопросы были чисто по делу. Что мы посадили на огороде, как я собираюсь заготавливать корма на зиму и не хочу ли купить корову, которую продают у них в маггловской деревне по соседству. Тут я растерялся, потому что предложение было очень заманчивое, но это ж надо думать и рассчитывать, а не просто так идти покупать!

— Да и в конце концов, как я ее в Годрикову Лощину потащу? В камин она не пролезет, не на метле же ее везти! Где вы видели корову на метле?

— Я видел! — обрадовался Лайонель. — Джейн Сандерс из Хаффлпафа — точно корова на метле!

Да уж, легче сварить зелье из одной воды, чем заставить Лайонеля Уизли не говорить о квиддиче!

— А если ее в магическом дилижансе привезти? — спросил Билл.

— Смеешься? — ответил я. — Все знают, что у кучера родной брат журналист в «Ежедневном пророке», он тут же на всю Англию раззвонит!

В доме Уизли было весело, не то что у нас. Только Арианы не хватало. После обеда мы пошли на поляну играть в квиддич, двое на двое: Лайонель, я, Билл и их младший брат Леонард, который в этом году на второй курс перешел. Там вокруг полно высоких деревьев, магглы и не заметят, что мы на метлах летаем. Из меня игрок плохой, я это с самого начала говорил, но они и слушать не стали.

И на следующий день тоже только и делали, что гоняли на метлах: Лайонель заявил, что мы должны взять реванш. И еще сказал, что я зря в квиддич не играю, дескать, задатки у меня есть. Ага, квиддича мне только и не хватало! Достаточно в нашей семье одного светила науки, без звезды квиддича мы как-нибудь обойдемся.

Миссис Уизли стала меня уговаривать, чтобы я погостил еще. Кажется, я ей понравился. Мне это было настолько в новинку, что я растерялся. Это Альбус обычно всем нравится, а меня воспринимают только как его брата, а то и как досадную помеху, хотя я никому не навязываюсь.

— Мне домой пора, — отговаривался я. — Альбус там без меня много не нахозяйничает.

— А он вообще умеет? — вставил Лайонель. — Смотри, сварит вместо обеда какое зелье, хлопот не оберешься!

— Я сам его учил, — с достоинством возразил я. — Но все равно мне домой надо, меня Ариана ждет...

— А что с твоей сестрой? — спросила миссис Уизли. — Она учится в Хогвартсе? Почему ты ее сюда не взял?

— У нее слабое здоровье, — машинально ответил я. Как мне не хотелось здесь врать... но правду скажешь — еще хуже будет, вдруг разболтают?

— А вы в Мунго не обращались? Мой племянник там работает...

Начинается. Неужели придется все объяснять? Ненавижу! Рано я расслабился. Лайонель знал, что у меня есть сестра и что в Хогвартсе она не учится по причине слабого здоровья, но он меня ни о чем не расспрашивал. Он обычно сам говорил, и меня это вполне устраивало.

Мое нежелание отвечать миссис Уизли поняла по-своему.

— Или вы не хотите связываться с официальной медициной? Так у нас тут по соседству живет одна бабка, она не хуже лечит, чем в Мунго! Когда детишки маленькие были, я к ней обычно бегала, не в Лондон же аппарировать!

А вот это мысль... только ее надо обдумать спокойно. Если эта бабка еще и не болтливая... может, она хотя бы посоветует чего? А то боязно все-таки Ариану с Альбусом вдвоем на целый учебный год оставлять.

Я сказал, что подумаю, и стал собираться. Корову я все-таки решил не покупать, по крайней мере здесь. Ну, в самом-то деле, не на метлу же ее втаскивать! А вот саженцы взял. И семена. И возле самого камина мне уже насильно всучили большой пирог с яблоками — как будто мы сами готовить не умеем!

Когда я выбрался из камина в родной гостиной, Ариана озадачила меня заявлением:

— Ал сказал, что хочет меня по своим книжкам учить. А я сказала, что тебя сначала дождусь.

Он чего, с ума сошел? Опять чьи-то лавры покоя не дают?

— Я с ним поговорю, — мрачно ответил я. — Ну, как вы тут без меня?

— Я по тебе соскучилась, — призналась Ариана, садясь рядом со мной на диван. — А еще я решила кукол в школе учить, а то они так неученые и помрут!

А я уже было испугался, что с Альбусом ей интереснее, чем со мной. Нет, все-таки она по мне скучала. Девочка моя...

Братца я поймал в тот же вечер, уложив Ариану спать. Тот, по обыкновению, не ложился, намереваясь просидеть полночи за книжками. Глаза бы поберег!

— Ты чего надумал, юный гений? — начал я без всяких предисловий. — Чему ты Ариану учить собрался? У тебя голова работает или как?

Я почти кричал, а ему хоть бы что. Невозмутимый наш!

— Эбби, — сказал он, когда я выдохся, — ты можешь понять, что я Ариане только добра желаю?

— Наша мама ей тоже добра желала, — тут же возразил я. — Только понимала это по-своему.

— Ты считаешь, что я похож на маму? — Он посмотрел на меня и ехидно улыбнулся.

— Нет, — серьезно ответил я. — Мама хотела, чтобы все подчинялись ее воле и делали то, что она хочет. Но ты навязываешь всем безумные идеи, не думая, пойдет это кому на пользу или нет.

— А почему ты считаешь мои идеи безумными?

— А какими я их должен считать? Гениальными? Тогда тебе не ко мне, а к тетке Батильде, это она на тебя умиляется, как на цыпленка новорожденного!

Он опять на меня посмотрел с ехидным прищуром:

— Ты сам головой подумай. Ариане развиваться надо, что она так и останется маленькой девочкой на всю жизнь?

— И поэтому ты ее собираешься учить магии?

— У нее с детства перед этим страх, она себя убедила, что ей колдовать нельзя. Но ведь этот страх можно убрать!

— Да? — скептически спросил я.

— Да! — торжествующе ответил Альбус. — Если ее убедить, что здесь ей ничего не грозит.

— Она и так это знает. И никакого толку.

— Так уж и никакого? С тех пор как мама... — он запнулся, — как мы одни, у Ари не было ни одного приступа. Она может сдерживать свою силу, а значит, и контролировать научится, если с ней должным образом обращаться.

Последняя фраза мне страшно не понравилась. До того все, что говорил Альбус, имело какой-то смысл, но с последней фразой все опять превращалось в очередной безумный эксперимент.

— Она тебе не подопытная мышь, чтобы с ней обращаться! Любым образом!

Альбус покачал головой:

— Ну что ты к словам цепляешься? Я говорю о том, что она сейчас боится всего, что связано с волшебством. А если ей постепенно все рассказывать и показывать, то она просто не осознает, что надо испугаться.

Кажется, рациональное зерно в его словах есть. Действительно, она же не пугается, когда я при ней магию использую — изредка и по мелочи. Не успевает испугаться.

— Ладно, — говорю я ворчливо, чтобы братец не подумал, что я уж так легко сдался. — Только при мне! Никаких экспериментов! Если с ней от твоих экспериментов опять приступ случится, не посмотрю, что ты юное светило науки — набью морду безо всяких разговоров!

Брат только рассмеялся. Он думает, это я не всерьез. Ну да, до этого он повода не давал, потому что с Арианой почти не общался. А маму я по морде не мог бить, хоть и было за что.

И тут я вспомнил о своей идее.

— Мне миссис Уизли сказала, что у них в деревне живет какая-то бабка-целительница. Не знаю, что она из себя представляет, но, по крайней мере, не растреплет.

— А это мысль, — отозвался Альбус. — Узнай, где она живет, я с ней поговорю.

— А почему ты?

— Потому что я скорее пойму, на что она способна. А ты еще ляпнешь что-нибудь не то...

Опять! Опять братец считает меня идиотом, способным говорить только глупости и не к месту. А я всего-навсего умею за себя постоять и не разговариваю с дураками. А если разговариваю, то светских церемоний не соблюдаю.

— Ну, хорошо, и когда ты к ней пойдешь?

— Я думаю так: завтра с утра я на Диагон-Аллею, посмотрю книжки кое-какие. Еще на эту тему маггловские книги есть, мне Фредерик даже пропуск в библиотеку Оксфорда давал, но летом там все равно все закрыто.

— Тебе бы только книжки читать, — проворчал я, но спорить уже не было настроения, да и сил тоже. Время позднее...

Утром, только Альбус собрался аппарировать на Диагон-Аллею, прилетела стая сов с очередной грудой писем. Я посмотрел на братца очень выразительным взглядом: дескать, успеешь еще прочитать, и он даже был готов со мной согласиться, но тут углядел среди свитков письмо от тетки Батильды и выхватил его из груды.

— Она ведь обычно просто заходит, что это вдруг она решила написать? — пробормотал он, разворачивая пергамент.

— Случилось что? — спросил я с опаской. Хватит нам одних похорон на это лето...

Альбус прочитал письмо, совсем короткое, свернул пергамент и, похлопывая им по столу, произнес:

— К ней внучатый племянник из Австрии приехал, она хочет нас познакомить. Как ты смотришь на то, чтобы сегодня их на обед пригласить?

У меня была, по-видимому, такая растерянная физиономия, что глядевшая на нас Ариана тихонько рассмеялась.

— Ну, вот и прекрасно, — продолжал Альбус, приняв мое недоумение за согласие. — Сейчас отвечу, чтобы приходили, а пока схожу за книгами.

Но я уже пришел в себя.

— Ты издеваешься? За какими книгами? К нам раз в кои веки гости на обед придут, а ты опять все на меня бросаешь? Никуда тебя не отпущу! А ну, марш в курятник, и, если узнаю, что ты там палочкой махал, комиссия по неправомерному использованию магии тебе доброй тетушкой Батильдой покажется!

Мне, конечно, было досадно, что задуманное нами срывается, но до конца каникул еще долго, и один день ничего не решает. Зато покажем этому австрийцу, что в Англии принимают гостей не хуже, чем на континенте, а то и лучше. Знаю я, что они о нас думают. Небось ничего хорошего. А вот и зря!

4.

На следующий день после того, как Берти вернулся, пришло письмо от тети Батильды. К ней приехал из-за границы племянник, и они собрались к нам на обед. Мне было очень интересно, какой из себя этот заграничный племянник и что он у себя за границей видел? А вдруг там великаны живут, как в книжке, о которой Ал говорил? Или еще кто-нибудь интересный?

Берти сказал, что мы должны его поразить, и мы весь день готовились. Алу особенно досталось: Берти его гонял и не давал ни минутки присесть. Мне было очень весело, ведь я тоже сложа руки не сидела.

— Ну что ты так суетишься? — недоумевал Альбус. — Можно подумать, к нам в гости сам министр магии собирается!

— Плевал я на министра магии! — ответил Берти. — Если ему тут не понравится, он вернется в свою Австрию и начнет гадости про англичан говорить. А мы его так примем, что он заткнется и слова плохого не скажет!

Тут уже Ал рассмеялся. Он не часто смеется, так что Берти даже растерялся и сказал немного обиженно:

— Чего ржешь?

— ТЫ преклоняешься перед заграницей? — едва выговорил Ал сквозь смех.

— Ничего ты не понимаешь, — проворчал Берти. — Это не преклонение, а патриотизм и национальное самосознание. И вообще — при чем тут заграница? Далась мне заграница! О гостях речь! Иди переодевайся.

— Каких слов нахватался! — удивился Альбус, прежде чем уйти.

— Подумаешь! — Берти совсем не обиделся. — Один ты, что ли, такой умный?

А мне он потом по секрету сказал, что что-то вроде того на квиддичном матче услышал, там об игроках сборной говорили.

Я хотела надеть свое самое нарядное белое платье с кружевами, но Берти заявил, что мы в трауре и надо носить черное или, в крайнем случае, просто темное. Черное мне надевать не хотелось, потому что у меня от черного цвета сразу настроение портится. Не так как от красного, злиться не хочется, а просто вообще ничего не хочется. Становится очень печально и ничего не хочется. Я нашла зеленое платье, длинное и с серебряным цветочком вышитым.

Когда переоделась, пошла показаться Берти. Он на меня посмотрел ТАКИМИ глазами, так что я даже немного смутилась.

— Какая ты красивая, Ари!

— Ну что ты? — Мне было немножко неловко, но и приятно, оттого что Берти меня хвалит. Больше мне никто не говорил, что я красивая, даже мама!

— Правда, красивая! А ты не хочешь в волосы ленту вплести?

— А ты мне поможешь?

Мы с Берти нашли в моем шкафу коробочку с лентами, и он помог мне переплести волосы зеленой лентой с золотой отделкой. И правда — красиво так получилось! Я смотрела на себя в зеркало, и вдруг мне стало немножко страшно.

Берти обнял меня за плечи:

— Ну что с тобой?

Я еще ничего не сказала, а он уже почувствовал! Какой у меня замечательный брат!..

— Я боюсь немного, — призналась я. — Он хороший, этот племянник из Австрии?

— Раз Батильда приводит его в наш дом, значит, она за него ручается, — сказал Берти. — А если он попытается тебя обидеть, я такой международный скандал устрою!

— Не надо скандала, — попросила я.

— Не будет, — согласился Берти. — Я не дам ему тебя обидеть. А теперь пошли гостей встречать.

Мы накрыли стол в гостиной. Постелили белую кружевную скатерть. Ал надел свою парадную мантию, темно-синюю, еще и медаль нацепил, которую ему по окончании школы дали. Это его Берти заставил.

— Ты прямо себя превзошел, — смеялся Альбус. — Даже ведь не знаешь, ради кого стараешься! А тетя Батильда просто поражена будет!

— Ради тети Батильды я тоже стараюсь, — сказал Берти, раскладывая на столе салфетки. — Пусть не думает, что мы тут несчастные сиротки, не способные себя обеспечить!

Что — тетя Батильда думает, что мы несчастные? Это неправильно! Я никогда такая счастливая не была, как в это лето.

Мне только жалко было, что сегодня я оставила без внимания своих кукол: не до них было. Ну ничего, я им завтра званый обед устрою! В честь приезда важного гостя из-за границы. Только где я его возьму? Надо будет Ала попросить: он собрался ехать книжки покупать, вот пусть заодно купит мне еще одну куклу.

Наконец в дверь постучали, и Ал пошел открывать. Мне опять стало страшно, и я посмотрела на Берти.

— Не бойся, — тихо прошептал тот. — Ты у меня самая лучшая!

Я кивнула. В самом деле, тетя Батильда хорошая, значит, и ее племянник не может быть плохим! А он и правда оказался совсем не страшным. И всего ненамного меня старше, как Берти. А какой красивый! Такими красивыми только принцы из сказок бывают. Глаза голубые, как у Ала и Берти, но намного ярче, золотые локоны такого цвета, каким только солнце рисуют, а улыбается так, что и Алу до него далеко...

Тетя Батильда открыла было рот, чтобы представить племянника, но тот ее опередил:

— Геллерт Гриндельвальд, к вашим услугам.

И первым подошел ко мне. Я так растерялась, что не могла ничего сказать. Тогда он взял меня за руку и поднес ее к губам.

В моих неволшебных сказках была история о принцессе, которая проспала сто лет, а потом прекрасный принц поцеловал ее и она проснулась. Вот и я сейчас чувствовала себя принцессой, которую разбудили...

— Могу я узнать ваше имя, прекрасная леди? — сказал он.

— Ариана, — еле слышно произнесла я.

Меня даже Берти не называл «прекрасной». И руку не целовал никогда.

Он задорно улыбнулся и протянул мне букет цветов. Таких красивых и пушистых, как маленькие солнышки, только белых. Я и «спасибо» не смогла сказать, так и стояла с этими цветами, пока гость здоровался с мальчиками.

— Прошу к столу! — немножко сердито произнес Берти. Он на меня, что ли, сердится? Или на Гриндельвальда?

— Садись же. — Ал забрал из моих рук букет и тихонько подтолкнул меня к моему месту. А сам поставил цветы в невесть откуда взявшуюся вазу с водой — я и не заметила, как он это проделал: только что в руках ничего не было — и вот уже ваза на столе, и белые солнышки едва не касаются моей щеки лепестками...

Я оказалась прямо напротив нашего гостя. Ал сел рядом с ним, а Берти возле меня. Он был чем-то недоволен, но я не понимала чем. Сам же хотел, чтобы все было как лучше и чтобы гостям понравилось!

— Вам не скучно тут жить в деревне? — спросил Гриндельвальд. — Но ответить никто не успел, потому что он тут же принялся рассказывать:

— Я жил в городе, в Вене. Почти в самом центре. У нас трехэтажный дом, наша семья уже лет триста им владеет. А до того он еще кому-то принадлежал. И хоть бы что! Магглы его видят, только внутрь попасть не могут. А зачем им туда попадать, у нас не принято ходить к незнакомым людям без приглашения!

Я вообще-то не люблю, когда говорят слишком много, потому что при этом обычно говорят непонятно, как Альбус. Но Геллерт говорил понятно и интересно и при этом так улыбался, что сразу становилось светло и весело.

— Вы в Дурмстранге учитесь? — спросил Ал. — Правда, что там открыто преподают темные искусства?

— А что такое темные искусства? — переспросил он. — Просто то, что еще до конца не поняли и чему не научились противодействовать. Это все условности. До чего же у нас любят мыслить штампами и наклеивать ярлыки! В Дурмстранге учат темным искусствам, а в Бобатоне — хорошим манерам... Запомнишь этот штамп — и кажется, что ты знаешь все, и больше тебе ничего не надо. Это придумали те, кто боится проникать в суть явлений. Конечно, мыслить штампами проще!

Ну вот, и этот говорит непонятно. А я-то обрадовалась... Зато Ал обрадовался еще больше. Но все равно на Геллерта смотреть было очень приятно, а слова можно и не слушать. А Берти почему-то все больше и больше хмурился. А потом спросил:

— Это правда, что у вас на матче по квиддичу один из игроков применил непростительное заклятие? А его за это даже не исключили.

Геллерт посмотрел на Берти с таким выражением лица, с каким сам Берти обычно смотрит на козла Профессора, обнаружив его на капустной грядке.

— Откуда у вас такие сведения, молодой человек?

— Какая разница, откуда, — мрачно сказал Берти. — Правда или нет?

— Впредь прошу вас, — как-то немного холодно сказал Геллерт, — прежде повторения слухов проверять их источник. Это случай действительно имел место быть, но не на матче, а после него, потому что, к вашему сведению, игроки выходят на поле без волшебных палочек. И это была всего лишь угроза, а вовсе не попытка применить заклинание. Мальчишка после проигрыша совсем потерял голову и произнес заклинание, которое знал только понаслышке.

— Вы проверяли? — спросил Берти очень язвительно.

Мне очень не понравилось, как они говорили, и еще больше — как они друг на дружку смотрели. Берти мне обещал, что ничего плохого не будет, а они же сейчас поругаются! А когда ругаются — это и есть плохое, куда уж хуже! Мне плохо становится, не только когда ругают меня, но и когда ругаются при мне. Когда мама на Берти кричала, я чуть с ума не сошла — кажется, это так называется? Только тогда Берти почувствовал, что мне плохо, взял за руку и увел. А сейчас хоть его самого уводи!

— Не надо про плохое, — жалобно попросила я. — Пожалуйста.

— Слово прекрасной дамы — закон. — Геллерт улыбнулся и развел руками.

Берти опять очень злобно на него посмотрел, но промолчал. Вспомнил, что я не люблю, когда ругаются.

Геллерт тоже замолчал и занялся пудингом. Мне хотелось его о чем-нибудь спросить, но было как-то боязно. Меня еще мама отучила лезть с разговорами и задавать вопросы первой.

Все-таки Геллерт нарушил молчание и обратился к Альбусу:

— Я читал вашу статью в «Трансфигурации сегодня», очень интересные мысли.

Ал прямо расцвел. Он любит, когда его хвалят, но у нас некому: никто, кроме тети Батильды, не понимает, что он там придумал.

— Я собирался писать еще на эту тему, но не успел... вы понимаете — семейные обстоятельства.

— А как вы думаете, недавнее открытие магглами радиоактивности не могло быть вызвано экспериментами в области трансфигурации?

— Это вы говорите о побочных эффектах преобразования материи? Но ведь они бывают не постоянно...

Ну все, увлеклись. Я печально посмотрела на Берти. Хорошо хоть, что не ругаются... но лучше бы он что-нибудь понятное рассказал.

— Ну, как вы, справляетесь? — спросила тетя Батильда. — Если помочь чем, вы обращайтесь.

— Справляемся, — сердито сказал Берти.

Сейчас-то он что сердится? Уже не ругается никто!

— Альбус молодец, какой чудесный обед устроил! Такого даже при Кендре не было!

Берти еще больше нахмурился, а я не поняла, почему это тетя Батильда хвалит Ала, а не Берти. И поспешила поправить:

— Это не он, это Берти все сделал! А мы с Альбусом только помогали.

Почему-то тетя Батильда огорчилась немного. То есть она не сказала — но видно было, что ей было бы приятнее, если бы все сделал Ал, а не Берти. Она что — думает, что если у Берти нет медали, как у Ала, то его хвалить не надо? Это неправильно!

Когда Берти собрался подавать чай, я заявила, что помогу, и пошла с ним на кухню. И спросила:

— Ты чего такой сердитый?

Он только рукой махнул.

— Тебе Геллерт не понравился?

Он чуть чашку не выронил. Хорошо, она пустая была.

— А тебе понравился?

— Он красивый, — сказала я и улыбнулась.

Берти еще больше помрачнел.

— А ты знаешь, — спросил он, разлив чай по чашкам, — сколько есть красивых цветов, которые еще и ядовитые?

— А он мне какие принес? — испугалась я. — Не ядовитые?

— Нет, — успокоил меня Берти, — цветы-то нормальные, но вот он сам — точь-в-точь как ядовитый цветок. Есть такой... Дурман называется.

— И ничего он не ядовитый! — обиделась я и вышла из кухни.

Да что он обзывается? Сам он дурман! Никакой Геллерт не ядовитый! Он мне руку поцеловал и прекрасной леди назвал, а Берти никогда так не делал! Ему просто завидно, что он не такой красивый и учтивый, вот и сердится! Я же вижу, что Геллерт хороший! И Берти хороший! А раз он хороший, он не должен думать плохо о других... о Геллерте!

Берти принес поднос с чашками и пирог, а потом сел рядом со мной и тихо попросил:

— Ари, не обижайся на меня, пожалуйста.

Я посмотрела на него.

— А ты не будешь обзываться?

— Не буду, — сказал он как-то очень грустно.

— Ты хороший, — я погладила его по руке, — правда. Не надо сердиться.

Но он все равно был сердитым и немного грустным до самого конца вечера. Хотя ни Геллерт, ни Альбус на нас внимания уже не обращали, увлекшись разговором о чем-то совершенно непонятном.

Когда гости уже собрались уходить, Берти сердито сказал Алу:

— Ты за книжками своими завтра пойдешь? Или у тебя уже новая безумная идея?

Ал посмотрел на Берти непонимающими глазами, а потом до него дошло, и он произнес успокоительно:

— Что ты волнуешься? Идей может быть много, и они друг другу не помешают! Конечно, я завтра пойду на Диагон-Аллею, раз собирался.

Только Берти не успокоился. Тем более что Геллерт тут же предложил:

— А вы не против, если я составлю вам компанию?

Берти криво усмехнулся, но Ал в тот момент на него не смотрел.

— Конечно, не против. Пойдемте, я провожу вас до калитки.

* * *

Мне этот заграничный хлыщ не понравился с первого взгляда. Я терпеть не могу напыщенных самоуверенных красавчиков, воображающих о себе невесть что. А Гриндельвальд был именно из таких. Я это понял сразу, как он вошел. Весь прямо-таки светится, как начищенный котел, и вид такой, как будто он наследный принц, а мы должны перед ним раскланиваться и в ладоши хлопать. Волосы длинные, как у девчонки, лицо прямо-таки кукольное, еще и улыбается снисходительно. Дескать, чем вы меня тут еще намерены удивить? Тьфу!

Мне не было жалко того, что мы полдня старались ради этого щеголя, в конце концов, гостей надо принимать наилучшим образом. Но он мог бы и не воспринимать это как должное, да еще так снисходительно! Нет чтобы поблагодарить!

Он представился таким тоном, как будто его имя давным-давно известно и сейчас, после долгого ожидания, нам выпал редкий случай лицезреть его воочию. А потом подошел к Ариане и поцеловал ей руку. И букет цветов преподнес, причем я не понял, откуда он их взял — только что у него в руках ничего не было. Я чуть не задохнулся от злости. Да что он делает, воображуля заграничный! Девчонке голову задурить вздумал? Он перед нами рисуется, а Ариана ему и поверить может, это только я человека с первого взгляда раскусить могу, а она нет!

Но какой же я идиот! Почему раньше не догадывался Ариане цветы подарить? Да хоть бы на лугу нарвать, пока козы не вытоптали — и то б радости было! Теперь будет думать, что этот красавчик вежливый и обходительный, еще того гляди, увлечется...

Вдобавок ко всему он оказался изрядный болтун. Причем говорил с тем же высокомерием и пренебрежением, что и смотрел. И никому не давал слова вставить.

Зачем он, интересно, к нам в глушь приехал, если он такой умный?

Я попытался сбить с него спесь, вспомнив о случае, о котором рассказывал мне Лайонель: что какой-то умник из Дурмстранга на квиддичном матче применил непростительное заклятие. Он попытался отбрехиваться, что, мол, все не так было... но я уж знаю эту породу: соврет — недорого возьмет. Еще немного — и я бы высказал этому красавчику все, что о нем думаю.

Но тут вмешалась Ариана, и мне пришлось остановиться. И этот щеголь тоже заткнулся, к счастью. С каким удовольствием я бы съездил ему по холеной физиономии! Но при Ариане нельзя. Она ведь не любит, когда при ней ругаются. Воспринимает это так же, как если бы ругали ее. Сколько раз мне приходилось ее оттаскивать, когда мама начинала на меня кричать!

Гриндельвальд заткнулся, но ненадолго — и тут же принялся разговаривать с Альбусом о каких-то там достижениях магической науки. Ну надо же — я думал, этот красавчик может только собой восхищаться, а он и другим льстить умеет! А брату только и это надо: он весь расцвел и принялся излагать свои гениальные идеи, которых у него по триста штук на любой случай.

Мерлин с ним, с братом, но меня выводило из себя то, что Ариана на этого красавчика восхищенно смотрела! Прямо-таки глаз не сводила. Что она в нем нашла?

Что Альбус в нем нашел — понятно, обрадовался возможности похвастаться своими знаниями. Хотя я бы на его месте задумался, стоит так безоговорочно принимать этого красавчика или нет. Я, может, и не такой ученый, как наш юный гений, но той половины, что я из разговора понял, мне с лихвой хватило, чтобы составить о госте полное представление. Чего я еще терпеть не могу — так это разведения словесной шелухи вокруг очевидных вопросов. Ладно, когда о простейшем заклинании читают целую лекцию: надо же чем-то время, оставшееся до конца урока, занять! Но когда начинают нести чушь насчет относительности добра и зла, светлой магии и темной, да еще так длинно и запутанно, что у собеседника мозги начинают в трубочку сворачиваться, то у меня первое желание: дать оратору как следует, чтоб заткнулся. И понял, что в этом мире есть кое-что абсолютное. Удар кулаком под дых, например.

Но Альбусу, я, может быть, что-то и объясню. А как объяснить Ариане? У нее нет моего жизненного опыта, она не общалась со слизеринцами и не разглядит под красивой внешностью гнилое нутро.

Тем не менее я попытался с ней поговорить, когда мы пошли за чаем. Но она посмотрела на меня такими расстроенными глазами, что я прекратил объяснения, едва их начав.

Вот бы этот красавчик убрался отсюда поскорее! Так нет же — пока и не собирается, судя по тому, что навязался сопровождать Альбуса на Диагон-Аллею. Как будто его приглашали! Ну, хотя бы завтра у нас не появится. А если вдруг и соберется, то на такой прием больше может не рассчитывать. Я не министр магии — каждый день званые обеды устраивать.

Когда я укладывал Ариану спать, она первым делом спросила:

— А Геллерт завтра придет?

— Не знаю, — буркнул я. И, не выдержав, спросил: — Чем он тебе так приглянулся?

— Он красивый! — бесхитростно ответила Ариана.

Я поцеловал сестренку в лоб и поинтересовался:

— А я красивый?

— Ты самый лучший! — уверенно ответила Ариана и улыбнулась.

Эта улыбка примирила меня с жизнью — до тех пор пока я не пошел поговорить с Альбусом. Я не собирался ругаться еще и с ним, но мне было необходимо узнать, сколько этот тип намерен проторчать у нас. То есть, конечно, не у нас, а у Батильды, но это получалось одно и то же. Судя по тому, как они с Альбусом разговаривали...

Братец, как обычно, и не собирался ложиться — сидел за столом и что-то увлеченно строчил. Больше всего он сейчас напоминал первокурсника, первый раз в жизни взявшего в руки навозную бомбу.

Я только собирался открыть рот, как Альбус заговорил первым:

— Эбби, ты не представляешь, какой это необыкновенный человек! Нам несказанно повезло, что он сюда приехал!

— Нам? — с издевкой переспросил я. — Я-то как раз прекрасно представляю, кто он такой: болтун и позер, думающий только о себе.

Альбус хмыкнул и пожал плечами.

— Он превосходный волшебник!

— А по-моему, — продолжил я, — он трансфигурированный золотой сниджет. Только порхать и умеет, а мозгов — ноль. Я бы на твоем месте выставил его отсюда: пусть катится в свою Австрию!

Альбус посмотрел на меня, как смотрят на мышь, которую собираются превратить в подушечку для иголок, и медленно заговорил:

— Пока что я на своем месте. И сам выбираю круг своего общения и своих занятий. Или ты считаешь, что я всю жизнь должен пасти коз и кормить кур?

— А есть ты что будешь, умник? — огрызнулся я. — Небось яичницу по утрам за обе щеки уплетаешь!

Альбус опять улыбнулся своей ехидной улыбочкой и торжественно заявил:

— Человек ест для того, чтобы жить, а не живет для того, чтобы есть. Я от хозяйственных забот не отказываюсь. Но и жить между кухней и хлевом не собираюсь!

Ох, какие мы гордые! Гриндельвальд из той же породы: высокие словеса о предназначении говорить любим, но чтобы еще и кормили три раза в день.

— Вот и не отказывайся, — проворчал я, понимая, что спорить с юным гением бесполезно. — Ты про Ариану не забудь.

— Не забуду! — устало произнес Альбус, но прозвучало это как «Отстань!». — Сказал же, что пойду за книгами — и завтра я за ними пойду.

Ага, с этим красавчиком. И по дороге они все забудут. Но я уже видел, что разговоры тут бесполезны. Оставалось только надеяться, что заграничному щеголю у нас скоро надоест и он свалит обратно в свою Австрию.

5.

Объясните же мне кто-нибудь: чем Геллерт так не понравился Берти? Ведь Гэл такой милый! А Берти не понимает. Не хочет понимать! И очень сердится все время. И врет, что НЕ сердится. Но я-то вижу!

Я привыкла к тому, что мама меня никогда не понимает и Ал даже не пытается. Но Берти... Ему иногда и говорить ничего не надо было! А тут уперся, как Профессор Блэк, рогами в стенку и все одно повторяет, что Геллерт плохой. Даже если не повторяет, все равно думает. Ал как-то говорил, что можно прочитать мысли человека, если посмотреть ему в глаза. И это очень сложно и обзывается каким-то умным словом. А что тут сложного? Мне достаточно на Берти просто посмотреть, и не обязательно в глаза, чтобы понять, о чем он думает. Вот сейчас он думает, что Геллерт плохой. И не хочет мне верить, когда я говорю, что он хороший. Я бы обиделась, но не могу я на Берти обижаться!

На следующий день после того, как Геллерт с тетей Тильдой у нас обедали, Ал принес мне новую куклу и книжку «Путешествия Гулливера». С правильными неподвижными картинками. Я так обрадовалась, что даже не заметила, как быстро Ал после этого ушел. Берти и этим был недоволен. Но вспомнил, что ему тоже надо что-то делать, и удалился. А я пошла к себе устраивать званый обед куклам и читать им книжку.

Новую куклу я назвала Геллертом. Он и вправду похож: золотоволосый и нарядный, в белой рубашке с пышным воротником, очень красивый. Ал как будто угадал, чего я хотела! А сам мне не то что в глаза, вообще на меня не смотрел, он весь вечер на Геллерта смотрел. Так что все он про чтение мыслей выдумывает. Зачем их читать, если можно просто так догадаться?

Геллерт моим куклам очень понравился, хотя поначалу Сириус на него сердился, решив, что он неспроста оказывает повышенное внимание Матильде. Но потом понял, что никто у него отбивать жену не собирается, просто иностранный гость со всеми такой вежливый. Я так увлеклась, что прием растянулся у меня на несколько дней. Я только обедать выходила, да и то очень неохотно. Потому что Геллерт и в виде куклы Берти не понравился, а я поначалу хотела его с собой на завтрак взять, как мы с Алом тогда сделали. Тогда я на Берти обиделась и сказала, что буду есть в своей комнате, как бывало раньше, если мама злилась. Он ничего не сказал, только помрачнел. А я ведь сколько раз его уже просила, чтобы он не сердился и не обижался, потому что мне от этого плохо! А я этого не хочу...

— Я не сержусь на тебя, — сказал он, когда я в очередной раз спросила, почему он такой злой.

— Ага, не сердишься, — произнесла я немного обиженно. — Тебе моя новая кукла не нравится? Но она же хорошая!

— Хорошая, — подтвердил Берти хмуро.

— А почему Геллерт не приходит? Ты его прогнал?

— Я его не прогонял, — запротестовал Берти. — Они с Альбусом целыми днями где-то шляются.

— Потому что он тебя боится! — убежденно сказала я. — А ты его позови. Давай еще один званый обед устроим!

— А не лопнет — каждый день обеды устраивать?

— Не каждый! Неделя уже прошла, наверное!

Все равно Берти не понравилась моя идея позвать Геллерта. Он долго думал, а потом заявил:

— Он про нас с тобой забыл давно. Ему с Альбусом интереснее. Два юных гения...

— Пусть они с Альбусом приходят! Давай ему скажем.

Берти махнул рукой:

— Альбус про нас тоже забыл. Ведь обещал тебя учить, но стоило только этому франту появиться...

Да что ж это?.. Вот и разговаривай с таким!.. Мы до вечера почти и не разговаривали.

Я бы их попыталась с Геллертом помирить, если бы Геллерт хотя бы к нам пришел! Ну, в самом деле: они же оба хорошие, было бы так здорово, если бы они подружились! А так мне было очень грустно, одни куклы и спасали.

На следующий день Берти заявил, что пошел пасти коз, и пусть Ал хоть сегодня сделает что-нибудь полезное. Ал кивнул и тут же забыл, что ему сказали. Опять куда-то собрался, едва Берти вышел за порог. Но я его остановила:

— Не оставляй меня одну!

— Ты опять боишься? — Ал странно на меня посмотрел.

— Ты обещал мне что-нибудь интересное показать!

Ал еще раз на меня посмотрел — на этот раз, как будто впервые увидел.

— А ведь и правда, — пробормотал он. — А что если... — И он оборвал сам себя: — Ты подождешь меня пять минут?

— Пять минут подожду, — согласилась я.

Ал выбежал из гостиной и через несколько минут действительно вернулся. Но не один.

Я радостно вскочила навстречу Геллерту:

— Почему ты раньше не приходил? Тебе у нас не понравилось?

Он рассмеялся.

— Это я, кажется, не понравился вашему брату.

— Ты про Аберфорта? — спросил Альбус. — Да брось, Эбби просто на меня обиделся, что я поступаю по-своему, а не так, как ему хочется.

— Ну, тогда он полный идиот! — с радостной улыбкой заявил Геллерт.

Мне это очень не понравилось, и я поспешила заверить:

— Берти хороший!

— Никто не говорит, что он плохой! — воскликнул Геллерт. — Но он несколько, как бы это сказать... ограниченный. Он не способен воспринимать новые идеи, потому что привязан к земле и старым привычкам...

— Он не коза, чтобы его к земле привязывать, — возразила я. — И не к земле, а к колышку! К земле нельзя привязывать, веревку не за что зацепить!

— Ладно, ладно, — успокоительно сказал Геллер, — твой брат хороший. Но он меня не любит.

— Зато я люблю, — призналась я. — Ты красивый.

Они переглянулись и рассмеялись. Так весело и заразительно, что я даже обидеться не успела, хотя сначала подумала, что они надо мной смеются.

— Ариана, — сказал Ал, отсмеявшись, — ты хочешь, чтобы мы вместе тебя магии учили?

Ой, а я-то решила, что он передумал... И ничуть из-за этого не огорчилась. Берти не нравилось, что Ал не выполнил своего обещания, а я опасалась, что он его выполнять начнет.

— Я боюсь, — честно призналась я.

Они переглянулись.

— Ну и что? — задорно произнес Геллерт. — Я тоже сначала знаешь, как боялся? До ужаса просто! Аль, а ты боялся?

— А как же! Все боятся поначалу.

Все равно мне трудно было поверить и в то, что они сами чего-то могут бояться, и в то, что могу не бояться я.

— А давайте чаю попьем! — предложил Геллерт.

Я вскочила с дивана.

— Я сейчас принесу!

— Зачем же так сложно? — рассмеялся Геллерт. — Акцио, чашка!

— Воду ты тоже на расстоянии собираешься подогревать? — скептически заметил Ал. — Ари, сиди, я сам все принесу.

Несмотря на то что принес он чайник, не держа в руках, я испугаться не успела. Потому что смотрела на Геллерта и радовалась. Он даже разрешил называть его Гэл, что меня еще больше обрадовало. Я подумала даже, не рассказать ли ему про кукол, но решила пока не рассказывать. Мама говорила, что в моем возрасте девочки в куклы уже не играют. Пусть Гэл думает, что я взрослая. А братья ему про кукол не проболтаются: знают, что я сама про них рассказываю, никому это не доверяю.

Только я не знала, что ему говорить. Я его боялась немного... но не так, как я обычно чего-то боюсь. Обычно я боюсь, что случится что-то страшное. А с ним ничего страшного случиться не могло, потому что он хороший, он неспособен сделать мне плохое. Но мне не хотелось, чтобы он не воспринимал меня всерьез или думал, что я дурочка. Вот этого-то я боялась, хотя Берти всегда говорил, что подобного бояться не стоит. Ему всегда было наплевать, что о нем думают, и он хотел, чтобы мне тоже было наплевать. А мне и было: меня ведь почти никто не знал, а кто знал, тот обо мне не думал, как Эльфи или тетя Тильда. Но на Гэла я не могу наплевать, и на то, что он обо мне подумает — тоже. Конечно, ему Ал интереснее, с ним можно умные разговоры вести... Но ведь он мне тогда цветы подарил и прекрасной назвал... и сейчас пришел, хотя мог и не приходить. Значит, он не думает обо мне плохое? Значит, я ему нравлюсь? Ну, или хотя бы ему на меня не наплевать.

Но я так и не придумала, что ему сказать. Так мы и сидели, пока не пришел Ал с чайником и кексами. У него был очень задумчивый вид, как будто он на кухне о чем-то напряженно думал, но так ничего и не придумал. Или придумал, но не то, что хотел.

— Знаешь, Геллерт, — сказал он, — я думал насчет потомков Перевеллов... (По-моему, он так эту фамилию назвал... хотя я могла и перепутать.) Они точно есть, но не по прямой линии.

— И что? Ты хочешь сказать, что ты не в курсе, кто чей потомок? Ты истории ваших магических родов не изучаешь?

— Я что, Блэк какой-нибудь, чтобы родословные наизусть знать? — возмущенно, но вместе с тем весело, сказал Альбус. И тут замер с куском кекса в руках. — Как я сразу не сообразил! У Финеаса книга есть, там все чистокровные семейства Англии перечислены!

— Ну, так попроси! — с энтузиазмом произнес Гэл.

Ал покачал головой.

— Если бы мы в Хогвартсе были — одно дело, а сейчас я не знаю даже, где он.

— А сову послать?

— А если он дома? Его тетка такой скандал подымет! И так обещала из рода его вычеркнуть, если будет водиться с грязнокровками!

— Это ты, что ли, грязнокровка?

— В ее понимании — да. Она совершенно ненормальная!

— Некоторые чистокровные волшебники, — задумчиво проговорил Геллерт, — теряют не только свою силу, но и разум. Особенно это видно в сравнении с предшествующими поколениями. Результат близкородственных браков — раз, и потеря смысла существования — два. Надо дать магическому сообществу великую цель, это спасет чистокровных от вырождения.

Ну вот — сначала они говорили интересно, а потом опять перешли на непонятное. А мне так хотелось, чтобы они поговорили и со мной тоже! Пользуясь тем, что Ал сделал паузу, соображая, что ответить, я сказала:

— Мне Берти говорил про эту тетю Блэк. Она головы домовым эльфам отрубает и на стенку вешает! И дети боятся, что их она тоже на стенку повесит!

— Вот видишь! — Гэл торжествующим взглядом посмотрел на Ала. Тот взглянул сначала на него, потом на меня и вдруг вскочил.

— Ты куда? — закричал вслед Геллерт, но Ал через полминуты уже вернулся.

— Потом поговорим, — сказал он Гэлу. И обратился ко мне: — Ари, ты ведь цветы любишь?

— Да! — радостно закивала я.

Он водрузил на стол сухую ветку, их у нас во дворе полно валяется.

— Давай я! — Гэл что-то негромко сказал, взмахнул палочкой... и ветка превратилась в ярко-желтый цветок.

Я захлопала в ладоши.

— Здорово! Спасибо!

— А сама хочешь так уметь? — спросил Альбус.

Я только хотела ответить, что боюсь, но остановилась. А чего бояться? Гэл ведь это сделал, а почему я не смогу? Интересно, что ему нравится?

— Держи. — Ал протянул мне еще одну ветку. — Преврати ее... — он на мгновение задумался, — в чайную ложку хотя бы.

— Зачем?

Я хотела — цветочек для Геллерта. А зачем ему — ложка?

— А у меня ее нет, — вмешался Гэл, прежде чем Ал успел мне ответить. — Мне сахар нечем размешивать. Альбус забыл ее принести.

— Возьми мою!

— Ты лучше сделай. Для меня, ладно?

— А как? — я растерянно посмотрела на брата.

— Смотри, — он взял меня за руку. — Берешь в правую руку палочку... — Он всунул мне в руку свою палочку.

— А ветку кладешь на стол, — продолжил Гэл.

— Теперь делаешь рукой вот так, — он провел моей рукой по воздуху, а Гэл добавил:

— И не сжимай палочку в кулаке, держи, как ты карандаш держишь, когда рисуешь!

А ведь правда: можно представить себе, что это такой особенный карандаш, которым можно рисовать, только не на бумаге. Я неуверенно взмахнула рукой, потом еще раз. Было как-то странно... даже трудно сказать, что именно странно. Как будто эта палочка живая, и у нее есть какие-то свои мысли и желания. И ко мне она относится примерно как и Ал: вообще-то хорошо, но может и не заметить, если сильно увлечется.

— А теперь говори заклинание, — сказали они и произнесли его — в один голос! — и рассмеялись.

Что надо было говорить, я запомнила только после того, как они повторили несколько раз. Мне было так весело на них смотреть! Особенно на Гэла.

— Давай! — Ал ободряюще улыбнулся. — И правда, представь, что ты рисуешь.

А я только хотела зажмурить глаза, чтобы совсем не было страшно! Но ведь рисовать с закрытыми глазами нельзя. Надо попробовать. Мне ведь совсем не страшно... вон и Гэл улыбается... если у меня не получится, если я испугаюсь, ему не понравится. А я хочу, чтобы понравилось.

Я взмахнула рукой, как мне показали, и произнесла это странное слово. Сначала подумала, что ничего не получилось... но лучше ничего, чем что-нибудь страшное. А потом заметила, что у ветки изменилась форма: с одного конца она стала немного толще и появился тусклый металлический блеск.

— Ага, почти! — улыбнулся Гэл. — Ты немного не так руку держишь. Смотри. — Он взял меня за руку, и это оказалось на удивление приятно. — Давай еще раз.

На второй раз почти вся ветка оказалась металлической, только на ложку все равно похожа не стала. И только на третий, когда я полностью сосредоточилась, получилась почти ложка. Только черенок слишком длинный.

— Здорово! — восхитился Ал. — Ари, ты молодец!

Гэл как-то ехидно улыбнулся, глядя на мое творение и изрек:

— А что — в самый раз: ложка для варенья. Ты умница.

— Правда? — улыбнулась я.

— И ведь совсем не страшно? — спросил Ал.

— Совсем... — тихо произнесла я и поняла вдруг, что теперь-то мне и стало страшно. Даже не страшно, а так... как бывает после приступа. Как будто все силы кончились и хочется лечь на кровать и лежать там долго-долго...

И тут я заплакала. Уткнулась носом в Ала и заплакала. Он встревожился:

— Что с тобой?

А я не могла сказать, что со мной. Вообще ничего не могла, плакать только.

— Не видишь, что ли? — спросил Гэл. — Полная потеря сил. Ее надо в кровать положить и укрепляющего зелья дать.

— Ари, ты можешь идти? — спросил у меня Ал.

А я и ответить-то не могла, не то что идти.

— Не может, — ответил за меня Гэл. — Стой! Никаких заклинаний, ей это сейчас вредно.

— А как ее до спальни довести?

— Как-как? — проворчал Гэл и вдруг подхватил меня руки. — А вот так! Так и понесу. И открой мне дверь, потому что носом я открывать двери еще не научился!

— Да я бы сам мог... — пробормотал Альбус.

Гэл поднял меня на руки — и слезы сразу же высохли. Как по волшебству! И даже силы откуда-то взялись — обхватить его за шею. Крепко-крепко. Вот только говорить по-прежнему не могла. От испуга? Или от восторга?

— Ты ничего тяжелее волшебной палочки в руках не держал! — оборвал его Гэл. — А я как-то ради интереса гирями занимался. Видишь — помогло!

Первый раз я пожалела, что лестница на второй этаж такая короткая. До этого она казалась мне слишком высокой. Вот бы он меня еще две мили нес... За это я на все согласна, хоть еще раз веточку в ложку превратить!

* * *

После того, как этот золотоволосый красавчик ворвался в нашу жизнь — иначе и не скажешь, — все пошло наперекосяк. Альбус и до этого был немного не в себе, а сейчас сошел с ума окончательно. О чем бы я его ни просил, он рассеянно отвечал: «Да, конечно», и убегал к своему Гриндельвальду. Тетушка Батильда, заглянувшая к нам однажды, долго кудахтала о том, как мальчики сдружились и как ей это приятно. Ей, может, и приятно, а мне противно!

Но хуже всего было с Арианой. Она только и повторяла, какой он красивый, этот заграничный гость. Еще и Альбус постарался: приволок откуда-то ей новую куклу — точь-в-точь Гриндельвальд. Да сговорились они, что ли?

Я злился на всех: на Гриндельвальда, на себя, на Альбуса и даже на Ариану. Хотя прекрасно понимал, что на нее как раз злиться нельзя, она это чувствует и ей может сделаться плохо. Но я не мог с собой совладать!

В результате несколько дней после приезда Гриндельвальда мы с Арианой почти не общались. Она не могла понять, почему мне так не нравится этот красавчик, а я — почему она им так восхищается. Почему она мною не восхищается? Я что — урод? И что с того, что говорить умно и красиво не могу? Одними разговорами сыт не будешь!

Свою злость на Ариану я старался скрывать. Не просто не показывать, а перевести на что-нибудь другое. Гриндельвальд в нашем доме не появлялся, а у меня было такое чувство, что он незримо присутствует — не то как привидение, не то под мантией-невидимкой. Но вымещать злость надо было на чем-то более материальном, и поэтому я вымещал ее на Альбусе.

Но юному гению все было до газового фонаря! Все мои слова он пропускал мимо ушей и наверняка вообще не слышал, потому что думал при этом о своем. Великом. Настолько великом, что остальные перед этим величием вообще ничего не значили. Остальные — это мы с Арианой, да. Я не то что на два дня, как перед этим, на два часа не мог дом оставить! Даже при том, что Ариана спокойно играла в куклы в своей комнате. Я должен знать, что она там, даже если мы с ней и не разговариваем.

Я бы сам не поверил, что могу долго не разговаривать с Арианой, да еще и не хотеть этого. Но при одном взгляде на ее золотоволосую куклу во мне вспыхивал гнев, который никак нельзя было обнаруживать. Неужели я становлюсь, как наша мама, которая на всех кричала по поводу и без повода? Но у мамы характер такой, а у меня другой совсем, я всегда сначала подумаю, а потом говорю. И знаю, с кем и как надо говорить, а на кого лучше вообще слов не тратить, а сразу по морде. Вот Гриндельвальд как раз из таких.

Через несколько дней я понял, что еще немного — и я сойду с ума, поэтому я забрал коз, строго наказал восходящему светилу магической науки сидеть дома, а сам пошел на дальний луг. Чтобы побыть одному и отдохнуть.

Лениво наблюдая за козами, я пытался понять, что со мной такое творится, если я сам чуть не опустился до уровня мамы. Еще чуть-чуть — и кричать бы на сестренку начал, и чем бы я тогда от мамы отличался?

А все потому, что я злюсь на этого заграничного франта. Да разве Ариана ему нужна? Да ему вообще никто не нужен, кроме себя. Даже Альбус. А что он Ариане тогда цветы подарил — это он выделывался. Точно так же, как мы выставлялись перед ним, хотя он ни в жизнь мне не нужен и было бы куда спокойней, если бы он вообще не приезжал!

Ариана — моя. Моя! С детства! Кто с ней, маленькой, играл, кто ее купать помогал, кто мог ее утешить, когда ей было страшно, кто знает наизусть все биографии ее кукол? Гриндельвальд, что ли? Я никому ее не отдам! Никакому Гриндельвальду, будь он хоть в сто раз гениальнее Альбуса! Скорей бы он уехал в свой Дурмстранг! Или он собирается просидеть здесь, пока я не поеду в Хогвартс? А может, он вообще уезжать не собирается?! Тогда мне ничего больше и не остается, кроме как тоже никуда не ехать, а караулить Ариану, а Альбуса послать... подальше, хоть в путешествие вслед за Дожем. Или проще научить Ариану разбираться в людях и объяснить, чем плох ее новоявленный кумир? Но он до этого времени может что-нибудь такое вытворить, что хлопот не оберешься.

Так я ни до чего и не додумался, но, пока размышлял, нарвал букет ромашек, а потом собрал коз и пошел домой.

Дом меня встретил прямо-таки мертвой тишиной. Было не просто тихо — вообще не чувствовалось чьего-либо присутствия. У меня чуть сердце не остановилось. Все еще сжимая в руке цветы, я бросился в комнату Арианы.

Дверь была чуть приоткрыта, но изнутри не доносилось ни звука. Я осторожно заглянул в комнату... и сразу же увидел Ариану. Она спала. Безмятежно улыбаясь, закутавшись в плед и подложив правую руку под голову. Я улыбнулся, на миг забыв все свои тревоги, — так она была красива и беззащитна в это мгновение. Я на цыпочках вошел в комнату, поставил ромашки в вазу (которая на всякий случай стояла в Арианиной комнате), поцеловал сестренку в лоб и вышел.

Только в кухне до меня дошло, что что-то здесь не то. Она же обычно днем не спит, лет с десяти уже! Только если с ней случается приступ. Неужели этот юный гений довел девочку до приступа? Да я ему руки пообрываю! Хотя нет, если у нее был приступ, она бы так не улыбалась. Тогда чем же они тут занимались? Или Альбус усыпил сестренку каким-нибудь заклинанием, а сам убежал к своему приятелю? Тогда тем более руки пообрываю! Альбуса в доме не было, и где его искать, я не представлял. Зато представлял с кем, поэтому искать его не собирался. Сам домой придет, коли спать захочет. Раньше бы я сказал — коли есть захочет, но юный гений в последнее время даже обедать порою не приходил. Решил после нашего разговора показать мне, что в еде не нуждается? Ну-ну.

Ариана проснулась раньше, чем явился Альбус. Спустилась в кухню, вся такая радостная и как будто сияющая тихим светом.

— Это ты ромашки принес? — спросила она.

Я кивнул. И не успел больше ничего сказать, как сестренка бросилась мне на шею.

Мне бы обрадоваться, а меня все мучила тревога. Поэтому я прежде всего спросил:

— Ты как себя чувствуешь?

— Хорошо! — весело ответила Ариана, все еще обнимая меня.

Я не удержался и погладил ее по волосам. Какие они у нее пушистые...

— А что ты делала, пока меня не было?

— А меня Ал учил веточку в ложку превращать!

Я вздрогнул и выпустил сестренку из объятий. Ну надо же — вспомнил! Но ведь я ПРОСИЛ учить ее при мне, чтобы я мог в случае чего вмешаться!

— И... что?

— Вот! — Ариана торжественно протянула мне ложку.

Я повертел ее в руках. Если бы не знать, что это результат трансфигурации, можно было бы принять за обычную ложку для варенья. Но, если приглядеться, можно было заметить и шероховатости на черенке, и кривизну самой ложки... но что придираться к мелочам — я на своем первом уроке трансфигурации и такого не смог! А у нее сразу получилось!

Но почему меня это не радует так, как должно бы?

Ариана выжидающе смотрела на меня, желая услышать заслуженную похвалу.

— Молодец, сестренка! Я с первого раза так не смог бы!

— Правда? — Она радовалась куда больше, чем я.

Я снова подошел и обнял ее.

— Ты очень устала?

— Очень, — призналась Ариана. — Я даже встать потом не смогла, меня Гэл до кровати на руках нес.

На этот раз даже Ариана ощутила, как я вздрогнул. Ведь чувствовал же, что что-то тут не то!

— Ты что? — спросила она. — Я же говорила, что он хороший! Они с Алом мне все так хорошо объяснили!

Уже, значит, Гэл. И на руках ее нес. Как будто бы я не смог! Мерлин, ну почему я такой тупой, а? Почему я сообразительный только там, где не надо?

— Пусти козла в огород... — пробормотал я, еще не отойдя от шока.

— Какого козла? — не поняла Ариана. — Профессор в огород забрался?

— Нет, — произнес я. — Это я так...

Я должен взять себя в руки. И ни в коем случае не кричать. А хочется. Хочется кричать и что-нибудь расколотить. Не жалко — ведь есть «Репаро». Но при Ариане нельзя. И даже думать нельзя — она ведь настроение чувствует, тем более мое. Я должен вместе с ней радоваться, что все получилось...

— Гэл хороший! — не допускающим возражений тоном сказала Ариана.

— Хороший, — уныло согласился я.

Она обрадовалась и поцеловала меня в щеку.

— Вот видишь: правда! Ты хороший, и он хороший, и не надо сердиться! И ссориться тоже не надо.

— А ты лучше всех, — прошептал я сестренке на ухо. — Хочешь, я тебя тоже на руках понесу?

И поднял, не дожидаясь ответа. Не такая уж она и тяжелая. Да мне и не привыкать, это Альбус у нас ничего тяжелее книги по заклинаниям в руки не брал.

— Куда вас отнести, прекрасная леди?

Она только засмеялась.

— Давай на огород? — предложил я. — Салата нарвем к ужину.

Восходящее светило науки соизволило-таки почтить нас своим присутствием и явиться на ужин. Как ни в чем не бывало вошел в дом и спросил:

— Ну, как у вас, все в порядке?

Я кинул на него взгляд, равносильный Incendio: как он вообще посмел девчонку после приступа — ну, пусть не приступа, но обессиленную, хоть и спящую — одну оставить? Но юному гению было наплевать на взгляды. Ох, дождется он у меня! Ариана улыбнулась:

— Я поспала, и мне хорошо! А где Гэл?

Хорошо было то, что в этот момент я отвернулся и Ариана не видела моего лица. До конца ужина я сдерживался, а потом, закончив со всеми делами и уложив Ариану, пошел в комнату к Альбусу.

— Вы чего тут затеяли, великие умы? Хотите девчонку погубить?

Он непонимающе уставился на меня.

— Что ты кидаешься? Все прошло нормально. У Арианы все получилось.

— Я тебе что сказал? Чтобы ты при мне с ней занимался!

Альбус пожал плечами.

— Мы с Геллертом и сами справились. При тебе могло и не получиться: ты ж его невзлюбил с первого взгляда.

— А я не хочу, чтобы он общался с Арианой! Потому что он поиграет с ней и бросит! Знаю я таких красавчиков!

Альбус посмотрел на меня снисходительно и вздохнул.

— Красавчиков — может быть. А Геллерта — нет. Он не такой.

— Зато ты знаешь!

— Я знаю, — согласился он. — Он м... нам не чужой, в конце концов. Он — племянник мисс Бэгшот.

— Ты еще скажи — родственник! — возмутился я. Хотя... называет же Ари мисс Бэгшот «тетей Тильдой»...

Альбус словно почувствовал мою растерянность. И повторил с нажимом:

— Он НЕ ТАКОЙ. Можешь мне поверить.

— Ладно, насчет него я, может, и поверю. Но ты другое пойми: если ОН к Ариане ничего такого не чувствует, то ЕЙ-то от этого не легче! Ей только хуже от этого! Ты только представь себе: он вскружит ей голову — хоть и не сознавая того, — и уедет... а ей — страдать? — Не дождавшись ответа, я не сдержался и выпалил: — Завтра сам с козами пойдешь! И своего козла захвати.

— Какого козла?

— Гриндельвальда!

Он даже не обиделся — только рассмеялся.

— Ничего ты не понимаешь, Эбби. Иди спать.

Я и пошел. Вот с чего, спрашивается, я завелся? Или у нас прежде никогда не бывало Альбусовых приятелей? Но я никогда раньше не чувствовал с такой пугающей ясностью, что могу потерять Ариану.

6.

Наконец-то Берти согласился, что Гэл хороший! Согласился, согласился! Правда, очень неохотно, но это только поначалу. Я ему потом еще раз объясню, и Гэлу объясню, и они помирятся. И мы будем все вместе, и нам будет весело!

Пока что особо весело не было, потому что Берти сердился на Ала, а тот думал о чем-то своем. Правда, поначалу спросил, как я себя чувствую, но потом опять про меня забыл. И Гэла с собой не привел, а я хотела, чтобы он тоже спросил, как я себя чувствую. Но Гэлу еще не сказали, что Берти признал, что он хороший. Надо ему сказать, и тогда он придет, не дожидаясь, пока Берти дома не будет. Я-то хочу, чтобы они все были дома, потому что так интереснее.

Берти считает, что я в людях не разбираюсь. А вот и неправда, разбираюсь, и не хуже, чем он сам! Я вижу, кто плохой, а кто хороший.

Вот мама хотела, чтобы все думали, будто она хорошая, а сама на всех кричала. А кричать даже на коз нельзя, они от этого пугаются. И я пугалась, хоть я и не коза... Мама даже шепотом умела кричать — с ума сойти, как только у нее получалось? Зато по-другому она не умела. И не желала. Она только и хотела, чтобы все ее слушались и чтобы все было, как она скажет. И считала, что, если кричать, то все и будут ее слушаться. Как же!.. Вот во мне, например, все тогда кричит еще громче. В ответ... А все потому, что мама в людях не разбирается, это и Берти говорил. Вот он мог сделать, чтобы его слушались. Он даже маме мог такое сказать, что она сразу замолкала. И не кричал на нее, нет, наоборот — говорил тихо. Чем тише говорил, тем быстрее она замолкала. Я так не могла, но это же не значит, что я в людях не разбираюсь! Я же знала, чего от нее ждать, и просила, чтобы она ко мне без стука не входила и вообще поменьше ко мне лезла. А что она тогда полезла — сама виновата! Я ведь не лезу к Профессору, когда он злой, потому что знаю, что боднуть может.

Нет, не буду об этом, как вспоминаю — так расстраиваюсь... Лучше о другом буду. О хорошем.

Берти хороший. Он не только в людях, он во всем разбирается. Знает, что где растет, как еду готовить и чем коз кормить. Он все умеет. И я его люблю. Вот Ал — он другой. Но тоже хороший. Он разбирается только в своих книжках, вечно о чем-то думает и ничего больше не замечает. Но я тоже ведь порою не замечаю, когда играю в куклы. Только куклы — они живые, а книжки — нет. Хотя... книжки живые люди писали, значит, Ал хотя бы в этих людях разбирается? Вот, а Берти говорит, что совсем ни в чем не разбирается!

Берти смеется, потому что Ал не умеет за козами ухаживать, — а это даже я умею. Зато у Ала медаль золотая есть, а у Берти нет. Но медаль-то в хозяйстве не пригодится! Берти говорит: из медали каши не сваришь. Правильно, конечно, говорит. Но на Альбусе медаль очень красиво смотрится. На стенке, наверное, не хуже будет. И даже лучше, потому что Ал ее надевает редко и все время где-то пропадает, хоть с медалью, хоть без медали. А стена — вот она, тут, никуда не денется. Только цветы в вазе все равно красивее медали на стене.

И что Берти говорит, что я в людях не разбираюсь? Прекрасно разбираюсь. В обоих моих братьях — точно. В тете Батильде и разбираться нечего. Она хорошая, но она боялась моей мамы. И ей очень нравится с Алом говорить о непонятном. Она книжки пишет, но с книжками ей скучно, ей интереснее о том же самом говорить словами. И чтобы ей отвечали.

Кого еще я знаю? Эльфи? Он хороший, но с ним общаться бесполезно: он только на Ала смотрит, больше никого вообще не замечает. Вот он точно ни в ком, кроме Ала, не разбирается. Да и Ала настоящего тоже не видит. Он что-то свое видит, но никому не рассказывает. А я — рассказываю. Я тоже хочу, чтобы мне отвечали!

В тех, кого я знаю, я замечательно разбираюсь. А больше мне и не надо. Если знать слишком много народа, можно всех перепутать и даже забыть, кого как зовут. Если бы я обратилась к Гэлу и назвала бы его при этом «Берти» — хороша бы я была! Или наоборот... Если бы у меня сто кукол было, разве мне бы лучше было в них играть? Я бы запуталась. Они бы просто в комнате не поместились.

Конечно, Берти из-за Гэла так говорит. Он считает, что это я в нем не разбираюсь. А это не я, это Берти не разбирается! Потому что на него злится! А злость — как повязка на глазах, она мешает смотреть — это я точно знаю, потому что прочитала где-то. А то, что Берти злится, я и без всяких книжек вижу... А на что злиться-то? Я вот смотрю на Гэла — и радуюсь.

Во-первых, Гэл красивый. Как принцы в сказках. А принцы в сказках всегда хорошие!

Во-вторых, он в отличие от Эльфи, на других внимание обращает. Мне цветы подарил и на руках нес. Эльфи бы этого не сделал, хотя и он тоже хороший.

В-третьих, он умный, как Ал, хоть и без медали. Но при этом умеет говорить понятно. Хоть иногда. А Альбус всегда говорит непонятно.

И почему после всего этого Берти считает, что Гэл плохой? Он хороший! И я его люблю. Так же, как и Берти. Или немного по-другому? Я даже не знаю. Не разобралась еще. Наверное, по-другому, потому что он сам другой. Золотистый, как солнечный луч, и легкий, как ветер. А Берти не такой. Он пусть веревочкой к земле и не привязан, но он отсюда, а не из сказки. А Гэл из сказки. И я хочу к нему, в его сказку. Чтобы вместе жить в замке и любоваться рассветом с самой высокой башни. А потом вместе с Берти пасти коз. Но Берти я это потом объясню, когда они помирятся. И когда я пойму, что Гэлу я нравлюсь. А то вдруг он захочет другую принцессу? Но чем я не гожусь в принцессы? Принцесса должна быть красивой, а я красивая, это не только Берти, но и Гэл признает. Надо только подождать... еще немного... принцы ведь всегда своих принцесс долго разыскивают. А когда встречают, то не сразу понимают, кого встретили. А принцессы — сразу, им сердце подсказывает.

С утра Берти заявил, что отправил Ала с Гэлом пасти коз. И мы остались вдвоем с Берти. Я решила окончательно объяснить ему, почему Гэл хороший, но Берти меня как будто не слушал. Тогда я спросила:

— А кто такие Перевеллы?

— Какие Перевеллы? — не понял Берти.

— Про них вчера Ал с Гэлом говорили. Про каких-то потомков, которых надо найти.

— Не ПеРЕвеллы, а ПеВЕреллы, — поправил Берти, но было видно, что ему это безразлично. — Делать им больше нечего, — усмехнулся он и снова взялся за мытье посуды.

Я вытирала тарелки полотенцем и смотрела на Берти, а он о чем-то задумался, почти как Ал. Выражение лица у него было точно такое же. Потом он сказал:

— Что-то такое я слышал на истории магии... только не помню. Но это тыщу лет назад было. Кто-то там проводил какие-то эксперименты по темной магии и от этого помер... Нет, не помню.

— Они что, плохие? — испугалась я и чуть не выронила тарелку.

Берти пожал плечами.

— Что ты пугаешься? Кем бы они ни были, они все равно умерли. Их нет больше.

— А... потомки?

— И потомков нет.

— А почему они тогда их ищут?

— Потому что им делать нечего, — повторил Берти. — Нет бы — полы помыть. Или сорняки выполоть. Сами они с грядок не выдернутся. И грядки сами не польются.

— А почему ты ему не велел? Он же тебя слушается.

— Потому что не успел, — зло сказал Берти. — Он еще до зари смылся. Если вообще дома ночевал. Да и нельзя его к грядкам подпускать: или недольет или перельет... и вместо сорняков салат повыдергивает. Он же его только на тарелке и видел!

— А эти... Перевеллы Алу с Гэлом зачем?

— Откуда я знаю? — махнул рукой Берти. — Можно у тетки Батильды спросить... впрочем, меня она все равно всерьез не воспринимает, а эти и без нее все знают. Ладно, я сейчас пойду огород поливать, ты со мной или к себе?

— Там жарко, — сказала я, — я лучше с куклами поиграю.

Я не люблю, когда очень много солнца и оно слепит глаза, а в моей комнате даже в жару прохладно. А еще я хотела еще раз подумать про Берти и Гэла. Берти не стал на меня набрасываться, когда я Гэла упомянула, значит, я их помирю все-таки!

Я пошла в свою комнату, закрыла дверь, взяла Сириуса, Геллерта и Матильду и забралась с ними на кровать. У них то же самое, что и у нас. Сириус сердится на Геллерта за то, что тот поглядывает на Матильду. А Матильде нравятся оба. Совсем как мне!

Они сели пить чай. Совсем, как мы вчера. И Геллерт рассказывал про страну лилипутов, в которой он был. Это то, что я из книжки вычитала. Но если там был Гулливер, почему бы не быть моему Геллерту?

Сириус заявил, что Геллерт все выдумывает и что лилипутов не бывает. Он это точно со злости сказал, потому что Матильда сразу поверила, и ей понравилось. Она ему сказала, чтобы он не сердился. А Геллерт ничего не сказал, улыбался только.

Сириус прикинулся, что не сердится, а потом по-настоящему успокоился. Потому что Матильда не только Геллерту улыбалась, но и ему тоже. И предложила им всем по пирожному.

А потом я увела куклу Геллерта на подоконник и оставила Сириуса с Матильдой вдвоем — объясняться. А сама пошла искать Берти. Куклы вселили в меня уверенность, и я решила, что у меня тоже получится. Берти должен понять! Я же люблю его! И Геллерта люблю, но почему Берти должен сердиться? Он же старше, он и без меня должен соображать, что они оба разные и мне нравятся ну совсем не одинаково. Но нравятся! Берти — как брат, а Геллерт — как... как друг. Ну что мне делать, если я все равно люблю их обоих?!

Берти нашелся на кухне, он сидел и чистил картошку. Я предложила помочь и уселась рядом.

— Берти, — сказала я, — знаешь что? Ты хороший, и я тебя люблю.

Он улыбнулся:

— Ты тоже хорошая, правда, и очень красивая.

— И Геллерта я тоже люблю, — добавила я.

Он чуть не резанул ножом по пальцу вместо картошки. А потом разрезал пополам и выбросил совершенно нормальную картофелину.

— А разве можно любить сразу двоих? — спросил он наконец.

— Конечно, можно! — обрадовалась я. Наконец-то разговор складывался так, как я и хотела. — Вы же разные. Вот у меня кукол много, и я всех их люблю. По-разному. И я хочу, чтобы вы помирились. Ты же признал, что Гэл хороший. И красивый. Помнишь, Ал говорил, что знание — сила? А по-моему, красота — тоже сила. И любовь, вот!

— Еще какая, — мрачно произнес Берти. — Страшная. Я ему не верю. От него чего угодно можно ждать.

— Но пока что он ничего плохого мне не сделал! — возразила я. — И не сделает. Я же знаю. Только не надо от него плохого ждать. Давай вы сегодня помиритесь. А? Берти?

Он расправился еще с одной картофелиной, а потом только ответил:

— Его найти надо сначала! Они с утра с Альбусом ушли коз пасти, обед скоро, а их нет еще. Если они коз потеряли...

— Не потеряют! Козочки умные, они сами домой придут!

— Козочки, может, и умные, — проворчал Берти, — а вот Профессор Блэк...

— Давай сходим их поищем, — предложила я и сама испугалась собственной смелости.

Но Берти, похоже, тоже ее испугался.

— Нет, лучше я один пойду. А ты с тетей Батильдой посидишь.

* * *

Я отправил этих двух голубков с козами, чтобы самому остаться с Арианой наедине. Но наедине — не получилось. Гриндельвальд ухитрялся присутствовать невидимо! Даже сосланный со своим дружком на дальнее пастбище, он все равно стоял между нами! Ну никак было не обойтись без Гриндельвальда: Ариана все время усиленно убеждала меня с ним помириться. Я терпеливо слушал и даже сумел не отрезать себе палец, когда сестренка заявила, что любит Гриндельвальда. Вот уж точно: страшная сила эта любовь. Членовредительская! Правда, в утешение Ари добавила, что меня тоже любит... Как будто мне стало легче от этого!

Может, и правда лучше помириться или сделать вид хотя бы, авось хоть тогда отвяжется! Пусть он иногда здесь лично присутствует — лучше уж так, чем постоянные разговоры о том, какой он замечательный. Я от этих разговоров скоро совсем с ума сойду!

Я и так уже с ума схожу, потому что эти козлы до сих пор не вернулись. Прямо не знаешь, что им вообще можно доверить. Ничего нельзя: ни Ариану, ни коз! А еще миром править собрались! Правда, пока они об этом только треплются... ни о чем другом говорить не могут, как сойдутся — так сразу... Интересно, они вдвоем править намерены или кто-то один будет? Если один, так точно Гриндельвальд, Альбус только на разговоры горазд, а делать у него плохо получается. Хотя языки полоскать — оба хороши. Они там небось увлеклись умными разговорами, и все козы разбежались! Не говоря уже о Профессоре, за которым особый пригляд нужен. Еще забодает этого Гриндельвальда... впрочем, этому я бы только обрадовался. Может, получив рогами пониже спины, он поумнеет?

У нас уже обед был почти готов, а эти двое так и не соизволили явиться. Если бы я не волновался за коз, оставил бы юного гения без обеда — ему не впервой.

Но животные-то не виноваты! И я пошел к тетке Батильде — договариваться, оставив Ариану дома. По дороге подумал: вот будет весело, если я приду, а эта парочка как ни в чем не бывало сидит там, в гостиной, и рассуждает о великих вещах!

— Что случилось, Аберфорт? — взволнованно спросила Батильда, открыв дверь.

Еще бы ей не взволноваться, если я к ней по личной инициативе первый раз пожаловал! Она, наверное, собственным глазам не поверила: скорей бы второй потоп случился, чем мне у нее что-нибудь понадобилось.

Ни Гриндельвальда, ни Альбуса, похоже, дома не было.

— Вы не посидите с Арианой? — спросил я. — Пока я пойду козлов искать?

Я не уточнил, каких козлов, а она не поняла, что к ее племяннику это слово тоже относится.

Оставлять Ариану с Батильдой было рискованно, но не более чем брать сестренку с собой. Это же через всю деревню пройти надо — после того, как мы столько лет Ари прятали. Мало ли кто мог встретиться нам по дороге? Начиная от магглов и кончая смазливыми соседскими девицами, за которыми заграничный красавчик наверняка ухлестывал. И как бы на это среагировала Ариана, я не знаю. Лучше пусть дома посидит, Батильда вряд ли выведет ее из себя. Да и Ари «тетю Тильду» любит.

На ближнем лугу никого не оказалось, пришлось тащиться на дальний. Я потащился, по дороге поминая нехорошими словами Мерлина, Дурмстранг, великих волшебников и особенно — подающих надежды. Мерлин был, по сути дела, ни при чем, а по мне — всегда и во всем виноват, и в том, что австрийского клоуна в Англию занесло — тоже, так что почему бы его и не помянуть?

Дальний луг тоже был пуст, если не считать одинокой пестрой коровы. При виде меня корова печально замычала, но я ей ничем помочь не мог, и она мне тоже. Слыхал я, что потомки Слизерина умеют говорить со змеями. А с козами и коровами кто-нибудь говорить умеет? Мне это вот так бы пригодилось! Расспросил бы ее подробно, был тут кто с утра или нет, и, если был, то куда, к Мерлину, провалился?

Я повернул обратно, запоздало сообразив, что надо было послать Альбусу сову. Сова днем посреди наполовину маггловской деревни смотрелась бы странно, но она бы его, по крайней мере, нашла. А я не могу. Потому что я хоть и привык к озарениям юного гения, но не понимал, куда можно забрести в окрестностях нашей деревни, где и младенец не заблудится. Ведь объяснял же кратко и понятно даже для великих волшебников: коз пасут либо на ближнем лугу, либо на дальнем. Дальний лучше, там трава повыше и посочнее, а на ближнем все уже повытоптано, туда все сбегаются, кому лень лишних два шага сделать. И речка на дальнем есть, искупаться можно. А его куда понесло? Я уже начинал паниковать помаленьку. На великих волшебников мне было наплевать... но где мои козы?!

Между ближним и дальним лугом — два холма, а если не проходить между ними, а обогнуть справа, то там будет небольшая рощица. Может, этих обормотов туда понесло?

Уже не надеясь на успех, я пошел в направлении рощицы и почти сразу же увидел Ромашку, белоснежную козочку, любимицу Арианы. Увидев меня, она печально сказала «Ме-е-е...» и снова принялась обгладывать листики с молодого деревца.

Так, одна есть. А где остальные?

— Альбус! — громко крикнул я.

— Ме-е-е-е! — откликнулись из-за деревьев.

Я бросился туда и обнаружил Снежинку и Кассиопею. И это все?

Конечно, беспокоиться было нечего, это вам не Запретный лес, и никаких зверей, кроме магглов, не водится. А маггл вряд ли уведет чужую козу: вдруг это коза соседа, который завтра придет и даст по морде? Но все равно не дело было бросать коз без присмотра, тем более — Профессора Блэка. Этот сам кого хочешь обидит. А его-то как раз и не было видно.

— Альбус! — крикнул я еще раз.

Сначала было молчание, потом очередное неуверенное меканье, а потом наконец-то послышался слабый возглас где-то в глубине рощицы. Я пошел на голос и на прогалине между деревьями обнаружил обоих красавцев. Вид у них был несколько помятый. У Гриндельвальда в волосах запуталось несколько листочков, а рубашка Альбуса была в зеленых пятнах от сока травы. Они что — по земле ползали? За кем? Или от кого? Или просто играли в любимых зверюшек Салазара Слизерина? Я чувствовал, что начинаю звереть.

— Где Профессор Блэк? — спросил я сквозь зубы, едва они только повернулись в мою сторону.

— В Хогвартсе, — машинально ответил Альбус.

— Идиот! Я про козла!

— В Древнем Риме Калигула произвел коня в сенаторы, — с ленивой такой раздумчивостью произнес Гриндельвальд. — А у вас в Хогвартсе, значит, производят козлов в профессора?

Я даже не посмотрел в его сторону. Вот еще — вестись на идиотские подколки, много чести!

— Ты про Черныша, что ли? — дошло наконец-то до Альбуса. — Где-то здесь был.

— «Где-то здесь!» — передразнил я. — Вам что было сказано? Чтобы вы за козами следили! А они все разбежались!

— Как разбежались, так и сбегутся, — все так же лениво сказал Гриндельвальд.

Он достал палочку, намереваясь произнести какое-то заклинание, но я остановил его:

— Не смей! Всю округу перепугаешь!

Он насмешливо поднял бровь:

— У вас такие пугливые козы?

— У нас магглы пугливые, — добавил я, сделав вид, что не заметил насмешки.

— Я не видел ни одного маггла, — усмехнулся Гриндельвальд.

— Если ты не видел, это не значит, что их нет! Там на лугу корова пасется, а стало быть, и хозяин где-то неподалеку.

По лицу заграничного франта было видно, что он мне не поверил. Причем исключительно по вредности своей, а не от того, что был знатоком нашей местности и окрестных магглов.

Меня бесил не только этот красавчик, но еще и мой братец. Он был — будто не от мира сего: тут — и не тут; смотрел на Гриндельвальда и рассеянно улыбался. Я для него словно не существовал, и пропавший козел — тоже.

— Хватит глазеть! — прикрикнул я на него. — Пошли собирать стадо и искать Профессора!

— Я бы на твоем месте, Эбби, — снова вмешался Гриндельвальд, — использовал бы магию.

— А я на своем — не буду! — отрезал я. — И я тебе не Эбби, а мистер Дамблдор!

— Ну, я-то вам не совсем чужой все-таки... — начал Гриндельвальд все с той же идиотской ухмылочкой, но Альбус не дал ему закончить.

— Геллерт! — сказал он с таким видом, как будто его приятель сейчас выболтает какую-то важную тайну.

— Я хотел сказать, — быстро поправился Гриндельвальд, — что ближний сосед — это все равно что дальний родственник.

Избави меня Мерлин от таких родственников!

Я готов был набить ему морду, но он совершенно не замечал этого. Пока мы собирали коз по всей рощице, он не умолкал ни на минуту.

— Вот до чего дошли современные маги — боятся собственной тени! Я собирался всего-навсего применить заклинание обнаружения живых существ, но и этого, оказывается, нельзя, чтобы не раскрыть себя перед магглами! Почему это мы должны подстраиваться под магглов, а не они под нас? Почему сильный должен приспосабливаться к слабому и ограничивать себя из-за того, что другим, видите ли, недоступно то, что для него естественно? В природе все наоборот!

Я подумал, что в природе как раз Салазаровы тварюшки на брюхе ползают, почему и зовутся — «пресмыкающиеся»... И ядом плюются. Тоже, нашел сильных. Только я это вслух не сказал... зря, наверное. Но я из-за козла беспокоился.

Я вообще пропускал мимо ушей все, что он говорил. Чушь это была, на мой взгляд, несусветная. Как раз сильный и должен себя ограничивать, потому что ему это по силам. Это раз. А два — от некоторых магглов лучше держаться подальше. Например, от мистера Балджера. От некоторых волшебников тоже — и Гриндельвальд был как раз из таких. Я ограничился только тем, что проворчал:

— Под ноги лучше смотри, умник!

Он меня, разумеется, не услышал, потому что такие красавчики слышат только дифирамбы и панегирики. И чуть не навернулся, споткнувшись о корень, но вовремя подоспевший Альбус подал ему руку. А тому хоть бы что! Выпрямился, отряхнулся и снова понес чушь.

Мои дурные предчувствия оправдались: мы собрали все стадо, кроме Блэка. Разумеется, два юных гения не помнили, когда потеряли козла из виду. Я подозревал, что сразу, как вышли со двора. А значит, он мог убежать в любое время: хоть с утра, хоть заслышав мой голос. То, что я его не встретил, ничего не означает, Профессор Блэк так же непредсказуем, как и его хогвартский тезка.

Ох, был бы Блэк не козлом, а волкодавом — я бы его на наших умников науськал.

Заводить коз домой было некогда, так и пошли всей компанией. Зрелище мы представляли знатное, особенно Гриндельвальд, вырядившийся не для прогулки по лесу, а для парадного приема. И ведь я их предупреждал, чтобы оделись по-маггловски! Или заграничный красавчик считает, что магглы пасут коз в рубашках с кружевными манжетами? Альбус хотя бы в своей повседневной рубашке был, хотя и измазал ее изрядно. Они будут по траве ползать, а стирать одежду я должен! Потому что Альбус не знает, с какого края к корыту подойти.

А интересно, с чего они вообще так перемазались? Неужели подрались?

— И куда он запропастился? — размышлял я вслух. — Тащиться тут через всю деревню за ним...

Гриндельвальд опять попытался что-то вякнуть про магию, но я от него отмахнулся. Тогда он сказал:

— А спросить хотя бы можно, не видел ли кто черного козла? Или по Статуту о секретности и это запрещено?

Я терпеть не могу кого-то о чем-то спрашивать, потому что в нашей деревне любой, к кому обратишься с вопросом, считает тебя обязанным выслушать все его соображения по важнейшим вопросам: от погоды до политики. В порядке компенсации, наверное. Даже если он тебя первый раз видит. А если не первый — еще хуже, сразу начинаются расспросы о семье, о школе и кончается тем, что меня начинают жалеть, а я это ненавижу!

Но Гриндельвальду я не стал этого говорить, а сказал другое:

— Тебя магглы того и гляди за иностранного шпиона примут в таком-то виде!

Заграничному красавчику было наплевать, за кого его примут. Едва мы вошли в деревню, он окликнул какую-то женщину-магглу и приступил к расспросам. Увы! Только после того, как мы прошли по краю деревни чуть ли не милю, очередной пойманный Гриндельвальдом мальчишка-маггл бросил на бегу:

— Такой большой, черный? Вон в тот двор побежал!

Мы бросились в указанном направлении. А у меня упало сердце — едва только я сообразил, что двор-то — того самого мистера Балджера. Если и есть в нашей деревне кто-то вреднее этого типа, то я с ним не знаком.

За невысоким забором, увитым плетистыми розами, как ни в чем не бывало стоял Профессор Блэк и задумчиво оглядывал грядки, выбирая, с чего начать — с капусты или с брюквы? Знаю я это его выражение. Таким взглядом настоящий профессор обозревает пойманных драчунов, прикидывая, с кого сколько снять баллов... Счастье еще, что он пока на розы внимания не обратил.

Как он за забор попал, интересно? И как его теперь оттуда вытащить? Перелезть-то не сложно, а обратно с козлом как? Он тяжелый! И упрямый, между прочим... как козел!

А я, когда на поиски отправился, даже палочку не захватил — зачем она мне в деревне?

Гриндельвальд даже и не задумался. Не успел я ничего сказать, как он направил на Профессора свою палочку и произнес:

— Wingardium Leviosa!

Козел изумленно взмемекнул и медленно поднялся в воздух, растопырив копыта. Я от такой наглости подавился возмущенным возгласом. Альбус схватился за голову. Блэк уже непрерывно возмущался по-козлиному — еще бы, ведь и капуста и брюква остались далеко внизу, — и не мне одному в его меканье слышалась отборная козлиная ругань...

— Silencio! — Гриндельвальд попытался заставить козла замолчать, но промахнулся.

И тут произошло то, чего и следовало ожидать: дверь дома распахнулась и появился маггл средних лет с вытаращенными глазами.

— Геллерт! — закричал Альбус.

Гриндельвальд вздрогнул, на мгновенье опустив палочку. Профессор шлепнулся на землю, но тут же вскочил и принялся озираться в поисках обидчиков. Ближе всего к нему находился маггл. Кто из них считал себя больше обиженным — большой вопрос, но кто вышел бы победителем из неизбежного столкновения — никаких вопросов не вызывало.

— Берегитесь, мистер Балджер!! — закричал Альбус. Геллерт тоже попытался разрулить ситуацию — но по-своему:

— Accio козел!!! — заорал он, и на этот раз у него все получилось.

Профессор Блэк проломился сквозь изгородь с розами, зацепив рогами пару бутонов, и затормозил прямо перед нами. Мистер Балджер разевал рот, как выброшенная на берег рыба. Если бы он не появился на крыльце уже после Геллертова заклятья, я бы решил, что в него угодило «Silencio»... но надеяться на это не стоило.

— Теперь этот маггл навсегда заречется пить, — пробормотал Альбус, с ужасом глядя на ошарашенную физиономию маггла.

— Ему же во благо! — философски обронил Гриндельвальд.

И козел и маггл потихоньку отходили от шока. Еще немного — и нам достанется от обоих. А со мной все стадо, включая двух козлят, которые Блэка боятся еще больше, чем мы — слизеринского декана.

Гриндельвальд видел перспективу не хуже меня: он предупредил бросок Блэка в направлении обидчика — с улыбкой направил на козла палочку и произнес:

— Imperio!

Профессор тут же замер на месте, глядя на Гриндельвальда прямо-таки собачьими глазами. Мы с Альбусом тоже замерли, осознавая услышанное. Вроде ж говорили нам на уроке, что за такое в Азкабан загреметь можно. Или это только за человека, а за козла — нет? Да Гриндельвальд в сто раз больше козел, чем Блэк! Как он смеет с моим Профессором...

— Ты что, одичал?!

— Ну, что ты кричишь? — произнес австрийский красавчик тоном раздраженной слизеринской девицы. — Как ты собирался его вытаскивать, за рога, что ли?

— А Статут о секретности? — с отчаяньем спросил Альбус.

Не только он — я тоже не знал, что делать. То есть если не Гриндельвальд — знал бы. Если бы он не махал палочкой при маггле, я бы с ним договорился.

— Плевал я на Статут о секретности! — весело сказал Гриндельвальд. Ни я, ни Альбус так и не успели ничего сказать — австриец направил палочку на маггла и на забор и произнес:

— Obliviate! Reparo! — и все стало как было... только на рогах Блэка так и болтались оборванные розовые бутончики... как на вешалке.

Мистер Балджер потер рукой лоб, недоумевающе обвел глазами двор и скрылся в доме.

Гриндельвальд посмотрел на нас, снял с левого козлиного рога полураспустившийся цветок, сунул его Альбусу в петлицу и шутовски раскланялся. И рассмеялся.

— А теперь отвечаю на ваши вопросы. Можете их не задавать, я и так знаю, о чем спросите. Во-первых, Альбус, ничего страшного с магглом не случится, разве что голова поболит полчасика. Один раз применить заклинание Забвения намного проще, чем сначала объясняться с магглом, а потом волочь козла за рога.

Мы оба хотели возразить, но не успели, он посмотрел на меня и продолжил:

— Во-вторых, Аберфорт, проще один раз применить заклятие, чем справляться с бешеным козлом посреди всей деревни. И прошу заметить, что применение непростительных заклятий к животным не является преступлением. Я всего лишь экономлю ваше время и силы и не понимаю, чем вы так недовольны.

— А козла тебе не жалко? — я наконец-то обрел дар речи.

— А почему мне должно быть жалко козла? Я не бью его палкой, я не тащу его за рога из огорода, я всего лишь применил к нему Империус, который не вызывает никаких отрицательных ощущений. Ты хочешь, чтобы я его снял? Но тогда справляться с козлом будешь ты — а я со всем моим удовольствием аппарирую. — Геллерт отцепил цветок с другого рога Блэка и предложил козлу вместо капусты. Профессор, вполне удовлетворенный заменой, сжевал бутончик и потянулся к Гриндельвальду за добавкой. МОЙ козел! К ЭТОМУ ТИПУ!! Подумать только, что Империус с людьми... тьфу! — с животными делает...

Мне противно было смотреть на него, не то что разговаривать. Я вытащил из кармана складной нож — красавчик шарахнулся от меня, забыв про все свои заклятья, — смерил его презрительным взглядом и со злостью отхватил несколько пышно цветущих веток, свесившихся по эту сторону ограды. В нормальном состоянии грабить чужие сады мне бы и в голову не пришло... но пусть хоть Ариана порадуется. Я развернулся и пошел к дому. Козы двинулись за мной, в том числе и Блэк, которого я не видел, но чувствовал спиной.

Уже перед самым домом Альбус тронул меня за плечо.

— Эбби, не надо никому об этом рассказывать.

— Ты за дурачка меня принимаешь? — рассердился я. — Кому я, по-твоему, могу рассказать? Ариане? Или тетке Батильде?

— Пойми, Геллерт погорячился, хотя по сути мы не совершили ничего противозаконного. Ведь периодически к магглам применяют заклятие забвения...

— Кончай, умник, — оборвал его я. — Обедать пошли. А то Ариана заждалась уже.

7.

Наконец-то Берти с Гэлом помирились! Я так обрадовалась! Они вернулись все вместе — с козами и с Гэлом — и Гэл остался у нас обедать. А Берти мне розы принес. Колючие, но красивые. Но красота — она ведь всегда колючая... чтобы защищаться. Я посмотрела на розы и вдруг поняла, почему Гэл такой колючий, когда Берти рядом. Но теперь ему колючки больше не нужны, потому что Берти больше нападать не будет, он мне пообещал... если я правильно поняла. А Берти сказал, что теперь каждый день мне цветы дарить будет. Правда, друг на друга все очень странно смотрели, но зато гадостей друг про друга не говорили! Я им сама на стол накрыла, мне так хотелось, чтобы Гэлу у нас понравилось и он каждый день приходил. Не только к Алу — но и ко мне тоже! И Гэл в самом деле на меня посмотрел, поблагодарил и спросил, как я себя чувствую. И потом, хоть и говорил с Альбусом, но и на меня смотрел иногда и улыбался, а я ему улыбалась.

После обеда они пошли к Алу в комнату, а мы остались с Берти мыть посуду и прибирать в кухне. Берти привычно ворчал, что Ал никогда ему не помогает. Но Ал раньше помогал, а теперь они с Гэлом все время. Ну и что, я Альбуса вполне понимаю: и я бы хотела постоянно быть с Геллертом. Чтобы он был принцем, а я его принцессой.

— Как хорошо, что вы помирились! — радостно сказала я, расставляя чистые тарелки на полке. — Вы оба хорошие!

— Ага, хорошие, — проворчал Берти, — только коз им доверять нельзя. Они Профессора Блэка потеряли, и тот в чужой огород забрался!

— Но ведь нашли же?

— Нашли, — подтвердил Берти почему-то печально. Отвернулся и задумался о чем-то. Опять сердится? Но на что сердиться, если Профессор нашелся?

Берти долго молчал, а потом вдруг спросил:

— А хочешь, я тебя заклинаниям поучу?

— Нет! — тут же ответила я. — Я боюсь.

— А с Геллертом не боялась?

А ведь правда: почему я с Гэлом не боялась? То есть поначалу чуть-чуть страшно было, но потом мне так хотелось сделать ему приятное, что я забыла про страх. Я ведь для него все это делала...

— Мне с тобой и так хорошо, — наконец нашлась я. — С тобой в куклы играть можно или коз кормить...

Он улыбнулся, но как-то очень криво. Не верит мне? Но почему? Я и правда лучше с ним в куклы поиграю, чем еще раз попробую ветку в ложку превратить. Я ведь вчера так устала! Но это стоило того, чтобы Гэл меня на руках нес. А Берти и так бы понес... Берти для меня все сделает, я знаю. А Гэл... — я на минутку задумалась. Странно как-то получается: ведь он же меня на руках нес? Нес. А не ради меня самой... Он в тот момент не со мной был. То есть со мной — но в то же время...

Только я не стала этого всего Берти говорить, потому что не знала, что сказать. Раньше всегда знала, а сейчас нет, сейчас я не знаю, как мне про Гэла говорить...

— А если мы вместе будем тебя учить, ты согласишься?

Я неуверенно кивнула.

— Сегодня?

— Лучше завтра, — сказал Берти. — Я с этими козлами совсем вымотался.

Мне было немного страшно, но не так сильно, как раньше. Зато захватывала мысль, что они ОБА со мной будут: и Гэл и Берти, и тогда они совсем помирятся, и мы с Гэлом подружимся по-настоящему.

А пока что Ал с Гэлом так и просидели до вечера в своей комнате, а мы с Берти пошли ко мне играть в школу для кукол.

На следующий день Гэл пришел к нам после завтрака, очень веселый, и сказал Берти:

— Ну как, хочешь всех коз без проблем отправить пастись, пока мы тут будем заниматься?

— Нет! — решительно и немного зло ответил Берти.

— А зря, зря, — покачал головой Гэл, — терять столько времени и сил ради каких-то идиотских принципов...

— Геллерт! — оборвал его Альбус, и тот замолчал сразу же.

Я не поняла, к чему это он. Разве можно коз одних отпустить? Тем более Профессора, которого вчера еле нашли? И что это за принципы такие?

Берти все еще злился, тогда я подошла к нему, тронула за руку и попросила:

— Берти, ты же мне обещал, что вы помиритесь.

Он только тяжело вздохнул и сказал Алу с Гэлом:

— Мы тут не ради этого собрались, давайте делом займемся!

Мне опять стало страшно — непонятно почему: сама ведь хотела, чтобы мы все вместе собрались.

— Ари, — спросил Ал, — что ты хочешь? Трансфигурацией заняться или заклинаниями?

— Ты попонятнее выражайся, умник, — проворчал Берти.

— А что непонятного? — удивился Гэл. — Трансфигурация — это превращение одного предмета или живого существа в другой. Как ты веточку в ложку превратила.

Вот теперь все ясно. Кроме одного: что же Берти сам мне не объяснил вместо того, чтобы злиться? Сам ведь знает, что они значат, так почему мне не может объяснить?

Но одного я все равно не поняла:

— Что значит — «живых существ»?

— То и значит, — улыбнулся Гэл. — Можно, например, эту чашку превратить в мышь. Или вашего козла Блэка в табуретку.

— Не надо Профессора в табуретку! — возмутилась я. — Ему же больно будет!

— Вот именно, — подтвердил Берти. — Зачем животных мучить?

Гэл усмехнулся:

— Разве вы в Хогвартсе мышей в чайные чашки не превращаете?

Мышей — в чашки! Козлов — в табуретки... ужас какой! Это они в Хогвартсе таким кошмаром занимаются? И еще меня собрались этому учить? Зачем?? Что — у нас табуреток мало? А Блэк у нас всего один... Глубоко во мне зашевелилось что-то очень неприятное...

— Так то мыши, а то Блэк! Хватит с него вчерашнего! — начал заводиться и Берти.

Значит, было все-таки «вчерашнее»? Это когда Блэк потерялся? А мне опять ничего не рассказали!

— Да что ты так за него беспокоишься? — пожал плечами Гэл. — Ничего с ним не случилось.

— Это ты так думаешь, — возразил Берти. — Кому может понравиться, когда им управляют?

— Я, в отличие от тебя, не столь щепетилен в отношении козлов. Я, видишь ли, предпочитаю интересы людей.

— То-то ты забор мистера Балджера в щепки разнес!

— Я его починил потом!

— А я предпочитаю, чтобы всем было удобно — и мне, и козлам, и соседям — и без потомственных починок! Если не пускать козлов в чужой огород, то не придется изобретать идиотских способов их оттуда вытаскивать!

Да что же это такое! Они опять ссорятся? Ведь обещал же мне Берти, что помирятся! И что они сделали с Профессором, кроме того, что он потерялся, а они нашли? В табуретку превратили? Я не хочу, чтобы Блэка превращали в табуретку, он хоть и вредный, но живой! И... и забор в щепки — зачем?

— Не ссорьтесь, пожалуйста! — жалобно попросила я. Еще немного — и заплачу, потому что мне больно видеть, как они ссорятся. Я ведь их обоих люблю больше всего на свете!

— Кто ссорится? — удивленно спросил Гэл. — Я всего лишь объясняю твоему брату элементарные вещи. Не моя вина, что он их не понимает.

— Козла нельзя превращать в табуретку! — убежденно сказала я.

— Никто и не собирался вашего Блэка во что-либо превращать, — размеренно произнес Гэл. — Тем более тебе это пока что рано.

— Я вообще Блэка превращать не хочу! Ни рано, ни поздно!

— Да успокойся ты! — немного сердито сказал Гэл. — Отцепись от своего козла! Да что это за семейка, Мерлин побери! — добавил он тихо, но я все равно услышала.

Он что — на меня сердится?!

Вокруг меня стало как-то не по-хорошему пусто. И слова в этой пустоте зазвучали громче обычного.

— Давай с самого простого заклинания начнем, с левитации, — сказал Гэл. — Аль, дашь свою палочку? Или лучше мою?

— Я боюсь, — пролепетала я.

И правда — теперь я по-настоящему боялась. Не от неуверенности, что не справлюсь, а наоборот, от уверенности, что получится... только не то, чего от меня хотят. Тогда, с Алом и Гэлом, было не так страшно, а когда к ним прибавился Берти, мне вдруг стало НАСТОЛЬКО не по себе.

— Ари, не бойся, — сказал Альбус. — Мы же здесь.

Гэл усмехнулся опять как-то криво. Я неуверенно взяла палочку, хотя мне этого ОЧЕНЬ не хотелось. Хотелось остаться с кем-нибудь одним — или с Гэлом, или с Берти.

— Теперь берем... Ну, карандаш хотя бы. Аль, у тебя есть карандаш?

— Сейчас будет. Accio карандаш!

— Не надо, Гэл, — опять сказала я. — Я боюсь!

— Да что ты заладила — боюсь да боюсь! Ты ведь можешь, что за страдания на пустом месте!

— Не смей кричать на мою сестру! — заявил Берти.

— А что ты мне указываешь? — Гэл опять криво усмехнулся. Еще так злобно на Берти посмотрел...

Ал попытался отвлечь их: тронул меня за плечо и тихо произнес:

— Ари, ничего не бойся. Давай, направь палочку на этот карандаш, и говори: «Wingardium Leviosa». Он должен подняться в воздух.

Но я уже и это не могла. Как я могу сосредоточиться на карандаше, если совсем о другом думаю? Ну почему они только обещают, что помирятся, а когда соберутся вместе — все летит прахом?! Ну, почему они так друг на друга смотрят? Я не хочу ничего учить, я не хочу ничего делать с этим несчастным карандашом, я хочу, чтобы они помирились! А если они не хотят мириться, я хочу остаться одна!

Я палочку из рук не выпустила, но ничего не сказала — я забыла, что говорить. Я вообще не знала, зачем я здесь, что мы делаем... Не хочу, вообще ничего не хочу, пусть никого не будет, и меня тоже...

Что-то с громким звоном упало и разбилось. Но мне мало этого было, пусть хоть все рухнет!

— Альбус! — тревожно вскрикнул Берти.

— Expelliarmus! — произнес Гэл, держа палочку направленной в мою сторону.

НА МЕНЯ?! Он что — собирается что-то со МНОЙ делать? МЕНЯ в табуретку превратить? НЕ ВЫЙДЕТ!!!

Кто-то обнял меня и тихо прошептал:

— Ари... Выпусти палочку, и все кончится...

Это Гэл или Берти? Нет, не Гэл, Гэл меня в табуретку превращать собрался. Это Берти, он ни во что превращать меня не будет, он хороший... Только бы не ссорился ни с кем...

— Берти, — прошептала я, — уведи меня отсюда...

Он поднял меня на руки и понес из гостиной наверх в мою комнату. Альбусову палочку я выронила, едва Берти меня поднял. Мне с ним хорошо так было... И то страшное, что приходило, он сразу прогнал. Но это не из-за Гэла, это из-за того, что они никак помириться не хотят, а мне всегда становится плохо, когда кто-то ругается...

Берти положил меня на кровать, укрыл пледом и сам сел рядом. Мне хотелось плакать: обычно только на это силы и остаются после приступа. Хотя сегодня его все-таки не было, Берти успел остановить...

— Берти... — сказала я, держа его за руку.

— Ты из-за меня? Или из-за Гриндельвальда?

— Вы ссорились, а я хотела, чтобы вы помирились...

Он погладил меня по голове.

— Я не могу с ним помириться. Мне не нравится, что он делает. То, что он вчера сделал с Блэком...

— Превратил его в табуретку?

— Хуже, — вздохнул Берти. — Ари, я не запрещаю тебе с ним общаться. Но я боюсь за тебя.

— А я просто боюсь... Не уходи, посиди со мной, ладно?

— Да куда я от тебя уйду, — опять вздохнул Берти и снова погладил меня по голове.

Мне так хорошо было с ним... С Гэлом тоже было хорошо. Вот если бы он со мной был один, он бы ни с кем не ссорился. Но почему они не могут быть вместе — Гэл и Берти? Почему? Что мне делать? Как мне любить обоих, если они ссорятся и мне плохо делается от этого?

— Берти... А что Гэл сказал такое непонятное? Он хотел меня в табуретку превратить?

— Не хотел, — усмехнулся Берти.

У него усмешка была совсем не кривая, не такая, как у Гэла только что. Но ведь Гэл умеет улыбаться, я сама видела, он так улыбается, что сразу светло становится и хочется прыгать и петь. Это он из-за Берти, из-за того, что они ссорятся...

Берти продолжал:

— Он хотел, чтобы ты выпустила палочку. Это обезоруживающее заклинание, оно выбивает палочку из руки. Но ты не выпустила.

Я не совсем поняла.

— Да я и так ее отпустила потом...

— Ты сама ее выронила. А он силком отнять хотел. А с тобой нельзя силком.

— Нельзя, — согласилась я. — Ты посиди еще со мной, не уходи.

— Не уйду я, — снова сказал Берти и легко провел пальцами мне по щеке. — Ты спать хочешь? Я посижу с тобой...

— Не хочу, — сонно пробормотала я.

Наверное, все-таки хочу... Ну, вот когда усну... или не усну, тогда и посмотрим.

Как хорошо, что Берти со мной... Но было бы еще лучше, если бы это Гэл был. Один, даже без Альбуса. Чтобы он сидел со мной, и держал меня за руку, и по голове гладил, и в щечку поцеловал... Только мы с ним — и больше никого. Вот возьму и засну, и пусть он мне приснится...

* * *

Почему Ариана не захотела, чтобы я ее учил? Она мне не доверяет? Или не принимает всерьез? Или после того раза она может воспринимать исключительно Гриндельвальда? Я уже понимал, что бесполезно ее разубеждать, бесполезно объяснять, что на самом деле представляет из себя этот красавчик — она им очарована, и мне осталось только смириться с этим. А рассказать историю с Блэком я не мог: она бы не поняла и испугалась. Или еще того хуже: решила бы, что я на «Гэла» наговариваю...

И ведь просил же я Альбуса, чтобы в следующий раз мы учили Ариану все вместе. Я с самого начала об этом говорил! Сколько раз предупреждал, чтобы только при мне! Нет, он свои гениальные идеи теперь исключительно с Гриндельвальдом воплощает, а я как будто и ни при чем.

И все-таки он внял и согласился, и на следующий день мы собрались все четверо. Но с самого начала все пошло наперекосяк. Гриндельвальд говорил чудовищные вещи, выдавая их за прописные истины, Альбус прикидывался мебелью, а Ариана, естественно, испугалась. Как я и думал! Это надо было догадаться — заявить, что козла можно превратить в табуретку! Да я бы за такие слова его самого бы в ночной горшок превратил! При Ариане нельзя такое говорить, а с меня и вчерашнего было достаточно. Но наш красавчик даже и не посмотрел, в каком она состоянии. И Альбус туда же: твердил ей про заклинание левитации, когда она уже вне себя была. Я-то знаю этот взгляд! Они очухались только, когда ваза с цветами на кусочки разлетелась, но я опомнился раньше: бросился к ней, крепко взял за руки и посмотрел в глаза. Я ее всегда так выводил: чтобы она осознала мое присутствие и не теряла контроль над собой. Потом взял на руки и отнес в комнату, оставив двух красавцев рыдать над разбитой вазой.

Ну почему при нем она смогла справиться с тем, с чем первокурсники справляются не с первого раза, а при мне чуть приступ не случился? Но не случился же — как раз потому что при мне! Я-то знаю, как ее остановить. Но при Гриндельвальде приступа не было! Но и при мне одном тоже бы не было. Тогда почему я один не могу учить ее магии? Может, потому что это нам обоим не особо и надо? Домашние дела можно делать и руками, а в Хогвартс волочь Ариану я не собираюсь. Нечего ей делать в Хогвартсе. Чтобы ее там слизеринцы дразнили? Я-то могу просто по морде дать и успокоиться, а она не выдержит. И что тогда от Слизерина останется? И вообще от Хогвартса?

Я, кажется, понял, в чем дело. Когда меня нет, этот тип может сколько угодно делать вид, что он хороший. И ему верят. Как же не поверить такому красивому и обходительному молодому человеку! Но я-то смотрю не на то, как человек выглядит, а что он из себя представляет! Если в темной комнате горит одна свечка, можно любоваться на нее сколько угодно и не заметить, что в комнате не прибрано: что разглядишь при свете свечи? Но если открыть занавески и впустить дневной свет, то сразу становится виден весь беспорядок и комнату уже не назовешь красивой. Вот я и смотрю на заграничного красавчика при дневном свете, а не при свете свечи, как Ариана. И не только смотрю: еще и ей поневоле глаза открываю. А ей не хочется, потому что это неприятно, и она не привыкла.

Ну, может хотя бы его сегодняшние заявления ей глаза откроют. Она не сразу поверит, может быть, ведь это так неприятно и больно — разочаровываться в том, что ты считал образцом красоты... но я рядом, я поддержу ее.

Хотя приступа и не было, она устала. Она всегда устает, и тогда я обычно сижу с ней, пока она не заснет, либо не встанет. Мама всегда считала это пустой тратой времени, а Альбусу всегда было все равно. Да и Гриндельвальду все равно, бросили же тогда они ее спящую одну! Я бы остался в доме, даже если она спит: а вдруг проснется и понадобится моя помощь? Мне вот не все равно, и Ариана это понимает... тогда что же она так прицепилась к заграничному красавчику?

Я что-то говорил ей и гладил по волосам, и держал ее руку в левой своей ладони. Она совсем уже успокоилась и, похоже, начинала засыпать. Вот и хорошо, пусть отдохнет... а потом мы коз во двор хотя бы выпустим, хотя они и так уже сожрали все, что можно. Отправить, что ли, красавчиков веники вязать, а то пора запасы на зиму делать, а я с этим Гриндельвальдом чуть с ума не сошел. Оставлять их с Арианой наедине не хочется больше, видеть его в своем доме тоже... но придется, я же обещал сестренке, что мы помиримся.

Не хочу я с ним мириться, вообще не хочу видеть его вместе с Арианой, но я не могу ее заставлять, я могу только ждать, пока она не убедится, какой он на самом деле. Хоть рядом со мной она сумеет разглядеть его по-настоящему... Ари... девочка моя... Как ты красива, когда спишь... или ты еще не спишь?

Я осторожно погладил ее по щеке. Она не открыла глаз, улыбнулась только. Я ее тихонько поцеловал в лоб, она опять улыбнулась.

Что-то было не то. Я чувствовал, что не то. И не в Гриндельвальде тут дело. Во мне. Не могу я просто так рядом с ней сидеть, мне хочется обнять ее, поцеловать, да не один раз, а много раз и крепче, хочется, чтобы она была только моя и только со мной... И такое не первый раз уже! С тех пор как на каникулы приехал. Только я этого до сих пор не осознавал, не хотел осознавать, заставлял себя думать, что все нормально.

Ничего себе нормально! Я что — влюбился в собственную сестру? Вот это финт... Вронского... И что делать? Она ж ни о чем таком не догадывается... И не должна догадаться! Слышишь, Берти? НЕ ДОЛЖНА. Потому что у нее жизненного опыта почти нет. И то: я-то думал, у меня его достаточно! А сам сразу не понял, что со мной творится, хотя с самого начала все было ясно. Ну, может оно со стороны только видно, так смотреть-то некому, Альбус только на своего Гриндельвальда смотрит... тоже, что ли, влюбился? Так Гриндельвальд же не девочка! Хотя он и на мальчика-то не очень похож. Так, порхающее недоразумение.

Ари, кажется, заснула, а я машинально гладил ее по волосам и думал, что делать дальше.

А впрочем, зачем что-либо делать? Раз я понял, что со мной такое, то впредь буду осторожнее. Жениться на ней я не собираюсь, но и отдавать кому-нибудь — тоже. Она ведь не сможет, испугается, я знаю... А меня она не боится. Гриндельвальда тоже не боится... но это потому, что не знает. И не представляет, чем ей могут грозить близкие с ним отношения. А со мной точно не грозят. Ничем. Ведь я — ее брат.

Всего лишь ее старший брат. И так меня резануло это «всего лишь»! Казалось: быть братом так много... а оказалось — так мало! Особенно, когда есть счастливый соперник... которому такое счастье, если верить Альбусу, и даром не надо, и с деньгами не надо...

Нет уж... теперь, когда я понял, что происходит... я себе ничего такого не позволю. Но и всяким заграничным хлыщам ее тоже не отдам. Она мне теперь вдвое дороже. Вдесятеро!

Я наклонился к ней и коснулся губами ее щеки. Она улыбнулась и чуть слышно произнесла:

— Геллерт...

Я вскочил как ошпаренный. Какого Мерлина она его еще и во сне вспоминает? Сейчас у меня приступ будет, и я что-нибудь разобью. Или кого-нибудь убью. Гриндельвальда, например.

Я выбежал в коридор и прислонился лбом к стене. Все доводы разума, которые я сам себе только что приводил, куда-то делись. Я не мог слышать это имя из уст своей сестры! Просто не мог! Ну почему она влюбилась именно в этого заграничного франта? Лучше бы я ее с Лайонелем познакомил, честное слово. Или я и тогда бы ревновал? Да нет, я бы смог себя убедить не сходить с ума. Это я сейчас злюсь оттого, что знаю: от Гриндельвальда ничего хорошего не будет!

Внизу слышны были голоса: эти красавчики до сих пор сидели в гостиной и о чем-то оживленно спорили. Я вообще-то считаю, что подслушивать — ниже моего достоинства, но сразу обнаруживать свое присутствие не хотелось. Раз они не ушли к Батильде или еще куда, а сидят в гостиной, что мне мешает там появиться? И что мне мешает сначала подойти к двери, а потом сказать, что я здесь? Тем более мне показалось, что они говорили обо мне.

— А я-то думал, ты не такой упертый, как твой братец, — сказал Гриндельвальд со своей обычной ухмылочкой. Хотя я его и не видел, ухмылочку эту чувствовал.

— Я не упертый, я принципиальный. Это одно и то же.

— В вашем случае — не одно. Твой братец как козел: упрется рогами, а сам дальше своего носа не видит. Ты-то умеешь смотреть дальше своей грядки!

— Но Ариана-то не козел! Ты не можешь с ней это сделать!

— А почему? Вы уже десять лет страдаете, не зная, как справиться с вашей сестрой. Я предлагаю вариант, но тебе он не нравится из-за каких-то, видите ли, принципов.

— Но ведь первый раз у нее получилось безо всякого Империуса!

— А второй раз не получилось, и кто поручится, что будет в третий?

— Все равно я не согласен. Она не козел, ее реакция может быть непредсказуема.

— Ты хочешь сказать, на нее не подействует? Конечно, я в ее возрасте мог сопротивляться, но ведь это я, а она всего лишь слабая девчонка...

— С неконтролируемой стихийной магией, не забывай! Она убила нашу мать! Она и тебя может убить!

— Это надо очень хорошо постараться, чтобы убить Геллерта Гриндельвальда! Тем более что она влюблена в меня по уши.

— Ты пойми, что она не посмотрит, кто перед ней! Она собой в эти моменты не управляет! Одному Эбби удается ее остановить, даже я не могу! Это стихия — как ураган, как пламя! А я не могу позволить себе тебя потерять...

Последнюю фразу он произнес вполголоса, но я услышал. Повернулся и на цыпочках неслышно отошел от двери.

А я-то думал, почему в компании Альбуса не слышно разговоров о девчонках? Я-то воображал, что его невеста — наука... А оно — вон как. Я, конечно, о таком слышал... но — чтобы Альбус? Я уже готов был полыхнуть праведным негодованием... но вспомнил об Ариане. И о себе. Сам хорош, да...

8.

Вот теперь мне совсем расхотелось учиться магии. Даже у Гэла. Не хочу я силком ни у кого ничего отнимать, и мышей в чашки превращать тоже не хочу. А разбитую чашку Берти с Алом и без меня починят.

Но Гэл все равно был хороший! Иначе у меня не получалось. Иначе мир становился серым-серым... как будто солнце за тучи пряталось. Ага, как-то так получилось, что для меня Гэл стал почти как солнышко. А я на солнце, помню, однажды, заигравшись во дворе, совсем обгорела — забыла и про тень, и про зонтик. Но солнце же не виновато! А Берти на него злился — как сейчас на Гэла. А потом сам признал, что без солнца нельзя — только надо с ним осторожнее. Ну, так и мы с Гэлом будем осторожны. Он же не будет ничего нехорошего делать! Хотя бы при мне.

Я решила к следующему разу, когда Гэл у нас появится, нарисовать его портрет. Я же умею рисовать! А что не с натуры — так даже лучше. Я же рисую так, как я вижу, а не как на фотографиях. Так даже лучше — ни одна фотография не передаст, какой он весь золотистый и светящийся.

В тот же день после обеда я и села рисовать. Берти заглянул ко мне в комнату, спросил, что я делаю, а я только отмахнулась. Он не стал ко мне приставать, сразу ушел. Вечером, когда мы уже спать ложились, я сказала, что рисую Гэла, но пока еще не готово, никому не покажу.

— Лучше бы ты Блэка нарисовала, — хмуро сказал Берти. — Или Ромашку.

— Почему лучше? — не поняла я.

— Потому что они гадостей не делают. А если делают, то от них хотя бы знаешь, чего ожидать.

Я все равно не поняла. Что мне мешает сделать и то и другое? Но «гадости» меня насторожили. Хотя я решила, что Берти ревнует, потому что я Гэла рисую, а его любимых козочек — нет. И, чтобы его успокоить, ответила мирно:

— Так я Блэка тоже могу нарисовать. Хочешь? Даже с капустой. Если ему в огород нельзя, так пусть хоть на картинке будет.

— Гриндельвальд еще хуже, чем козел в огороде, — пробормотал Берти.

Вот тут я рассердилась. Ну, ведь уже просила помириться, опять начинается?

— Да чем хуже? Что он сделал?

— Тебе сказать? — Берти заколебался. Он злился и сомневался, а это значило, что я его уговорю. Что они опять от меня скрывают? Что-нибудь страшное?

— Скажи! Ты мне так про вчерашнее и не рассказал. Гэла испугался? Или Ала?

— Я Алу обещал...

— А он и не узнает ничего. И тебе все равно ничего не сделает. Он нас любит!

Берти еще помолчал, раздумывая, а потом признался:

— Мы Блэка вчера нашли в огороде мистера Балджера. И вместо того, чтобы договориться с магглом по-хорошему, Гриндельвальд попытался козла через ограду перебросить.

— Это как?

— А как мы тебя сегодня пытались научить карандаш поднимать в воздух? Тем же самым заклинанием. «Wingardium Leviosa!» — и готово, он в воздухе!

— Карандаш? У меня же не получилось...

— Козел! У Гриндельвальда-то еще как получилось! Только Блэк — он ведь живой, понимаешь?.. — ну, еще бы мне не понять! — ...Он такой шум поднял... а на шум мистер Балджер выскочил. Я бы тоже выскочил, если бы у меня в огороде такое творилось! Козел орет, маггл орет, Гриндельвальд орет... о, Мерлин! А этот австрийский придурок Блэка еще и не удержал. Блэк, когда об землю шмякнулся, был готов всех на рога поднять, кто ему попадется...

— Ой!

— Вот именно что «Ой!»...

— А потом?

— А потом он сдуру применил «Аccio!». Прямо сквозь забор! Блэк из того огорода как пушечное ядро вылетел!

— А ему не больно было?

— Козлу? Неприятно как минимум.

— Когда его хворостиной из огорода выгоняешь, ему тоже неприятно, — возразила я.

Берти быстро нашелся:

— К хворостине он привык, по крайней мере. А когда тебя в воздух поднимают — это, думаешь, приятно? А потом еще рогами об забор!

— А мистер Балджер что? Он это видел?

— В том-то и дело, что видел! Гриндельвальд потом забор починил, но это все цветочки! А потом он заставил маггла все забыть, а Блэка — идти с нами...

— Как заставил? — не поняла я. — Хворостиной?

— Нет, есть такое заклятье — Империус. Заклятье подчинение. Заставляет делать все, что хочет другой. За применение его на людях в Азкабан сажают.

— А на козлах?

— За козлов не сажают, — неохотно признался Берти. Но у него на лице было написано, что лучше бы сажали!

Я задумалась. Все равно не могла я признать, что Гэл плохой! Не могла, и все! Да и что во всем этом такого?

— Он хотел как лучше и как быстрее.

— Ты его все время оправдывать будешь? — рассердился Берти.

— Да, — честно ответила я. — Потому что я его люблю. А ты не сердись, пожалуйста.

— Я не сержусь, — соврал Берти. — Спи давай.

Но мне не хотелось ложиться, не выяснив все до конца. Да и спать не хотелось, я же днем спала уже.

— Он еще раз придет? Или он тебя испугался?

— Ага, испугается он, жди! — вздохнул Берти. — А что ты скажешь, если он ко мне Империус применит?

— Ты же сам сказал, что к людям нельзя! Значит, и не будет.

— Не понимаю, за что ты его любишь, — покачал головой Берти.

— Я его просто так люблю, — призналась я. — Ни за что.

— А меня?

— И тебя тоже просто так, — и я взяла его за руку. — А давайте на рыбалку пойдем. Ты же собирался с Алом, вот можно всем вместе и пойти.

— Вытащишь их, как же, — только и проворчал Берти.

Но следующий день обошелся без рыбалки, потому что я встала поздно и хотела сначала портрет закончить, чтобы Гэлу показать. А то вдруг он придет — а у меня ничего не готово? Ведь что я еще могу сделать, чтобы он меня тоже полюбил? Альбус с ним умными словами разговаривает. А я могу его нарисовать — так, чтобы он понял, каким я его вижу. И тогда ему точно никаких гадостей, о которых Берти говорил, делать не захочется! А захочется быть со мной. Потому что в чьих же еще глазах он — такой красавец? Берти я помогла посуду вымыть и в кухне прибрать, а потом пошла к своим краскам. Берти мне больше уже про Гэла не говорил. Ну и правильно. Если не видит в нем ничего хорошего, пусть лучше тогда совсем про него молчит. А Гэлу я все объясню, и он поймет. Он же не мама. Та ничего понять не могла, потому что твердая и тяжелая, а Гэл легкий и прозрачный, он должен понять.

Только бы он понял, что я его люблю, а остальное потом само придет. Жаль, что нельзя прямо сказать — не принято. Еще ни одна принцесса сама принцу в любви не признавалась, всегда наоборот было. Надо, чтобы он сам увидел и понял. Вот дорисую его портрет, может, тогда и поймет...

Вот интересно, что Ал обо всем этом думает? Ему ведь тоже нравится Гэл, как и мне, это видно; а значит, мы с ним заодно, значит, он мне должен помочь. Только его поймать надо было, он дома почти не появлялся. А когда появлялся, был такой рассеянный и нас с Берти как будто не замечал. И как мне с ним говорить, если он только завтракать выходит, а завтракаем мы все вместе? А я не хочу лишний раз при Берти говорить про Гэла. Но не ночью же мне в комнату к Алу идти! Хотя он по ночам все равно не спит: книжки читает и письма пишет, мне Берти сказал. Он видел, как Ал посреди ночи сову с письмом отправлял. То-то он за завтраком носом клюет! Ага... он-то не спит, зато я сплю! Я же нормальная.

Я уже закончила портрет, но потом еще два дня не могла поймать ни Ала, ни Гэла. Только на третий день вечером мне удалось увидеть Ала одного. Я сидела в гостиной с книжкой и ждала Берти, который застрял во дворе, а про Альбуса даже не думала, и тут он и вошел. Только он хотел пройти к себе наверх, как я его окликнула:

— Ал, подожди!

Он растерянно оглянулся, как будто не узнал, кто позвал его. Какой смешной! Я не выдержала и тихо рассмеялась.

— Иди сюда, садись. — Я отложила книжку и показала на место на диване рядом с собой.

Он сел с таким видом, будто это не он вовсе, а он сам где-нибудь в другом месте — в своей комнате пишет письмо.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросил он несмело.

Мне опять стало смешно. Но и обидно немного — ему что, и поговорить со мной больше не о чем?

— Я себя очень хорошо чувствую! — ответила я радостно. — Позови Гэла, пусть он к нам придет, а? Я его портрет нарисовала. А еще давайте все вместе на рыбалку пойдем.

Он ошалело на меня посмотрел, как Ромашка, когда у той из-под носа вкусную ветку выдергивают.

Потом опомнился:

— А мне портрет покажешь? — А я-то уже решила, что он и показать не попросит.

— Пойдем ко мне, покажу.

В гостиной мне показывать не хотелось, потому что вошел бы Берти и опять рассердился. А ко мне в комнату он без разрешения не входит. А в последние дни вообще не входит, если я его не позову. Так что он и не заметит, что я не одна, будь я хоть с Алом, хоть с Гэлом... Вот бы было хорошо с Гэлом вдвоем в одной комнате остаться!

Берти я портрет так и не показала, потому что он больше не спросил. Сама только любовалась. Я до этого лучше ничего не рисовала, сама удивилась. Будто моей рукой водил кто-то. Гэл у меня стоял на фоне ярко-голубого неба, в серебристой рубашке и с цветами в руках. Желтыми, как солнышки. Это вместо солнца на картинке, потому что желтого и так было достаточно: и цветы, и его волосы, развевающиеся по ветру. А на заднем плане листья деревьев колыхались и цветы росли. Несмотря на то что ничего не двигалось, для меня картинка была как живая. Это Алу просто заколдовать картинку, чтобы она двигалась, потому что он рисовать не умеет. Но это неинтересно. А вот попробуй без колдовства нарисовать так, чтобы и ветер увидеть, и улыбку живую ощутить, и даже слова услышать. Когда я одна любовалась на картинку, я не просто смотрела, я с ним разговаривала. Но при Але он не будет говорить то, что говорил мне — он же все понимает!

— Ну, как тебе? — спросила я Альбуса.

Он держал рисунок в руках, завороженно на него смотрел и молчал. Так долго, что я не выдержала и спросила еще раз:

— Как тебе? Нравится?

— Да, очень! — оторвавшись от каких-то своих мыслей ответил Альбус. — Ари, а ты мне это не подаришь?

Я удивленно посмотрела на брата:

— А тебе-то зачем? Я это для себя нарисовала. А если Гэл попросит, то ему подарю.

— Ну да, конечно, — рассеянно пробормотал Альбус. — Вообще-то, он мой друг.

И все на картинку смотрел, а меня и не замечал. Но картинка-то моя, он ведь про меня не должен забывать, когда ею любуется!

— Правда, Гэл хороший? — спросила я, чтобы напомнить о себе.

Ал кивнул, но все так же рассеянно. Я продолжила:

— Давайте вместе на рыбалку пойдем. Или приведи его к нам, посидим вместе, в карты поиграем. Или просто посидим, а то ты с ним целый день, а я тоже хочу его видеть.

— Тебе с нами неинтересно будет, — очнулся от своих мыслей Ал.

— Нет, интересно! — горячо возразила я. — Если вы будете говорить о непонятном, я буду просто на вас смотреть. Но Гэл ведь о понятном тоже может!

Альбус наконец-то посмотрел на меня и вдруг спросил:

— Ты его любишь?

— Да, — призналась я и тоже на него посмотрела.

Мы долго так сидели, смотрели друг другу в глаза и молчали. Потом он встал:

— Там Эбби вернулся, кажется. Я пойду к себе.

— А как насчет рыбалки? Завтра пойдем?

— Лучше послезавтра. Это надо с раннего утра, а сегодня я устал.

И с этими словами он вышел из комнаты и закрыл дверь.

И от чего это, интересно, он устал? Он же по дому ничего не делает! Или он много думал и от этого устал? Это ж сколько нужно думать, чтобы так уставать? Мы вот с Берти можем думать за мытьем посуды или уборкой, а Альбус почему-то нет. Какой он все-таки смешной!

* * *

За последние дни я твердо усвоил две вещи: во-первых, все вокруг идиоты, включая меня самого, во-вторых, нельзя этого говорить вслух. Особенно этим самым иди... В общем, я не сказал, а вы не слышали!

Ариана только и делала, что вздыхала по Гриндельвальду, и даже взялась рисовать его портрет. Даже несмотря на то, что я ей рассказал про козла и маггла. Вот этого никак не могу понять. Она ж сама признает, что животных нельзя мучить и что заборы ломать тоже нельзя... никому нельзя — а Гэлу можно! Так получается. Что ни возьми — все равно она этого козла оправдает!

Больше я с ней о Гриндельвальде не заговаривал — бесполезно. Одна надежда была на то, что август когда-нибудь кончится и этот тип свалит в свою Австрию. А я могу и не возвращаться в школу, и плевал я на Альбусовы разрешения. Возьму и не поеду, и пусть он идет далеко и надолго.

Ариана очень хотела, чтобы я вытащил красавчиков на рыбалку. Но после Арианиного приступа Гриндельвальд опять перестал у нас появляться. Испугался небось. Я же с самого начала говорил, что нутро у него гнилое!

Мне только одно странно было: почему Альбус в нем все еще не разочаровался. Ладно, Ариана — у нее свое представление о мире, да и по сути маленькая она. Выглядит на все шестнадцать, а думает порою как десятилетняя. Жизненного опыта нет!

Но Альбус... Я от него такого не ожидал. Несмотря на все обилие гениальных идей, несмотря на полную хозяйственную беспомощность, добро от зла он все-таки отличить мог. Когда к нему подкатывались всякие ненавистники магглов, он вежливо посылал их подальше. И то, что изо всех слизеринцев для своей компании он выбрал самого приличного — Финеаса Блэка, — тоже о чем-то говорит. И тут вляпался по самые уши! Ну да, они не во всем согласны, сам слышал, как они тогда спорили, но я бы выставил Гриндельвальда взашей еще за Блэка и Балджера. Не говоря уже о предложении применить «Империус» к Ариане. За это он бы у меня сам под «Империусом» козлиное дерьмо жрал! А наш юный гений всего лишь мягко его отговорил, причем главным аргументом выдвинул не то, что это вообще-то нехорошо, и даже не то, что это преступление, а то, что Ариана его, видите ли, случайно убить может. Я не дал им обоим по морде только потому, что сам поступил не совсем честно: подслушивать-то нехорошо! Теперь я мучался, а эти двое чистенькими остались.

После того как Альбус обещал Ариане, что «послезавтра» пойдем на рыбалку, прошло еще дня четыре, если не вся неделя. У меня в каникулы дни обычно путаются, я их только в школе различаю.

Пока мы все никак не могли собраться, пришло письмо от Лайонеля, который звал меня еще на один матч по квиддичу. Я поймал себя на том, что мне хочется смотаться отсюда хоть на квиддич, хоть куда, и Лайонеля тоже увидеть хочется. По сравнению с моим братцем он казался образцом здравомыслия. Но оставить дом я не мог: тут и так уже почти палата в святом Мунго, а что без меня будет?

Лайонелю я ответил, что у нас Мерлин знает что творится и пусть он идет на квиддич без меня. А вот когда получим письмо из Хогвартса, за учебниками можно будет отправиться вместе. Хотя я не был уверен, что мне это нужно... но не пугать же раньше времени Лайонеля, того и гляди, заявится ко мне семья Уизли в полном составе.

В конце концов, наши красавчики все-таки соизволили обратить на нас с Арианой свое драгоценное внимание и условиться о дне похода на рыбалку. Хотя я неоднократно объяснял Альбусу, что одеваться надо, как магглы, а не как наследные принцы, Гриндельвальд опять явился все в той же нарядной рубашке. Я мысленно пожелал ему свалиться в реку и мысленно же пообещал в этом ему посодействовать. Ариане я предложил накинуть плащ с капюшоном, чтобы ее никто не узнал. Мало ли кто мог приехать к нам в гости. Но Альбус заявил, что лучше наложить на Ариану заклинание невидимости. Для гарантии. Хотя бы до речки. А там мы найдем уединенное место, я таких десяток знаю. И никто к нам не сунется, потому что у нас в деревне не принято мешать рыбу удить.

Ари, может, и воспротивилась бы, но Гриндельвальд, разумеется, оказался заодно с Альбусом, а уж с ним-то Ариана согласилась без колебаний. Только спросила:

— А это не больно?

— Да ты что? — замахали руками оба красавчика. — Нисколько!

— А меня что — совсем никто не увидит?

— Совсем, — сказал Гриндельвальд таким тоном, каким обычно обращаются к детям или слабоумным.

— И ты?

— И я.

Ариана беспомощно посмотрела сначала на Гриндельвальда, потом на меня. Потом просияла:

— Я тебя за руку буду держать, чтобы не потеряться!

— Я тебя сам за руку возьму! — не выдержал я.

Ариана лукаво улыбнулась:

— А у тебя в руке удочки будут, ты же сам сказал, что никому их не доверишь!

Тьфу ты. И сказать ничего не могу, потому что боюсь, что мы опять поссоримся.

— Мерлин с вами, — вздохнул я, — колдуйте. Только если что случится...

— А Мерлин нам не помешает, — рассмеялся Гриндельвальд, — я бы задал ему пару вопросов...

— Только пару? — поинтересовался Альбус.

— Ну а что, до всего остального сам не дойду?

Мне надоело их слушать, и я пошел за удочками. А когда вернулся — Арианы уже не было видно. Знал же, что бояться нечего, что ничего не случилось, а все равно испугался. Чуть не бросился на юных гениев с криком «Где Ариана?». Но не успел, кто-то меня сзади дернул за волосы. Я переложил все удочки в одну руку и второй поймал Ариану за рукав.

— Ага, попалась!

Она рассмеялась, и эта парочка тоже. Ну, для них-то чего здесь смешного?

Но вести ее за руку всю дорогу я не мог. Удочки и корзину со всякой снедью я бы никому не доверил, даже Альбусу. И Ариане тоже — я же ее не видел! И жутко волновался, что не видел, только слышал, да и то не всегда — лишь когда останавливался. Я и зол был на то, что этот красавчик Ари за руку держит, и боялся: а ну как он ее отпустит — а она — под заклятьем-то! — потеряется?! А они еще и отстали, а оборачиваться не хотелось: потом он же еще и смеяться будет!

А они и так смеялись, только я не слышал, над чем. Ничего, дойдем до места — посмотрим, кто над кем посмеется. Сомневаюсь я, что заграничный красавчик способен в руках удочку держать.

Разумеется, как мы только пришли на место и Альбус снял заклятие невидимости с Арианы, Гриндельвальд начал качать права:

— Какой смысл сидеть полдня с удочкой, если есть Манящие чары?

— Прелесть рыбалки заключается не только в рыбе, — выдал Альбус, стратегическим взором оглядывая местность и полностью игнорируя удочки.

— Ага, на глазах у магглов, — проворчал я, насаживая червяка на крючок. — Альбус, не стой, как гриффиндорец на уроке зельеварения, бери червяка.

— Ты видишь здесь хоть одного маггла? — с усмешкой спросил Гриндельвальд.

— Они могут появиться в любую минуту! — не сдавался я.

— А кто-то уверял Альбуса, что знает уединенное место, куда никто не сунется.

— Все равно у нас в деревне ловить рыбу Манящими чарами не принято! — я начинал уже терять терпение. — Это вообще будет не рыбалка, а Мерлин знает что! Тогда можно было бы вообще на речку не ходить!

Альбус вел себя как-то странно: подмигивал Гриндельвальду то правым глазом, то левым, то сразу обоими и мотал головой в сторону кустов. Если он так пытался его отвлечь, то ничего у него не вышло. Гриндельвальд развел руками:

— Ради гипотетических магглов и странных обычаев терять полдня... Я преклоняюсь перед твоей логикой, Эбби.

И тут вмешалась Ариана:

— А я не хочу никакими чарами рыбу ловить! Это же так хорошо: вместе у реки сидеть, мы ведь ни разу и не гуляли!

Молодец Ариана, она сказала именно то, что я и думал. Ей же эта рыбалка не ради рыбы нужна, рыбу и на рынке купить можно. А речку и солнце нигде не купишь.

Гриндельвальд опять развел руками:

— Желание прекрасной дамы — закон!

Ну вот что за тип — все в свою пользу выворачивает!

Я вручил Альбусу с Гриндельвальдом по удочке, рассадил их по берегу, а сам устроился на нависающей над водой коряге. Ариана присела рядом со мной, но смотрела на своего Гэла. А я красавцев не видел, зато слышал, потому что они опять завели разговор о чем-то высоконаучном.

Разумеется, первую рыбину поймал я, и вторую тоже. Ариана сидела и смотрела на воду, попутно подсмеиваясь над красавчиками, которые так увлеклись разговором, что у них сожрали всю наживку. Гриндельвальд все порывался использовать Манящие чары, но на этот раз ему запретил Альбус, заявив, что «не стоит травмировать Ариану». Ну, хоть одна здравая мысль от юного гения!

— Я купаться хочу! — заявила Ариана часа через полтора.

Солнце уже успело подняться довольно высоко, и заметно потеплело. Так что желанию Арианы я нисколько не удивился.

— Купайся, — согласился я. — Вон там, чуть выше по течению, только чтобы я тебя видел. И от берега далеко не отходи!

Плавать Ариана толком не умела — а когда бы я ее научил? Мы на речку выбирались считанное число раз. Мама одних нас не отпускала, а любая прогулка с ней превращалась в сплошное мучение.

— Хорошо, — ответила Ариана и стянула с себя платье, оставшись в одной рубашке. Я закусил губу и хотел уже отвернуться, но тут сестренка собралась снимать еще и рубашку. Этого бы я точно не выдержал. Даже если бы мы были одни.

— Ты что? — выкрикнул я. — Купайся в рубашке!

Ариана непонимающе посмотрела на меня:

— Ну здесь же все свои!

Ага, как же, свои. Особенно Гриндельвальд. Своее некуда.

Меня неожиданно поддержал Альбус:

— Не надо совсем раздеваться. Мало ли кто чужой забредет? Не дома все-таки.

Гриндельвальд, к счастью, промолчал.

Я следил одним глазом за Арианой, а другим — за рыбой. Но течение у нас плавное, речка мелкая, водоворотов нет — так что утонуть было весьма проблематично. Рыба требовала куда большей сосредоточенности. Уж не знаю, что повлияло: Ариана в речке или разговоры юных гениев на берегу, но рыба клевала одна за другой, я еле успевал подсекать. И на мгновение потерял Ариану из виду. Потом краем глаза заметил, что она теперь стоит в воде не справа от меня, а слева, выше по течению. Там еще у берега кувшинки растут. А потом поплавок снова дернулся, и я занялся очередной рыбиной. Вытащил ее из воды, снял с крючка, отправил в ведро, огляделся... и чуть не рехнулся. Арианы не было. Посмотрел на реку — в воде Арианы нет. Ни направо нет, ни налево. Я подумал, что вот сейчас меня Альбус и убьет (хотя — что Альбус? Я сам себя бы пришиб, Альбус и руку бы протянуть не успел) — и оглянулся на брата.

Ффууух! Ари была с ними. Но в каком виде! Стояла перед Гриндельвальдом в мокрой, облепившей тело, тонкой рубашке до колен и протягивала ему три белые кувшинки... У меня сердце екнуло и рухнуло в подкосившиеся коленки, а Гриндельвальду хоть бы что! Как будто так и надо, принял цветы, шутовски раскланялся и сказал:

— Благодарю вас, прекрасная леди!

Альбус смотрел на свой поплавок. А после слов пижона резче, чем обычно, заметил:

— У тебя клюет! — хотя ничего похожего на поклевку там и близко не было. От этого Гриндельвальда рыба — и та шарахалась!

Ариана спиной, должно быть, почувствовала мой взгляд и подбежала ко мне.

— Берти, хочешь, я и для тебя за кувшинками сплаваю?

Я переменился в лице. Да за кого она меня принимает? За такого же хлыща?! И, наверное, взорвался бы, если бы до меня не дошло куда более важное.

— Спла... Ты что — не касалась ногами дна? Ты ПЛЫЛА?

— Ага! — торжествующая улыбка Ари отвлекла меня от ее рубашки, а парочка гениев давно уже любовалась друг на друга, забыв о поплавках. — Когда дно из-под ног ушло, меня что-то на воде поддержало — я и испугаться не успела. И кувшинки внезапно совсем рядом оказались. Берти, пойдем еще купаться. Ты меня плавать поучишь. Это так здорово!

Конечно, здорово. Стихийная магия. А еще лучше — что Ари не испугалась. И сделала то, что хотела. Надо же... любовь-то и впрямь чудеса творит. Жаль, что не ко мне...

— Пойдем, — буркнул я, отставив ведро с уловом в сторону, между веток поваленной коряги — так, чтобы случайно не опрокинули. — Только подальше. Чтобы рыбу не распугать.

Мне самому хотелось искупаться, не говоря уже о том, чтобы увести Ариану от заграничного франта. Сразу за тем местом, где мы сидели, росли высокие кусты у самой воды, так что надо было их обходить. Красавчиков за кустами уже не было видно — значит, и они нас не видели.

В воде все было намного проще, чем на берегу. Как будто мы снова маленькие, и нам нечего друг друга стесняться. Ариана начала с того, что обрызгала меня с ног до головы, я тоже в долгу не остался и, когда она хотела обрызгать меня еще раз, отплыл почти на середину и крикнул:

— Догоняй!

Она побарахталась немного, почти доплыла, потом испугалась, и вода перестала ее держать, но тут я быстро к ней подплыл и отбуксировал туда, где она могла встать. Странно... куда же магия делась?

— Давай еще! — тут же заявила Ариана.

Мы плескались долго, до тех пор пока Ари самостоятельно не проплыла целых три метра, после чего заявила, что устала и хочет есть. Я тоже проголодался. И надо было посмотреть, как там наша рыба — не уснула ли раньше времени. Есть я все же предпочитаю свежепойманную, если уж имеется такая возможность.

Когда мы вернулись обратно, все стояло на прежних местах — и рыба, еще живая, и корзинка со снедью, и удочки... а вот красавчиков не было. Хорошо хоть, догадались удочки из воды вытащить.

— Ну, и куда их понесло? — вопросил я, стоя на опустевшем берегу.

— Может, они в кусты пошли? — предположила Ариана.

— Вдвоем?

Ариана не поняла насмешки. Она поднесла ладони ко рту и громко прокричала:

— Гэээл!

— АЛЬБУС!! — гаркнул я. — Куда вы опять к Мерлину провалились?!

Ответом была полная тишина. Плеск воды и шелест листьев не в счет. Хотя что-то кроме этих звуков еще угадывалось... только я никак не мог понять что. Стоны, что ли? Может, им плохо стало? Надеюсь, не Альбусу... Звуки раздавались в отдалении, за кустами — не за ближними, что у реки, а теми, что за тропинкой.

Что там происходит? Пойти их поискать, что ли? А Ари — одна останется?

— Куда они денутся, есть захотят — придут, — сказал я, стараясь казаться беспечным. — Иди переоденься, а потом давай есть.

Я подумал, что если они через пять минут не появятся, пойду искать. Вместе с Арианой пойдем.

Но они появились. Как раз когда я гадал, как не встревожить Ари поисками. Мы с Арианой, уже одетые, сидели на траве и угощались хлебом и сыром. Ариана — наслаждалась едой и свежим воздухом, а мне кусок в горло не лез. Рубашка на Альбусе была изрядно помята, а Гриндельвальд был вообще без рубашки. Перед кем красуется? Перед Альбусом? Или перед Арианой? Да что же они делали?

Мне вспомнились поиски Блэка. И перемазанная рубашка Альбуса. И странные шорохи, которые я слышал только что. И подслушанный разговор. Все определенно складывалось в единую картинку... только картинка это была такой неприглядной, что меня чуть не стошнило. Я вскочил и бросился к речке. Одну пригоршню воды в рот, вторую на лицо... вроде стало полегче.

— Берти! — тревожно вскрикнула Ариана.

— Да нет, все в порядке, — ответил я, стараясь не смотреть на красавчиков.

— Что, припекло? — с нарочитой заботливостью спросил Гриндельвальд.

— Не твое дело, — огрызнулся я. — Ничего не поймали, да? Давайте, ешьте, а потом пойдем домой, а то рыба уснет.

Рыба-то ладно, а вот меня точно еще раз стошнит, если я буду на них смотреть. Так что лучше пойду домой и займусь готовкой, а Ариана будет мне помогать. А эти двое пусть делают что хотят, только подальше от нас.

9.

Мне очень понравилось на рыбалке. Берти был недоволен тем, что Ал с Гэлом под конец куда-то пропали, но ведь они потом нашлись! Зато я накупалась, подарила Гэлу букет кувшинок и почти научилась плавать. А сколько Берти рыбы поймал! Ал с Гэлом ловить совсем не умеют, они все только разговаривали, а потом вообще сбежали. Но нам и Бертиного улова хватило. А потом мы все вместе пошли к нам обедать. То есть Берти отправился на кухню готовить, а Гэл с Алом опять собрались уединиться, но я их опередила:

— Подождите меня в гостиной, — сказала я, — у меня есть сюрприз!

Ал, хотя и знал, Гэлу не проболтался, и хорошо, потому что получился настоящий сюрприз. Я сбегала в свою комнату, вернулась и сунула Гэлу лист прямо в руки:

— Вот!

Он улыбнулся — не так, как при Берти, а светло и открыто, как солнышко.

— Это ты сама рисовала?

— Да!

Надо было скромно посмотреть в пол, но я не могла — смотрела на Гэла и улыбалась во весь рот. И он в ответ улыбался.

— Аль, смотри, какой я на самом деле красивый!

Ал тоже улыбнулся.

— А я уже видел!

— И мне не сказал? — Гэл широко распахнул глаза и обиженно надул губы. Но не всерьез, понарошку.

— А это я просила не говорить! — вмешалась я. — Я сама хотела показать! Тебе нравится?

Гэл рассмеялся:

— Конечно, нравится! А ты мне подаришь?

Я замешкалась. Я ведь для чего рисовала — чтобы он всегда бы со мной, пусть даже и на картинке. Нет, если бы он и так постоянно был со мной, я бы, не задумываясь, отдала портрет... Но я знаю, что о таком не спрашивают, он сам первый должен сказать.

Гэл посмотрел на меня внимательно и вдруг предложил:

— А давай так — ты мне этот рисунок подаришь, а я взамен твой портрет нарисую. Настоящий, большой. Ты его себе на стенку повесишь.

— Ты и рисовать умеешь? — удивленно спросил Ал.

— А то ж! — рассмеялся Гэл. — Я учился живописи.

— Чему ты еще учился, чего я не знаю?

Гэл задумался.

— Да ты вроде обо всем знаешь... а если я чего забыл, то потом вспомню.

Они рассмеялись, и я вместе с ними.

— А ты прямо сейчас будешь рисовать? — спросила я.

— Нет, — покачал головой Гэл. — Мне другие краски нужны.

— Так давай за красками в Лондон сгоняем, — воодушевился Ал, — например, сегодня после обеда.

— Отлично! — обрадовался Гэл. — А рисовать завтра начну с утра. За один день все равно не получится. Картина-то большая!

Мне так понравилось, что Гэл будет рисовать мой портрет! Да еще и в один день не уложится! Вот Берти, когда он об этом узнал, идею поначалу забраковал, но мы втроем его уговорили. Чем он недоволен? Тем, что мой портрет будет не он рисовать, а Гэл? Так ведь Берти рисовать не умеет, а Гэл умеет, он учился у настоящих художников. Я вот нигде не училась, и настоящую большую картину рисовать не возьмусь. Берти долго ворчал, потом согласился все-таки, только спросил у Гэла:

— Ты ее хоть в платье будешь рисовать, я надеюсь?

Я не поняла, зачем он это спросил. Кому интересен портрет без платья? В платье красивее!

— В платье! — ответила я первая. — В белом! А то Гэл его и не видел.

Гэл посмотрел на Берти как-то очень странно и подтвердил:

— Хорошо, давай в белом. Я уверен, что в нем ты настоящая красавица!

— А сейчас — не настоящая? — поняла я.

— Всегда настоящая, но в нарядном платье будешь совсем как принцесса.

— Правда?

Он сам это слово сказал! Он признал меня принцессой! Правда, пока что не своей, а просто принцессой. Но ведь признал же! А потом и своей признает. Я это Берти не буду говорить, потому что ему Гэл не нравится. Или ему не нравится то, что Гэл нравится мне? Но ведь Гэл — прекрасный принц, а я принцесса. А Берти мне брат, это другое...

А чтобы Берти на меня не обижался, я после обеда села рисовать Блэка с капустой. Капусты оказалось даже больше, чем козла — потому что я случайно капнула зеленой краской мимо и пришлось превращать ее в кочан. Зато у Блэка морда была довольная-довольная. Еще бы — столько капусты сразу! Я показала это вечером Берти, когда он пришел меня спать укладывать, и он сказал, что очень похоже. Вот! И пусть Берти не говорит теперь, что я только про Гэла думаю!

На следующий день Берти отправился пасти коз, а Гэл пришел меня рисовать. Он долго рассматривал сначала меня, потом гостиную, просил меня то сесть на диван, то встать, то взять в руки цветок и все время повторял что-то насчет композиции и цветового решения. Ал сидел в кресле у камина и посмеивался.

— А эскиз ты не будешь рисовать? Сразу на большой холст?

— Ну а что время терять? Я могу и в голове представить!

— А если тебе не понравится? Все перерисовывать?

— Во-первых, не перерисовывать, а переписывать! — назидательно сказал Гэл. — А во-вторых, я не начну писать, пока не увижу композицию. А что, если так...

Он остановился, задумался, а потом сказал.

— Ариана, встань-ка вон у той стенки. У самой дальней, да.

Я встала там, где он сказал — у дальней стенки. Самое скучное место во всей гостиной, там просто стена и все, и ничего на ней не висит, Я все хотела цветы в горшке там поставить, но мама была против, говорила, что там мало света и они не выживут.

— Ага! — торжествующе улыбнулся Гэл. — Аль, смотри, это оно.

— Что оно?

— Выступающая из темноты светлая фигура. Источника света нет, потому что она сама — свет. И в полный рост — она идет к нам из глубины картины. Как тебе?

Ал пожал плечами.

— Ты бы сначала эскиз нарисовал. Вот тогда я и скажу.

— Ой, ну что ты опять усложняешь? — отмахнулся Гэл. — Я и так вижу! Ари, сядь пока на диван, я все приготовлю.

Я думала, он просто краски принесет, коробочку, как у меня. А он приволок громадную деревянную штуковину на ножках, Ал объяснил, что это называется мольберт. И большую деревянную раму, на которую натянут кусок холста. И красок целый мешок. Вот это да! Если бы у меня столько было, я бы еще красивее портрет Гэла нарисовала!

— Гэл, — спросила я, — а ты меня научишь так рисовать?

— Ты же еще не видела, как я рисую, — возразил он. — Вдруг тебе не понравится?

— Понравится! Раз ты учился, значит, ты хорошо рисуешь! А я тоже хочу так научиться.

Гэл рассмеялся.

— Давай я сначала твой портрет нарисую, а там посмотрим. Может, ты и не захочешь у меня учиться.

Ну как это не захочу? Захочу обязательно! Я ведь не умею рисовать такими красками на таком большом холсте! Вот Гэл меня и научит.

Я встала обратно к стене, а Гэл отошел к своему холсту. Сначала он просто смотрел на меня, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, щурясь и причмокивая языком. Потом достал кусок угля и стал водить им по холсту. Опять посмотрел на меня, покачал головой, взял тряпку и стер нарисованное.

— Я же тебе говорил — рисуй эскиз! — подал голос с дивана Альбус.

— Цыц! — прикрикнул на него Гэл. — Не мешай творческому процессу!

Я-то видела, что Гэл на самом деле на Ала не сердится. С Берти он совсем по-другому разговаривает. Хотя и не кричит, говорит таким тоном, как будто ударить хочет. А с Алом они как будто смеются. Не друг над другом, а вместе, потому что им обоим хорошо и весело. И мне с ними тоже весело.

— Ну, и где твой процесс? — спросил Ал через несколько минут. — Ходишь вокруг, а ничего еще не нарисовал.

— Ты не видишь, я думаю!

— О чем?

— В каком стиле писать: в классике или в импрессионизме?

Таких слов не знала не только я, но даже Ал, что было совсем странно, я-то привыкла, что он знает все.

— Чего?

— Классический стиль — это то, что у вас в Хогвартсе висит, — объяснил Гэл. — А импрессионизм — от слова «впечатление», его цель — не передать натуру один к одному, а показать впечатление от нее.

Ал все равно смотрел на него непонимающими глазами, и Гэл рассмеялся.

— Не думал, что ты таких элементарных вещей не знаешь. Давай я тебе картинку покажу.

Картинку посмотреть мне тоже хотелось, но в руках у Гэла ничего не было. Они просто смотрели друг на друга. Потом Ал кивнул:

— Ага, понял. Давай лучше как можно ближе к реальности, ладно? Не люблю я этих выкрутасов.

— Что ты имеешь в виду под выкрутасами? То, что я последним показал? Так это просто стиль другой.

— А ты какому учился?

— Всем понемногу. Но ты прав, лучше рисовать, как есть. Все равно Леонардо да Винчи из меня не получится.

Интересно, как Гэл ему картинки показал? Так, как Ал однажды говорил: долго в глаза смотреть? Я раньше считала, что мне это не нужно: что думает Берти, я и так знаю. А теперь мне тоже захотелось так уметь. Видеть то же, что и Геллерт. Смотреть его глазами. Даже несмотря на то, что это — магия. С Геллертом плохой магии не бывает. Не может быть!

В первый день он красками так ничего и не нарисовал, углем только. И мне не показал. Простыню на холст накинул и велел никому не подходить и не смотреть.

Только на следующий день Гэл начал рисовать красками. Сказал, что он на самом деле не рисует, а пишет — так правильно надо говорить. А Берти не захотел смотреть. Сказал, что хозяйство ждать не будет, и ушел.

Я уставала стоять у стенки, но Гэл не заставлял меня все время стоять и разрешал посидеть на диване рядом с Алом. А потом придумал принести табуретку. Сказал, что сидеть тоже можно, пока он деталями занимается. Ал так же продолжал над ним подсмеиваться, но вид у него был какой-то задумчивый. Гэл это тоже заметил и спросил:

— Ты о чем грустишь, радость моя?

— Я выяснил, где Финеас. В Индии. И надолго. А больше специалистов по родословным я не знаю.

— А я тебе когда еще говорил: оставь всю эту канитель, начнем с того, что проще.

— И что, по-твоему, проще?

— Проще найти палочку. О ней известно все, и даже немного больше.

Ал как-то очень недовольно скривился. Гэл усмехнулся:

— Ну что ты рожи корчишь? Кто тебе сказал, что для того, чтобы завладеть палочкой, нужно непременно кого-то убить? Достаточно победить, а это понятие растяжимое. Можно и кулаком по морде, как любит говорить твой братец.

Я не поняла, при чем тут Берти и о чем они вообще. Но Альбусу слова Гэла явно понравились.

— Тогда я согласен.

— Вот и отлично! Закончу картину, и займемся.

И опять я не поняла, чем они собрались заняться и что за палочка такая. Но не стала спрашивать: они вечно говорят о непонятном и ничего не объясняют, я уже привыкла.

В первый день Гэл только очертания фигуры набросал, потом отправил меня на диван и долго возился с фоном. У меня в голове не укладывалось, почему так долго: он же сам сказал, что я иду из темноты. А долго ли темноту нарисовать? Черным закрасить — и все. Ал тоже не выдержал и спросил, и в ответ Гэл закатил нам целую речь, которую не смог переварить даже Альбус, не то что я. Глядя на наши физиономии, Гэл рассмеялся, и мы тоже.

— И почему ты только в художники не пошел? — спросил Ал, отсмеявшись.

— А зачем? Рисовать любой дурак может. А вот продаваться — пойди попробуй! Художников и без меня хватает. А когда я стану властелином мира, мои картины знаешь за сколько будут продаваться? На вес золота! А я еще и не продам!

— Ты им сначала стань, — проворчал Альбус, — властелином-то.

— И стану! — задорно произнес Гэл, складывая кисти и вытирая перепачканные пальцы. — Пожалуй, хватит на сегодня, пойду я к тетке Батильде обедать, а то она по мне совсем соскучилась. Ты со мной?

— Я позже приду.

Я жалобно посмотрела на Гэла. Он поймал мой взгляд и улыбнулся.

— Завтра с утра продолжим!

* * *

Мне не то что смотреть на красавчиков — и думать о них было противно. А им пришла в голову очередная гениальная идея — нарисовать портрет Арианы. Я, разумеется, стал возражать, но кто бы меня слушал? Особенно когда Ари заразилась этой их идеей. Впрочем, я на ее месте тоже бы заразился. Хотя кто знает, как этот франт рисует... Мало ли у кого он там учился. Я-то с маггловским изобразительным искусством знаком только по открыткам, которые раздобыл у кого-то Лайонель. Там были сплошь одни женщины — и притом без одежды. Я с тех пор и думал, что за исключением картин для Хогвартса все остальное — в таком же духе.

Гриндельвальд собрался рисовать Ариану в платье — и то хорошо. А может, если эти красавчики увлечены друг другом, то Ариане ничего и не грозит. Пока она не узнает... а тогда я даже предполагать боюсь, что может случиться. Но пока что она ни о чем не догадывается, от нее они хорошо скрываются. Это от меня не укроешься, я привык коз по кустам разыскивать, а эти от тех недалеко ушли.

Самое обидное, что рисовал заграничный красавчик вполне прилично. Даже я не мог этого не признать. А что до Альбуса и Арианы — они ежесекундно ахали, охали и хлопали в ладоши. Аж смотреть противно. Если бы я живописи учился, может, я бы еще и лучше рисовал, кто знает? Только мне было не до этого... то есть это мне не было нужно! А Ари загорелась. Вот ее бы кто поучил... Только не этот красавчик!

Но еще больше, чем Гриндельвальд, меня раздражал Альбус. Если бы то, что я про него вычислил, мне просто рассказали, я бы сам не поверил. Решил бы, что клевещут: мало, что ли, завистников и недоброжелателей? Но как не поверить собственным глазам? Меня бесило не только то, что он по уши втрескался в австрийского красавчика, но и то, что он даже не особо трудился скрываться! Ладно — он меня ни во что не ставит. Но если бы Ариана увидела?

Я очень хотел высказать Альбусу все, что я о нем думаю, но никак не мог решиться это сделать. Боялся, что не совладаю с собой, и только Мерлин может знать, чем это кончится. А может, и ему это неведомо... А ведь Ариана не переносит, когда при ней ссорятся. Но поговорить следовало — хотя бы затем, чтобы прояснить их дальнейшие планы. Что-то по красавчику не видать было, что он собирается обратно в свой Дурмстранг. Ни слова о возвращении в школу, никаких писем со списком учебников... Хотя... не знаю, может, у них письма и не рассылают каждое лето, как у нас. Да и я почему-то до сих пор ничего не получил, хотя август уже перевалил за середину. Не пойму я наших учителей: то они письма чуть ли не в начале июля отправляют, то тянут почти до сентября. Может, вообще школу закрыли? Или меня на пятый курс не взяли? Вот хорошо бы было!

Я все оттягивал переговоры с Альбусом, каждый раз уверяя себя, что вот завтра непременно... Но то его не было, то он был вместе с Гриндельвальдом, то у меня находились срочные дела... Однажды я уже лег в постель, но заснуть никак не мог, потому что перед глазами плыли какие-то совсем уж страшные видения, в которых фигурировали два юных гения, я, Ариана и почему-то тетка Батильда. Я в ужасе вскочил, зажег лампу и тут сообразил, что Альбус в это время обычно не спит. «Вот тут-то я с ним поговорю», — подумал я. Накинул мантию на пижаму и отправился к братцу.

Разумеется, юный гений не спал. Сидел за столом и что-то писал. На меня уставился такими глазами, будто я не его родной брат, а в лучшем случае — Почти Безголовый Ник, в худшем — дементор из Азкабана.

— Альбус, с тобой можно поговорить? По-человечески?

— Подожди, я письмо допишу.

— А утром ты его не можешь написать? — с раздражением спросил я.

— Утром не могу, это срочно.

Ишь ты, какой деловой человек! Прямо уж срочно, до утра подождать не может! А что целыми днями шляется со своим Гриндельвальдом, забыв про все дела, это ничего.

— И кому ты пишешь так срочно? — не удержавшись, полюбопытствовал я.

— Геллерту, — честно ответил Альбус. — У меня появилась мысль...

Тьфу ты! Нет, ну это же додуматься надо — живя в двух шагах друг от друга, еще и сов гонять! И ведь не будет от Альбуса толку, пока не напишет, знаю я нашего юного гения!

Пока он писал, я, как последний идиот, сидел на его кровати. И думал, что хорошо было, если бы Гриндельвальд уже спал. А то они всю ночь будут письмами обмениваться, а я сиди тут как дурак.

Когда Альбус наконец-то выпустил сову за окно, я спросил напрямик:

— Ты, правда, что ли, в своего Гриндельвальда влюбился?

Альбус пристально посмотрел на меня.

— А даже если так — тебе какое дело?

ОГО! Он еще спрашивает! Да я бы ему между глаз врезал, чтобы он понял, какое мне дело... Но драться раньше времени мне не хотелось, и я выпалил первое, что пришло в голову:

— А то, что за это в Азкабан сажают, вот какое!

Хотел бы я точно знать насчет Азкабана... Ну да, может, Альбус тоже не знает... и испугается.

Братец от моих слов чуть мимо стула не сел. Посмотрел на меня ошалелым взглядом и спросил:

— Ты откуда взял?

Его недоумение меня изрядно позабавило. Как будто сам при том разговоре не присутствовал!

— А ты не помнишь? Твой же Черелл рассказывал. Как одного писателя посадили в тюрьму за ЭТО САМОЕ.

Альбус смотрел на меня, как профессор Блэк (настоящий профессор, не козел) на гриффиндорца, запоровшего зелье, и мне это очень не нравилось.

— Эбби! Это же маггловский писатель! Его не могли посадить в Азкабан!

Я заупрямился:

— Почему маггловский? Он точно волшебник! Я читал его книжку, маггл такое не может написать! Там про привидение было и еще про заколдованный портрет!

Альбус хлопнул ладонью по колену и звонко рассмеялся.

— Ну, ты даешь, Эбби! — выдавил он сквозь смех. — Откуда ты эту книжку взял?

— Ты мне сам дал! — немного обиженно ответил я. Ну что такое: вместо того чтобы объяснить, смеется! От Гриндельвальда научился?

— Так я ее тебе дал? — удивленно спросил Альбус. — А и забыл совсем, думал, что потерял, пришлось новую покупать, чтобы вернуть Фредди. И что — тебе понравилось?

— Я про портрет не дочитал, — признался я. — Занудно очень. А когда он начал что-то рассказывать, меня взбесило просто: так нормальные люди не разговаривают! Даже твой Гриндельвальд, хотя он и трепло изрядное.

Братец все еще продолжал посмеиваться.

— Эбби, Эбби... ничего ты не понимаешь. Это самый настоящий маггл. Магглы сейчас и не такое пишут. А у волшебников нет такого закона, и никто за это в Азкабан не посадит.

Вот это да! Значит, можно заниматься Мерлин знает чем — и никто тебе дурного слова не скажет? Интересные дела... Хотел бы я знать, а маме в лицо братец решился бы повторить то же самое?

— Значит, за другое посадят, — не сдавался я. — За непростительные заклятья, например. Сегодня Гриндельвальд на козлах их испытывает, а завтра на магглах начнет. А тебя за собой потянет.

Альбус мгновенно стал серьезным. И как у него так быстро получается?

— Не начнет.

— Откуда ты знаешь?

— Мы с ним на эту тему уже говорили. Я его все же знаю.

Ага, знает он, как же. Всего-то половина лета прошла, а он прямо-таки всю жизнь Гриндельвальда знает.

— Ты лучше скажи, когда он в свой Дурмстранг возвращается? Или так и собирается всю жизнь тут торчать?

Альбус покачал головой.

— Всю жизнь — нет, а в школу он возвращаться не собирается.

Я так и думал. Интересно, почему?

— Решил, что раз он такой умный, то дальше учиться не обязательно? Или его выгнали за то, что слишком активно приставал к девочкам? Или к мальчикам?

Судя по тому, как скривились губы у Альбуса, я, похоже, попал в точку. Красавчика, оказывается, выперли из школы. Наверняка за более существенное, чем приставания к кому попало.

— Или он испытывал непростительные проклятия на всем, что под руку подвернется?

— Эбби, каждому из нас свойственно совершать ошибки, — назидательно изрек Альбус.

— Что, он тебе сказал, что больше не будет? И ты ему поверил?

Альбус так на меня смотрел, как будто считал ниже своего достоинства откровенно со мной разговаривать. Ну и пусть! Тогда я тоже больше не буду ни о чем его спрашивать и делиться ничем не буду.

Только не получилось не делиться.

— А я, может, в школу вообще больше не пойду. Может, школу закрыли.

Братец удивленно захлопал глазами.

— С чего ты взял?

— А что мне до сих пор письмо не прислали? Никогда столько не ждал!

Альбус опять рассмеялся.

— Эбби, ты хоть газеты читаешь?

Опять этот снисходительный тон! Нормально он совсем не может говорить?

— А что?

— В Хогвартсе теперь новый директор. Так что жди письма со дня на день.

— Кто? — я совсем забыл на брата обидеться, за то, что он опять выставил себя самым умным, а меня — лопухом. Как будто у меня есть время читать газеты! Он бы по дому столько делал, сколько я!

— Профессор Блэк.

Ну надо же! Теперь Блэки совсем зазнаются. К ним теперь и близко не подойдешь. Хорошо, что Финеас уже закончил школу, а то вдруг бы и он зазнался? Я бы этого не пережил.

— А кто у нас зельеварение будет преподавать?

— Пока неизвестно.

По мне, так лучше бы его совсем не было, потому что профессор зельеварения и декан Слизерина в одном лице — это кошмар для гриффиндорца. А новый преподаватель точно должен быть деканом Слизерина, потому что это место тоже освободилось!

— А вы-то что дальше делать собираетесь? — спросил я. Мерлин с ним, с Хогвартсом, а все-таки, какие планы у красавчиков, хотелось бы узнать.

— Посмотрим...

Он хотел еще что-то сказать, но тут в открытое окно влетела сова. Братец мгновенно забыл про меня и схватился за письмо. Мне в эту ночь явно больше ничего не светило, поэтому я поспешил ретироваться.

То, что заграничный красавчик не собирается в свой Дурмстранг, меня настолько подкосило, что я вообще не знал, что делать. Ариана меня раньше уговаривала не ехать в Хогвартс, а теперь ей все равно было, уеду я или нет. Она только об этом франте и думала, а у меня сил никаких не осталось ее разубеждать. Гриндельвальд взялся учить ее рисовать масляными красками, и она в первый же день перемазалась так, что я еле ее отмыл. Кто ж знал, что просто теплой водой с мылом эта гадость не смывается? А сестренка только смеялась.

Когда до конца августа оставалось чуть больше недели, мне наконец-то пришло письмо из Хогвартса. Утром, за завтраком, пока этот тип еще не пришел. Он уже почти закончил портрет, и была надежда, что теперь каждый день он торчать у нас дома не будет. Хотя это я себя обманывал, будто у них других поводов не найдется!

Я вскрыл конверт с гербом Хогвартса, и из него на стол выпало что-то красное. Это еще что такое? Ари ведь терпеть не может красный цвет, а она тут рядом сидит!

Альбус уловил мое замешательство, и не успел я ничего сказать, как он протянул руку, взял загадочный предмет и рассмеялся.

— Чего ты? — обиделся я.

— Не ожидал, Эбби, — продолжал смеяться Альбус.

— Чего ты не ожидал? Да что это такое? Отдай!

Ари смотрела на нас и улыбалась. Кажется, не испугалась, так что можно рассмотреть повнимательнее, что же мне такого прислали вместе со списком учебников.

Подозрительный предмет оказался круглым значком с большой буквой «С». Где-то я ведь подобное видел... У Альбуса, вот где! Но это же он у нас юный гений и восходящее светило науки, а меня-то за что в старосты?

У меня была такая ошарашенная физиономия, что не только Альбус, но и Ариана хохотали взахлеб. Я даже и обидеться забыл — настолько был изумлен.

— Теперь тебе не отвертеться, — сквозь смех сказал Альбус. — Придется ехать в Хогвартс, раз тебя старостой назначили.

— Но почему меня? Почему не Лайонеля?

— А помнишь, профессор Фортескью сказала, — все еще смеясь, произнес Альбус, — что у тебя практический ум? Может быть, поэтому?

Ну, хоть кто-то признал мой ум! А почему тогда она на трансфигурации все время ко мне придиралась? Или моя практичность не касается трансфигурации? Ну правильно, превращать чайник в морскую свинку мне в жизни вряд ли пригодится.

— Интересно, кто в Слизерине староста? — размышлял вслух я. — Блэк, наверное. Или Бэрк. Хотя, скорее всего, Блэк...

Мне еще одно интересно было: если меня назначили старостой, не надеются ли они, что я буду учиться до седьмого курса? Лайонель-то уже всем разболтал, что в семнадцать лет свалит из школы, но ведь в семнадцать, после шестого курса! А я после пятого собрался. И все равно старостой сделали не его, а меня! Нет, насчет практического ума наш декан права, тут даже Лайонелю со мной не сравниться, он слишком много о квиддиче думает. Но кто о доме будет заботиться, когда я в Хогвартс поеду? Эти двое? Они позаботятся... У тетки Батильды опять все вредноскопы зашкалит.

И надо же было, чтобы именно сейчас профессор Блэк стал директором! Это ж если я заявлю о своем уходе из школы, он обязательно толкнет телегу о том, что я испугался ответственности и не оправдал возложенного на меня доверия. И обязательно добавит: «А еще гриффиндорец!» Ему-то не понять, что КОЕ-ЧТО может быть важнее поста старосты и даже учебы в Хогвартсе. Конечно, если своих детей видеть только на занятиях, и то старших, а младших сплавить жуткой тетке, которая пугает их отрубленными головами...

— Хочешь, я тебе куплю учебники? — предложил Альбус. — Мы как раз хотели в Лондон прогуляться.

— Ну уж нет! — отрезал я. — Вы только и делаете, что прогуливаетесь, а я тут один работать должен? Мы с Лайонелем вместе пойти договаривались, вот и пойдем, а ты за домом посмотришь. Не впервой.

Он скривился, как будто я ему совсем что-то невообразимое предложил. Вскипятить воду с помощью «Авады Кедавры», например.

— А почему ты Лайонеля в гости не позовешь? Ты же у них гостил.

Ага, Лайонеля нам тут только не хватало. Я не столько из-за Арианы не хочу его звать, сколько из-за Гриндельвальда. А ну как окажется, что он не только рисовать умеет, но еще и в квиддиче разбирается? Не приведи Мерлин, чтобы этот франт еще и Лайонелю мозги запудрил. А его мама потом с меня спросит.

— Мы с ним и так увидимся, — пробормотал я и поднялся из-за стола. — Посуду мне поможешь помыть, умник? Или ты опять к своему Гриндельвальду намылился?

10.

Как Гэл рисует — с ума сойти! Просто восторг! Мне тут же захотелось попробовать. Гэл сначала посмотрел на меня с сомнением, но Ал сказал, что Берти будет против, и тогда Гэл всякие сомнения отбросил и заявил, что ничего страшного не случится, если девочка попробует. С этими красками было сложнее, чем с моими, они совсем не прозрачные, а густые и липкие, к тому же руки после них не отмываются. Берти и точно рассердился, накричал на Ала, хотя тот был на его стороне, а потом догадался отмыть мне руки керосином. Он мне потом объяснил, что можно отчиститься магией — но я же не люблю магических штучек... А керосин — не волшебный, но зверски пахнет, зато вся краска смылась начисто. Потом я уже аккуратнее была, старалась не пачкаться. Когда разобралась, как этими красками рисовать... нет — писать, так Гэл говорит, так правильно... то мне очень понравилось. Их прямо на холсте можно смешивать, тогда одна в другую проникает, и вместе уже что-то новое получается. Моими красками... как они там называются — акварельные — такой красоты не добиться!

Гэл сказал, что у меня замечательное чувство цвета и что мне надо непременно учиться живописи. Так я же у него и учусь! А больше художников у нас в деревне нет, где же их взять?

Гэл долго не мог закончить портрет, все ходил вокруг, говорил умные слова, которых не понимал даже Альбус. Положит пару мазков и снова отойдет и смотрит. Ал над ним смеялся, говорил, что лучшее — враг хорошего, а Гэл на это отвечал, что предела совершенству нет. Я тоже смеялась на них глядя: такие забавные! Раньше мне так хорошо только с Берти было. А сейчас без него даже лучше, потому что он все время недоволен Гэлом, даже когда этого вслух не говорит.

Когда Гэл картину закончил, то сказал, что она должна сначала высохнуть, а потом он покроет ее лаком, чтобы не испортилась. При этом был еще Берти, и он сразу начал спорить:

— Ты и так тут красками весь дом провонял, в гостиную войти невозможно, а с твоим лаком вообще дышать будет нечем!

— А если во двор выставить? — предложил Альбус.

— Во двор нельзя, — возразил Гэл. — Попадет какая пушинка или мошка и испортит шедевр. Представь себе Ариану с мошкой на носу.

Мне не хотелось быть с мошкой на носу. Но запаха тоже не хотелось, у меня и так после керосина голова болела.

— А если в погреб? — спросил Альбус.

— Смеешься? Чтобы весь сыр этим лаком пропах?

— У вас что, нет комнаты для гостей? — спросил Гэл.

— Есть, — ответил Берти неохотно. — Мамина.

— Отлично! — обрадовался Гэл. — Туда и оттащим.

Пока картина сохла, ее нельзя было трогать, но я и не собиралась. Я сидела и смотрела. Гэл так похоже меня нарисовал, только еще красивее. Девочка на картине была настоящей принцессой. Он это увидел! А что вслух не говорит... так и не надо, я и так понимаю.

Берти пришло письмо из школы. Он сказал, что его назначили старостой курса, а еще профессор Блэк, в честь которого он назвал козла, стал директором. Нам что же — теперь и козла директором называть?

Я раньше не хотела, чтобы Берти ехал в школу, а теперь хочу. Потому что я тогда останусь с Гэлом, и никто ссориться не будет.

Когда Берти отправился в Лондон за учебниками, Гэл с Альбусом сели пить чай в гостиной, и я с ними.

— Мы долго еще тут собираемся торчать? — спросил Гэл. — Вот помру со скуки, что будешь делать?

— Тебе со мной скучно?

— Мне в этой глуши скучно! Все, что мы могли здесь узнать, узнали, надо отправляться за палочкой, пока нас никто не опередил.

— Кто нас может опередить?

— Да кто угодно! Каждый флоббер-червь знает, что палочка у Грегоровича!

— А зачем флоббер-червям палочка?

И все рассмеялись, даже я, хотя не совсем поняла, о чем речь. Ал тоже смеялся, но потом сразу вдруг стал очень грустным, задумался о чем-то и сказал:

— Но я-то не могу отсюда уехать! Эбби должен учиться дальше, а на кого я Ариану оставлю? На твою тетю? Чтобы потом вся деревня знала?

— Никакой тети! — рассмеялся Гэл. — Я все продумал. Мы возьмем ее с собой.

Ал ошарашенно уставился на друга, и я тоже. То есть как — возьмут с собой? Куда?

— Да ты что? — сказал Ал, придя в себя. — Как возьмем?

— Ты не смотри на меня, как василиск на змееуста, — рассмеялся Гэл. — Так и возьмем. Ари, хочешь поехать со мной в Вену?

— Хочу! — обрадовалась я. — А ты правда меня возьмешь? И мы будем жить вместе?

Мне даже страшно было поверить в то, что моя мечта исполняется. Мы действительно будем жить вместе в замке! И я буду его принцессой!

Только вот Берти... Гэл его с собой не возьмет. Точно. И ему учиться надо. Но он же потом может приехать. Поймет, что не стоит больше ссориться и приедет.

— Геллерт, — как-то очень растерянно проговорил Ал, — но что мы с ней будем делать? А если что случится?

— А что может случиться? Ариана уже взрослая. И не будет из себя выходить, правда, Ари?

— Не буду! — подтвердила я. — Если вы не будете кричать и ссориться.

— Ну, вот видишь! — торжествующе сказал Гэл. — Мы же не будем ссориться, правда, Аль?

— Но... — у Ала был такой жалкий и смешной вид, что я не знала — смеяться или плакать. — А как же мы?

Гэл опять рассмеялся.

— А вот тут как раз самое интересное и начинается. Помнишь, что тебе твой братец говорил?

— Он много чего говорил.

— Про писателя, которого в тюрьму посадили. Кстати, я читал про портрет, мне дико понравилось! Герой жутко на меня похож. Я даже сам хотел такую же штуку провернуть, но там в чем загвоздка: самому рисовать нельзя, чары не подействуют. А магглам я это не доверю.

— Геллерт... — жалобно сказал Ал.

— Все, все, понял! — замахал руками Гэл. — Я отвлекся. Так вот — в тюрьму нас, конечно, никто не посадит, волшебники в этом отношении более цивилизованные, чем магглы. Но косо смотреть будут. Тут, знаешь ли, волшебники недалеко ушли от магглов, все, что выходит за привычные рамки, воспринимают в штыки. А у нас будет все честь по чести: Ари — моя невеста, а ты — ее брат.

Пока Альбус растерянно хлопал глазами, я спросила:

— Невеста — это как принцесса, да?

— Ага, — улыбнулся Гэл. — А когда мы приедем в Вену, ты будешь у настоящего художника учиться рисовать.

— У маггла? — удивился Ал. — Ари, а ты не испугаешься?

— А мы к нему вместе пойдем. Вместе же не страшно, правда?

Ал смотрел на Гэла так удивленно, что мне опять стало смешно. А как здорово, что мы будем втроем! Только вот Берти...

Ал как будто угадал, что я думаю:

— А что скажет Эбби?

— Эбби пусть говорит что хочет. Ты — совершеннолетний, ты хозяин в доме, кто кого должен слушаться?

Берти Ала никогда не слушался, потому что Берти умеет управляться с хозяйством, а Ал — нет. И это было так забавно: младший брат старшим командует! Но сейчас я вдруг поняла, что это вовсе забавным не было. Мне очень хотелось в Вену с Гэлом — а какая Вена, если Берти упрется? И я так и не буду принцессой Гэла... то есть невестой.

Гэл поставил пустую чашку на стол и встал.

— Спасибо за чай! Позвольте вашу ручку, прекрасная леди?

Я улыбнулась и подала ему руку. И сказала тихо — от счастья:

— Ты самый красивый.

— Видишь, мы друг друга поняли, — рассмеялся Гэл. — Аль, пошли, поможешь мне картину лаком покрыть.

Мне прямо-таки не верилось, что все это не в сказке, а на самом деле. Я буду всегда вместе с Гэлом! Он будет править миром, а я буду его принцессой. И Ал тоже будет с нами. И вовсе мне не страшно, с Гэлом я ничего не боюсь! А Берти должен меня отпустить, он же хочет, чтобы мне было хорошо! Мне и будет хорошо.

Только я не поняла, кого и за что посадили в тюрьму. Но Гэл же сказал, что его не посадят! Значит, и бояться нечего.

Когда Берти вернулся из Лондона, я не стала ему сразу все говорить. На всякий случай. А ну как они ругаться начнут? Лучше после обеда, а то я проголодалась.

Геллерт остался обедать у нас и был очень веселый. Все были веселые, даже Берти.

— Представляете, — говорил он, — Лайонель у нас тоже теперь большое начальство — капитан команды по квиддичу.

— Ты им теперь не покомандуешь, — улыбнулся Ал.

— Он сам меня в команду зовет! Говорит: два человека выбыло, давай к нам! Я отпираюсь, заявляю, что летать не умею, квоффл в руках не удержу и вообще правила игры забываю сразу же после того, как мне их рассказывают. Нет, он уперся как козел, как будто только меня ему и не хватало!

— Так иди в команду, — сказал Ал. — Раз он тебя зовет, значит, ты умеешь играть. Ему виднее. Кого попало он бы даже по дружбе не позвал. Игра — дело серьезное.

Берти что-то проворчал себе под нос, встал и пошел за чаем.

После обеда я решилась все-таки ему рассказать. А то вдруг он и правда передумает ехать в школу, а теперь ему не ехать совсем нельзя, раз его старостой сделали! Когда мы убрали со стола и вымыли всю посуду, я спросила:

— Берти, ты точно поедешь в школу?

— А ты не хочешь, чтобы я ехал? — обернулся он.

— Я сама уеду, — призналась я.

— То есть как?

— Меня Гэл берет с собой в Вену. Они с Алом едут искать какую-то палочку, а меня он возьмет с собой как свою принцессу... то есть невесту.

Берти сразу стал очень бледным и чуть не сел мимо стула. Жалобно посмотрел на меня и очень слабым голосом произнес:

— Это правда? Они собираются с тобой куда-то ехать?

— А что? — Еще немного, и я рассержусь. — Ты думаешь, я испугаюсь? Я уже не маленькая, чтобы пугаться! Гэл обещал, что я буду учиться рисовать у настоящего художника, у которого он учился! Ты думаешь, что я ненормальная, да?

— Нет, — пробормотал он, — я не думаю, что ТЫ ненормальная. Я думаю, что это ОНИ ненормальные! Ты же боишься, когда много народу...

— С Гэлом — не боюсь.

— А со мной?

— И с тобой не боюсь. А с вами двумя — боюсь, потому что вы сразу ссориться начинаете.

— Я чувствую, что сейчас-то мы и поссоримся, — пробурчал Берти себе под нос. И прибавил погромче: — Ари, иди в свою комнату. Мне надо с ними поговорить.

— Ты что — меня выгоняешь?

— Нет, что ты! Но ты лучше посиди у себя. Пожалуйста.

Мне не хотелось, ох, как мне не хотелось на этот раз слушаться Берти! Вдруг возникло чувство, будто я в воде и плыву — как тогда, за кувшинками, — только никаких кувшинок нет и вода меня пока еще держит, но...

— Ладно, — сказала я. — Только не ссорьтесь.

При мне — точно поссорятся, и мне же будет плохо. А без меня, может, и не поссорятся.

— Постараемся, — Берти улыбнулся, только как-то замученно. — Ты только из комнаты не выходи, я тебе позову потом, ладно?

Я ушла к себе. Мне было страшно. Очень. Берти обещал, что постарается не ругаться, но я не верила. Он сколько уже обещал с Гэлом не ссориться, а ничего не получалось. Они как встретятся — так и начинают фыркать друг на друга, как рассерженные коты по весне. Как заговорят — так и поругаются. А если не говорят, то все равно ТАК друг на друга смотрят... будто не поделили что. Я чувствовала внутри себя неприятный холод. Я точно знала, что они поругаются, потому что будут говорить про МЕНЯ. Ну, почему я не могу поехать с Гэлом? Пока он мой портрет рисовал, Берти сколько раз из дома выходил. И ничего со мной не случилось! Почему сейчас должно случиться? И ведь не только с Гэлом, но и с Альбусом. А разве Альбус — не такой же мой брат, как и Берти?

— Сириус, Геллерт, — позвала я своих кукол. — Скажите, ведь ничего не случится, если я с Гэлом поеду?

Они кивнули. А я им не поверила. Ни Берти, ни своим куклам. Холод не отпускал.

И Берти не хочет меня отпускать... Но мне же там будет хорошо! Я и кукол с собой возьму, им тоже надо мир посмотреть. А на каникулах мы все снова встретимся. Мы приедем к Берти — или он к нам.

Я ждала, что он меня позовет и скажет, что все в порядке, что я могу ехать, а он все не звал и не звал. А я ничего делать не могла: ни рисовать, ни читать, ни в куклы играть. Только повторяла про себя: он обещал, он обещал...

Нет! Ждать было просто НЕВОЗМОЖНО. Я же не кукла, в конце концов, чтобы ничего не чувствовать. Я ходила по комнате — от окна до дверей и обратно — и, дойдя в очередной раз до двери, толкнула ее и выглянула в коридор. У меня в комнате, если дверь закрыта плотно, то ничего не слышно, а как я ее приоткрыла, сразу услышала, что они ругаются. Ну, я так и знала! Они так злобно друг на друга орали, что я и слов не могла разобрать.

Ну, что же он? Он же обещал! И Гэл... Он, хотя не обещал, но он же знает, как мне плохо, когда они ссорятся! Я не хочу этого слышать! Я закрыла дверь — стало тихо и хорошо, так что можно было подумать, будто ругань внизу прекратилась по-настоящему. Но стоило мне снова высунуться в коридор, как Гэл выкрикнул что-то резкое и непонятное, и в ответ Берти закричал так страшно, как я вообще никогда не слышала. Так кричат, когда очень больно, но только не Берти! Он прошлой весной лопатой себя по ноге саданул — и то не пикнул. У него так кровь шла, что даже мама испугалась, но он только кусал губы и постанывал. ЧТО ТАМ ПРОИСХОДИТ?! Гэл что, его в табуретку превратить решил? Не надо!!!

Я забыла, что Берти просил меня из комнаты не выходить. И ведь он обещал не ссориться... Если они сами договориться не могут, меня-то Гэл должен послушать! Я же его принцесса!

Я и так уже стояла в коридоре, не решаясь пока отойти от порога, но очередной вопль снизу подхватил меня...

Я должна быть там. Я ДОЛЖНА!

* * *

Я не мог прийти в себя. Как — эти красавчики собрались брать Ариану с собой? Да они что, с дракона свалились? Последние мозги растеряли? Или мозгов там изначально не было? А она что? Не понимает, что на самом деле им не нужна, что, кроме друг друга и гениальных идей, им вообще никто не нужен?

Или нужен? Гриндельвальд собрался объявить ее своей невестой... А что же у них тогда с Альбусом? Или он хочет сделать вид, что он нормальный и у него есть девушка, а сам будет крутить с Альбусом? На глазах у Арианы?! И братец тоже хорош, раз поддерживает такие идеи. Нет уж, пусть катятся куда хотят, только без Арианы. Не отдам я ее им. Не отдам! И плевал я с Астрономической башни на Финеаса Найджелуса Блэка и всех слизеринцев. Пусть что хотят, то и говорят, а я поступлю по-своему. А что до Лайонеля, то я его просто-напросто приглашу в гости на каникулы, когда эти два придурка свалят.

Я отвел Ариану в ее комнату, велел не высовываться, а сам пошел в гостиную разговаривать с красавчиками. Они моего появления как будто и не заметили.

— Альбус! — окликнул я, едва сдерживаясь.

Братец недоуменно на меня посмотрел: мол, кто это такой смеет отвлекать его от высоконаучных разговоров? Меня это просто взбесило. Шел-то я к ним поговорить спокойно, но теперь готов был, как Профессор Блэк, просто поднять их на рога. Обоих. Все уже решили, да? Без меня и за меня? Воспользовавшись тем, что девчонка ни боггарта не смыслит в реальной жизни?

— Ты вообще в своем уме или как?

— Ты о чем? — не понял юный гений.

Второй юный гений тоже не понял, еще и посмотрел на меня презрительно так. Да я его...

— Об Ариане, которую вы собрались тащить с собой! Ты соображаешь, что затеял? У тебя что в голове — мозги или медали сплошные?

— Ты предлагаешь оставить ее тут одну? — язвительно спросил Гриндельвальд.

Я на него не смотрел — только на Альбуса. А тот опять сделал вид, что он — это не он, а так... сниджет перелетный.

— Валите куда хотите, можете вовсе не возвращаться. А с Арианой останусь я — и плевал я на вашу школу!

Они переглянулись. Гриндельвальд подмигнул Альбусу, тот посмотрел на него как-то беспомощно и заговорил:

— Эбби, мы ведь с тобой это уже обсуждали. Ты должен учиться. Тем более что тебя сделали старостой курса, ты не можешь бросить школу, еще не сдав СОВ.

— Очень даже могу. Как интересно: твой красавчик может обойтись без школы — а я почему нет? Только потому, что его выгнали? Ну, так считай, что я сам себя выгнал! На свете есть вещи поважнее СОВ! — Тут меня осенило, и я добавил: — В конце концов, сдам экстерном! А травологией, астрономией и прочими зельями мы с Ари и можем и дома заниматься.

— Эбби, всем будет лучше, если Ариана поедет с нами. Ты будешь учиться, а она посмотрит мир. Она ведь сама хочет ехать с нами.

— Мало ли что она хочет! У нее сразу же приступ случится, как она за деревню выйдет! Ее все незнакомое пугает! А ехать как? Камины, аппарация — это же все волшебное! Ты вообрази только, в каком состоянии она из камина выберется! Вы с ней рискуете вообще в конечный пункт не прибыть. Или прибыть — но это уже точно будет конец. Для всех вас!

— Но пока что с ней еще ничего не случилось, — влез Гриндельвальд. — И не случится. Ни с ней, ни с нами. Что ты панику заранее разводишь? Ты в сестру вцепился, как клещ, потому что она дает тебе возможность чувствовать себя старшим...

Это что он такое говорит?! Пока я пытался осознать его слова, он продолжал, и с каждым его словом в меня точно иголки впивались.

— ...Большим и значительным. А без нее ты — ничто! Ноль без палочки! Ты ее при себе хочешь держать — для себя. Как комнатную собачонку! Ты что-нибудь кроме себя в этом мире видишь?

— Это вы кроме самих себя ничего не видите! — выкрикнул я. — Ариане нельзя никуда ехать! Она не в том состоянии! Я ее никуда не отпущу!

— Не отпу-устишь? — протянул Гриндельвальд. — Она не твоя собственность.

— Твоя, что ли?

— Ты у нее хоть спрашивал, что она сама хочет? А она хочет ехать с нами.

— Потому что ты ей голову задурил! Знаю, чем это кончится: вы будете трепаться и палочки свои искать, а ее даже покормить забудете! Ты хоть о ней подумал?

Гриндельвальд усмехнулся.

— Зато ты больно много думаешь. Видел я, как ты на нее смотришь: не как на родную сестру. Ревнуешь, да?

Да как он смеет? Откуда он взял? Неужели это было так заметно?

Я не кинулся на него только потому, что он ждал этого и наверняка имел в запасе какую-нибудь гнусную каверзу. Альбус ошарашенно переводил взгляд с меня на Гриндельвальда, ожидая, что кто-нибудь из нас скажет, что это не так.

Ничего, у меня за пазухой тоже кое-что имеется...

— На себя посмотри, урод! Чем вы там с Альбусом в кустах занимались, пока мы купаться ходили?

— А тебе что — завидно?

— Геллерт! — предостерегающе выкрикнул Альбус.

Убью франта! Голыми руками! Придушу! Голову оторву!

— Да делайте вы что хотите, только как на это Ариана посмотрит? Вы прямо при ней развлекаться собираетесь?

Альбус покраснел, а Гриндельвальду хоть бы что! Он только пуще прежнего заулыбался.

— А ты что собираешься? Всю жизнь за козлами дерьмо убирать? И пожалуйста, если тебе это нравится. Только это не значит, что Альбусу нужно то же самое! Или ты сам хочешь в Хогвартсе прохлаждаться, а нас тут заставить сидеть?

— Не собираюсь я ни в какой Хогвартс!

— А ты Альбуса вообще слушаешь или нет? Он здесь хозяин, а не ты! Ты по сравнению с ним — флоббер-червь, ползай себе по земле и не отсвечивай! Достал уже своими нравоучениями: туда не ходи, этого не делай, магглам на глаза не показывайся! Да когда мы власть в свои руки возьмем, никому больше не придется от магглов прятаться, даже Ариане!

— Ты за Альбуса не говори! И вообще не смей лезть в наши семейные дела.

— А я тоже член семьи, — нагло усмехнулся Гриндельвальд. — Почти. Куда хочу, туда и лезу.

Вот тут я не выдержал. Может, ты, гад, и член — только не семьи. И уж точно — не нашей! Палочка, к счастью, у меня была с собой, под мантией, я выхватил ее и закричал:

— Stupefy!

Я только и хотел, чтобы он заткнулся и не лез и дал нам с Альбусом спокойно во всем разобраться, но Гриндельвальд ловко, словно играючи, уклонился, выхватил свою палочку, наставил на меня и выкрикнул:

— Crucio!

А вот я увернуться не успел. Я даже не понял, что случилось, весь мир вокруг ощетинился острыми иглами и проткнул меня насквозь. Наверное, я орал, потому что, когда потом поднялся, даже осип от крика, но я не слышал, как я орал.

— Геллерт! — закричал Альбус, но остановить своего любимчика даже не попытался.

— Stupefy! — заорал я опять, и опять — мимо. Естественно — руки дрожали!

— АЛЬБУС!!! — вскричали одновременно и я, и Гриндельвальд. — Какого дементора?!! Ты-то чего стоишь??!

Я, конечно, в магических дуэлях не спец, хотя кое-что и умею. Мне проще кулаком по морде. Но попробуй подберись к его морде, если у него палочка в руке!

От Альбуса толку никакого не было, он больше мешал, чем помогал. Причем непонятно — кому он помогал. Мне уже было все равно, на чью сторону он встанет. Хоть бы меня с ног сбил, что ли — только бы это все прекратилось. Гриндельвальд запустил в меня Круциатусом еще раз, но тут уж я был начеку, и австриец промахнулся, а с каминной полки что-то со звоном рухнуло. Я врезал ему «Diffindo» и попал: лицо красавчика пересекла красная полоса. Ага, теперь ты уже не такой красавчик!

— Эбби! Гэл! — Альбус пытался влезть между нами, схватить кого-нибудь за рукав, оттащить, но мы уворачивались и от него, и от летавших меж нами заклятий. Уже было непонятно, где чье и кто в кого чем кидает. У меня было одно желание: раздавить гадину, стереть с его физиономии идиотскую ухмылку, а потом стереть в порошок его самого... Альбус понял, что без магии не обойтись, и попробовал не то выбить у нас из рук палочки — еще чего! Их можно было вырвать только вместе с руками! — не то воздвигнуть между нами Щитовые чары...

И в этот самый момент...

— Берти! — вскрикнули у меня за спиной.

Мерлин! Откуда здесь Ариана? Я же велел ей сидеть в своей комнате!

— Ари, уходи! Уходи немедленно!

Я только и мог, что кричать на нее — заклятья Гриндельвальда не оставляли мне времени ни на что иное. Но крик не мог повредить больше, чем сама наша схватка — и помочь ничем не мог. Ариана задержалась на пороге ровно настолько, чтобы понять: ее брат и ее любовь готовы убить друг друга. И бросилась между нами. Наверное, мы бы еще успели опустить палочки, отвести в сторону... но никто не сумел бы остановить вылетевшие из палочек лучи. Я мог только смотреть, как Ари осыпало фейерверком разноцветных искр. А потом искры погасли... и она — вместе с ними.

Ариана беззвучно и очень медленно осела на пол. Мой противник замер с другой стороны. Альбус стоял в стороне с открытым ртом и поднятой палочкой — решившийся наконец вмешаться... Ари что-то прошептала из последних сил. Я наклонился над ней и едва разобрал еле слышное:

— Не ссорьтесь!..

Про Гриндельвальда я забыл. Сразу. Как отрезало. Но он не воспользовался моментом. Не сводя глаз с Арианы, он пятился к двери. Но Ариана!.. Она-то была рядом со мной... снова — и в то же время ее не было. Я взял ее за руку, сжал запястье... выпустил руку — схватил за плечи, встряхнул...

— Ари!!!

Она не шевелилась, не отвечала... Она что, без сознания?

— Ennervate! — сказал Альбус, направив на Ари палочку. Как он подошел, я и не заметил. А она даже не вздрогнула. Альбус перебрал еще Мерлинову тучу заклинаний. Ариана не приходила в сознание. Да чем же этот гад ее шарахнул?

Гада следовало пришибить, но только после того, как Ариана очнется... Она ведь должна очнуться, должна...

— Альбус, — прохрипел я, — Альбус, сделай что-нибудь...

Альбус был весь белый, под стать имени... весь как то платье, в котором Ариана позировала для портрета.

— Все, — с усилием выдавил он из себя. — Что мы наделали?..

А я все еще не понимал, почему она не встает? Почему лежит с открытыми глазами, почему пугает меня... так страшно?

— Эбби... — Альбус хотел что-то еще сказать, но я ему не дал.

— Заткнись! — заорал я, окончательно сорвав голос. — Не смей! ...Ари, вставай, вставай, ну, пожалуйста...

А она лежала, такая спокойная и отрешенная... какой никогда не бывала даже после приступа, потому что тогда она просто лежала или спала, но она спала с закрытыми глазами, а не с открытыми, и могла проснуться в любую минуту, и ресницы ее дрожали, и грудь поднималась от дыхания, хоть немного... Нет! Я не хочу, чтобы она не вставала, ну, почему она не встает?..

Где этот ублюдок?! Я его сейчас прикончу! А если не ублюдка, то Альбуса...

Я поднял глаза и ублюдка не обнаружил. Он уже успел смыться. Я снова наклонился к сестренке.

— Эбби, — позвал меня Альбус.

— Пошел вон! — рявкнул я. То есть не рявкнул — еле слышно просипел, потому что голос пропал окончательно. Мне как будто все равно было. Я будто сам умер вместе с Арианой. И никого видеть не хотел, даже Альбуса. Его — в первую очередь.

Он это понял, точно мысли прочитал, и куда-то смылся. Красавчика своего искать отправился? Найдешь его, как же, он наверняка с концами свалил.

Я лег на ковер рядом с Арианой, обхватил ее обеими руками. Никому не отдам!

Прошла вечность.

Вернулся Альбус. Без красавчика. Я так и знал.

— Эбби... — опять заговорил Альбус.

— Заткнись, — не вставая, буркнул я.

— Эбби, надо что-то делать.

— Делай, — ответил я, все так же не вставая и не поворачиваясь.

— Что значит «делай»? — не выдержал он. — Ты можешь встать?

Он думает, что раз я голос сорвал, то и кричать не могу? Шепотом орать тоже неплохо получается.

— Оставь нас в покое!

— Ее надо унести отсюда, — сказал Альбус и попытался отцепить меня от Арианы.

Лучше бы он этого не делал, потому что тут же получил в глаз. Все же он исхитрился отшатнуться, поэтому удар пришелся ему не в глаз, а по скуле.

— Пошел вон, тебе говорят!

— Ее нужно отнести в ее комнату, — опять начал Альбус, но близко уже не подходил.

— Не трогай ее, ублюдок! Убирайся к своему австрийцу! Убийцы! Вы оба — убийцы!

— Эбби...

— Я тебе не Эбби! Не подходи к нам, убью!

И плевать мне было, что он с палочкой, а я свою выронил. Мне и впрямь тогда ничего не стоило — убить. Даже несмотря на то, что я понятия не имел, как это делается магически. Придушил бы голыми руками.

— Я тебя добром прошу, — прохрипел я, — не подходи. — Шатаясь, встал на ноги, поднял Ариану и поплелся вверх по лестнице — но не к себе и не к ней, а в комнату к маме, туда, где досыхал портрет. Портрет я тоже никому не отдам, это все, что у меня осталось... Хорошо, что лак еще не высох и никто не посмел до сих пор наложить на него лапу. И не посмеет уже, об этом я позабочусь.

Я осторожно положил Ари на кровать и сел рядом. От портрета пахло чем-то очень резким, но после козлов мне ничего уже не было страшно.

Ну какой же я идиот... Ну почему позволил ей вмешаться, почему сразу не выпихнул ее из комнаты... почему не запер, наконец? Нет, это не я, а заграничный ублюдок во всем виноват, какого дементора он вылез со своими идиотскими идеями, какого дементора он вообще сюда приехал! И Альбус тоже хорош, ведь кому было бы хуже, если бы я не поехал в школу? Его дурацкому самолюбию?

Ари, девочка моя, неужели ты совсем-совсем не встанешь? Не засмеешься, не позовешь меня, не скажешь: «Берти, ты чего, пойдем лучше козочек покормим?» Ари-и-и... как я буду теперь без тебя?..

И этот портрет... Все бы в нем хорошо, если бы не Гриндельвальд его рисовал. Ну, а что с того, что Гриндельвальд? Главное — кто на портрете, а не кто нарисовал. Гриндельвальда нет уже, а если он посмеет появиться, я его на кусочки разрежу тупым кухонным ножом... Она на портрете такая красивая... Выходит из темноты, как солнышко после долгой зимней ночи. Как будто в один день после зимы вдруг взяло и наступило лето. Она всегда была такая красивая, даже сейчас, когда она тут неподвижная лежит рядом со мной...

Прошла еще одна вечность.

Альбус попытался пролезть в дверь, я опять рявкнул:

— Пошел вон!

Голос к тому времени хоть какой-то прорезался, так что Альбус услышал и исчез.

И еще одна.

Братец появился опять. Судя по шагам в коридоре — в компании.

— Какой кошмар! — причитала за дверью тетка Батильда. — У меня опять вредноскопы завыли все разом, я первым делом о вас подумала, как бы с вами ничего не случилось... Альбус, ты можешь рассказать, что тут у вас произошло?

Альбус, в отличие от Батильды, говорил тихо, так что я не мог разобрать, что он там рассказывал. Наверняка, опять придумывал что-то о неправильно сработавших хозяйственных заклинаниях. Вот интересно, у кого они на этот раз неправильно сработали: у него или у меня? Он — отличник, гордость Хогвартса... он же в принципе не способен ошибаться! А я — несовершеннолетний, мне колдовать нельзя... кстати, и Гриндельвальду — тоже. В другое время и в другом месте мне было бы весьма любопытно, как Альбус из этого вывернется. А сейчас — было все равно. Только грызла мысль: куда сбежал австрийский козел? И какого дементора Батильда вообще к нам приперлась? Кудахтать про своего любимого Гриндельвальда? Надо было мне бежать за ним и прикончить на месте... догнать и обезвредить! Но как я бы бросил Ариану?..

Потом дверь открылась, и они вошли. Альбус молчал, а Батильда говорила без остановки:

— Какое горе! Вторая смерть за два месяца, можно подумать, на вашей семье проклятие!

Я тоже молчал, но Батильду это не останавливало. Не наговорилась, пока этот козел у нее жил.

— А что это за картина? Мерлин, так это тот самый портрет, что Геллерт рисовал? Поразительно! Она здесь как живая!

— Не трогайте, — у меня все-таки прорезался голос.

— Да-да, — поддержал Альбус, — еще лак не высох.

Батильда отвлеклась от портрета, зато набросилась на меня:

— Аберфорт, а что же ты здесь сидишь? Позволь я вам помогу. Ее ведь надо обмыть, переодеть во что-нибудь поприличнее... у нее ведь было нарядное платье?

Опять у меня пытаются отнять Ариану? Недалеко тетка от своего племянника ушла!

— Не подходите! — заорал я, насколько позволял сорванный голос, а он ни насколько не позволял. — Я сам!

— Мисс Бэгшот, пойдемте, — робко сказал Альбус. — Эбби сам все сделает.

— Но Альбус, — не успокаивалась Батильда, — не положено ведь...

И осеклась, когда я на нее посмотрел. Альбус ее буквально вытолкнул из комнаты.

Делать... Надо что-то делать, иначе сделают без меня. Только — как встать? Как — отойти? Как — выпустить из рук?

Ее все равно у меня отберут. Но она все равно останется со мной. Правда, Ари?

Я не знаю, куда делся Альбус — может, к Батильде пошел, а может, вообще сквозь землю провалился. В доме было тихо, а снаружи — темно. Я принес из комнаты Арианы белое платье и сам переодел ее. Сейчас это было совсем не страшно. Меня мучило только то, что она так и осталась с открытыми глазами, а я не знал, как их закрыть.

Когда я уложил ее обратно на кровать, она была почти как на портрете. Только не светилась. Может, она теперь переселится в портрет? Ага, который рисовал этот австрийский ублюдок. Но ублюдка нет, а портрет остался. Он теперь мой. Никому не отдам. Ни Альбусу, ни Батильде.

Что дальше было — не помню. Я так и просидел всю ночь у ее постели. Время плыло за окном, постепенно бледнея. Но на душе от этого не становилось ни светлее, ни легче.

С утра в доме оказалось много людей, и я растерялся. Ариану унесли, и я, пользуясь тем, что на меня никто не обращал внимания, перетащил ее портрет в свою комнату и запер дверь. Теперь его никто бы не отобрал, даже если бы захотел. А сам я будто раскололся на две половинки: левую, ту, где сердце, унесли вместе с Арианой, а правая почти ничего не воспринимала. Я ничего не чувствовал, ничего не видел и двигался, как в тумане. Кто-то поддерживал меня и направлял, куда идти. Вокруг разговаривали, меня о чем-то спрашивали, но я не отвечал, и спрашивать перестали. А потом полилась музыка и пение, и меня обожгло мыслью, что Ари не слышит этого! А потом вдруг обнаружилось, что меня держат — и не кто-то один, а много кто — а Альбус зажимает нос, и руки у него все в крови... и на меня орут, а Альбус мотает головой и повторяет как заведенный: «Это шок!» — и непонятно, кого он имеет в виду, себя или меня...

Я пришел в себя уже дома. С удивлением обнаружил, что мир, оказывается, еще стоит... и даже чего-то от меня требует. Чего-то... Ах да, покормить кур. И вывести коз. Все бегали вокруг Альбуса, и я ушел, никого не спросив.

Я за козами не смотрел почти, на лугу упал лицом в траву и разрыдался. Хорошо, что не было никого, дома мне бы никто не дал выплакаться. Я долго не мог успокоиться, ругался сквозь слезы, проклинал всех, кого мог вспомнить, даже просил Мерлина вернуть Ариану... А козы даже не попытались разбежаться, Блэк — и тот вел себя непривычно тихо.

...Это я, что ли, Альбусу нос расквасил? Надо было совсем убить.

И Гриндельвальда я тоже не убил — тот уехал рано утром, это я уже потом от Батильды услышал. Может, потому и на Альбуса кинулся, что того, другого, было уже не достать...

Когда я поздно вечером вернулся домой, все гости уже куда-то подевались. Остался один Дож. Смотрел на меня очень злобно, но ничего не говорил. Боялся, наверное.

И почему из всей компании Альбуса приехал самый никчемный? Лучше бы это был Черелл или даже Блэк.

Альбус дипломатично поинтересовался моим мнением:

— Эбби, ты не против, если Эльфиас будет спать в маминой комнате?

— Да хоть с тобой в одной постели, — буркнул я. — Отвяжись.

Наверное, братец боялся, что я его убью, поэтому и оставил здесь Дожа. Для гарантии. А может, решил обзавестись другой комнатной собачкой, раз Гриндельвальд оказался такой сволочью. Двух дней не прошло — заменителя нашел?.. Или — вернул прежнего? Ну да, скорее всего, я был несправедлив к ним, да только во мне говорила злость, а не справедливость. Мне было наплевать на Дожа, но раздражало то, что он был не в курсе событий и при нем я не мог говорить с Альбусом.

А не о чем мне с Альбусом говорить. И вообще — я же почти умер, а покойнику ничего не надо, только чтобы его не трогали. Все, что надо было делать по дому, я делал машинально и ни о чем не думал. И Альбуса не видел — и хорошо, что не видел.

А потом он вдруг сам пришел ко мне в комнату, поздно вечером, когда я опять сидел на кровати и смотрел на портрет Арианы. Только держать за руку было уже некого.

— Эбби, ты в курсе, что завтра первое сентября?

— Да хоть тридцать первое, — отмахнулся я. — Отвали.

Как меня достало, что он называет меня «Эбби»!

— Ты собираешься ехать в Хогвартс?

— В какой Хогвартс? — машинально переспросил я.

Альбус выглядел оскорбленным.

— Что значит «в какой»? Хогвартс один!

Ах да. Я же учился в школе. Когда-то. В другой жизни. И ездил за учебниками. И меня еще сделали старостой пятого курса Гриффиндора. Только это было не со мной, а с кем-то другим. Вот пусть этот «кто-то» и едет, а я останусь здесь...

Здесь, с этим придурком, который по какому-то недоразумению называется моим братом? Видеть его не могу и слышать — тоже! Если он не свалит из дома вместе со своим Дожем, я сам свалю! Хотя бы и в Хогвартс...

— Ну и что? — сказал я. — Твое какое дело?

— Эбби, ты должен учиться... — завел свое Альбус, но я его перебил:

— Не называй меня Эбби!

— Аберфорт, — поправился Альбус, — мы с тобой договаривались, что ты поедешь в школу.

— Мне все равно. Уберись отсюда.

Тут он не выдержал.

— Думаешь, тебе одному плохо? Ариана и моя сестра, между прочим!

— То-то ты о ней много думал, пока со своим Гриндельвальдом по кустам кувыркался!

— А если бы ты тогда не кинулся, как бешеная мантикора, ничего бы не было!

— О да, конечно, а Круциатус я сам на себя наложил нечаянно?

Он побледнел. Ага, не выйдет оправдать красавчика! А вот я сейчас и его добью, и тебя:

— Я тебе с самого начала говорил, что нутро у него гнилое! Теперь убедился, да? Властелины мира! Да я лучше в нашей речке утоплюсь, чем буду жить в мире с такой властью! Ариане повезло: ею ты больше не распорядишься!

Он как-то весь сник, так что мне даже стало его чуточку жалко. Только жалость эту я тут же зарубил топором — буду я еще козлов всяких жалеть!

— Ты все сказал? Тогда иди спи, твой приятель Дож тебя заждался.

Альбус словно не слышал.

— Так ты едешь в школу? Завтра в девять дилижанс будет на южной окраине деревни.

Как будто я без него не знаю, где и во сколько будет этот дилижанс. Как будто я четыре года на нем на Кингс-Кросс не ездил.

— Отстань от меня! Иди к своему Дожу!

И он ушел, оставив меня наедине с портретом. Позаботиться обо мне, видите ли, вздумал. Да ни о ком он, кроме себя, не думал! Втюрился по уши в своего Гриндельвальда и не хотел отпускать, несмотря на то что он гад.

А я? Я не о себе ли думал? Ведь я и впрямь от себя не хотел отпускать Ариану...

Да, но Гриндельвальд все равно гад!

А она не знала...

— Ари, — первый раз обратился я к портрету, — Ари, получается, это я кругом виноват, да?

Я все это время боялся с ней заговаривать. Боялся, что она не ответит. Что портрет останется неподвижным, как картинки в маггловских книжках. И на что мне тогда останется надеяться?..

Она чуть заметно мотнула головой.

— Ари… — Голос у меня внезапно пропал. Я судорожно откашлялся. — Ари, ехать мне в Хогвартс?

Она улыбнулась. Как это понимать? «Как хочешь?» — Так я ничего уже больше не хочу. «Как надо?» — Кому надо? Альбусу? Профессору Блэку? (Не тому, конечно, который козел, а тому, который директор Хогвартса.)

И тут я вдруг понял одну вещь: это надо Ариане. Значит — так тому и быть. Значит, и мне сомневаться нечего. АРИАНА ПОЕДЕТ В ХОГВАРТС! Хотя бы так. А портрет в нашей гостиной можно повесить, никто не прицепится. И Ариана всегда будет со мной...

Вот только с козами что делать? Соседям отдать на постой? Или пусть Альбус с Дожем с ними возятся? И пусть только попробуют потерять хоть одну!

Видеть его не хочу, кто бы там ни был виноват.

Может быть, позже...

Я тяжело вздохнул, улыбнулся Ариане и принялся запихивать учебники в чемодан. Вот зачем их так много? Чтобы все стали такими же гениями, как Альбус? Избави нас Мерлин от этого!