Завтра была перестройка

Городок был обычным. Таких городов много в центральной России — еще не областной центр, но уже и не поселок. В центре сохранились старые дома, на окраинах пятиэтажки начинали понемногу отступать перед башнями новостроек, а поодаль не сдавал позиции частный сектор. Где-то новые дома стояли вперемешку с деревянными пятистенками, и с верхних этажей можно было разглядеть, что растет у соседей на огороде.

С западной окраины хорошо была видна церковь на холме. Самая обычная церковь постройки девятнадцатого века, почему-то ее не снесли и не сделали в ней склад, кинотеатр или что-нибудь еще. Говорят, ее открывали ненадолго во время войны, а потом снова закрыли. И правильно — незачем тянуть народ назад в глухое прошлое, где надеялись только на Бога и царя-батюшку, от которого толку было еще меньше, чем от Бога. Есть Советская власть — и это все, что нужно народу. А особо отсталые слои населения могли ездить на церковные службы в областной город. Правда, таковых находилось мало, видимо, сила веры испытания двухчасовой дорогой на автобусе не выдерживала.

Необычной была разве что погода, да и то… в конце апреля, порой, выпадают теплые деньки, как будто лето, почувствовав всеобщую по нему тоску, решает заглянуть в гости. Но все знали, что это ненадолго, что после майских праздников возможны заморозки, и поэтому владельцы огородов энтузиазм проявляли умеренно, помидоры раньше времени не сажали. Зато ребятишки были рады наступившему теплу и гурьбой высыпали на улицу. Ну и пусть до летних каникул целый месяц, успеют еще выучить уроки и подготовиться к годовым контрольным.

— Лерка! Айда с нами на речку! — крикнул мальчишка лет одиннадцати в голубой майке, и серых шортиках.

Лерка, щуплый светловолосый паренек, сидящий на скамейке возле пятиэтажки, только покачал головой.

— Я не хочу.

— Ну и дурак! — выкрикнул мальчишка и убежал в сторону доносившихся откуда-то издали ребячьих голосов.

— Сам дурак, — пробормотал Лерка, не заботясь о том, что его не слышат. — Купаться рано еще. И некогда мне с вами бегать, я друга жду.

Друг, как говорится, заставлял себя ждать. Можно было подняться в квартиру и позвонить, но возвращаться снова в душную комнату не хотелось. Как всегда, отопление еще не отключили, и наверняка отключат как раз в пору заморозков.

Лерка встал, распрямился, развел руки в стороны, потягиваясь, сделал несколько шагов вдоль дома, в сторону проспекта (который проспектом являлся только по названию, по нему даже троллейбусы не ходили, а троллейбус — показатель солидности улицы), но передумал и вернулся назад.

Ожидание было вознаграждено спустя минут десять, когда мальчик уже собирался все бросить и идти на речку.

— Прости, я звонил тебе, но мне сказали, что ты уже вышел.

«А мне не могли сказать, что ты звонил», — подумал про себя Лерка, но вслух произносить не стал. Мама из окна все равно бы не докричалась, окна выходили на другую сторону, и тем более она бы не стала выбегать и искать сына у подъезда. Тот ведь не сказал, где встречается с Митькой!

— Меня ребята на речку звали, — небрежно произнес Лерка, пододвигаясь на скамейке. — А я тебя ждал.

— Ну и пошел бы, что я, не знаю, где речка? — Митька сел рядом и на всякий случай огляделся — не появятся ли еще ребята, желающие куда-нибудь позвать. Но все, кто хотел убежать на речку, уже убежали.

— Не хочу. Что я, маленький, что ли?

В исполнении четырнадцатилетнего мальчишки, выглядевшего едва на двенадцать, фраза звучала очень по-детски. Особенно если помнить, как помнил Митька, что еще совсем недавно, в зимние каникулы, Лерка катался с горки вместе с малышней и самозабвенно бросался снежками. С малышней было легко и весело, и можно было ни о чем не думать. С ровесниками так не получалось. Во-первых, они воспринимали Лерку как младшего, во-вторых, ни о чем серьезном говорить с ними было невозможно. Никому почему-то не приходило в голову поговорить о книгах из школьной программы и даже внеклассного чтения вне уроков. Выучили, ответили и забыли. Более или менее другом Лерка мог назвать только Митьку, который учился мало того что на класс старше, так еще и в другой школе. Познакомились во Дворце Пионеров, когда Митька еще ходил в авиамодельный кружок, который потом бросил, а Лерка занимался в кружке художественного слова. Разговорились сначала о самолетах, потом о полетах, потом о том, почему люди не летают, и перешли на вопросы философские.

— Ты не маленький, — согласился Митька, прервав размышления друга. — И не переживай ты так. В седьмом классе в комсомол не приняли — примут в восьмом.

— Он меня ненавидит, — хмуро сказал Лерка, возя сандалией по еще не успевшей стать пыльной земле.

— Кто он?

— Рома Жуков, секретарь комитета комсомола. Он к нам в класс приходил беседовать со вступающими, я на все вопросы ответил правильно! И подробно, не так, как остальные — заучили несколько фраз из Устава и наизусть шпарят!

Голос мальчика предательски задрожал. Митька из чувства деликатности перевел взгляд на растущую у самого края газона березу, где несколько наглых воробьев оккупировали ветку и устроили небольшой птичий концерт. Хорошо хоть не кошачий.

— И что, ты оказался недостаточно подкованным? Или идеологически незрелым?

— Вот именно! — Лерка все-таки шмыгнул носом. — Он спросил, зачем я вступаю в комсомол. Мне не хотелось повторять то, что написали все: «хочу быть в передовых рядах советской молодежи», поскольку это абсурд. Когда вся молодежь в комсомоле, непонятно, кто из них в передних рядах, а кто в задних. Я честно сказал, что человеку нужна идеология и нужна вера, потому что без нее он перестает быть человеком. Он тут же придрался к слову «вера». Я объяснил, просто и доходчиво, что поскольку у нас нет подтвержденной практики строительства коммунизма, в него можно только верить, и я не вижу причины, по который эта вера была бы хуже других.

Митька на протяжении всей тирады только хмыкал и пожимал плечами. Он уже был в курсе, как редко Лерка пререкался со школьным начальством, и если конфликт все-таки случался, значит наболело. Значит, повод серьезный. В отличие от самого Митьки, который любил ставить учителей в тупик то новым способом решения задачи, то фактами исследований, которые даже не во всех научных журналах появились, не то что в школьных учебниках, Лерка на уроках был тихим, мирным и эрудицией не бравировал. А умение говорить своими словами учителя истории и литературы даже ценили.

Но слова про веру Митьку немного насторожили.

— Погоди, с чего ты взял, что это вера? Есть даже такой предмет в вузе — «Научный коммунизм», это все наука, а не религия! Ты же гуманитарий, в отличие от меня, технаря!

— Ага, технарь, — проворчал Лерка, глядя на церковь. — Кто Аристотеля мне читать давал?

— Так древняя философия объединяла в себе многие науки, включая физику и математику! Он, между прочим, создал формальную логику, а это то, без чего в точных науках не обойтись!

— Хорошо, согласен, — Лерка махнул рукой, словно отбрасывая что-то, — но нынешняя философия на точную науку не тянет. Даже марксистко-ленинская. Я как-то пытался Ленина читать, сначала ничего не понял. Со второго раза тоже ничего не понял. С третьего попытался понять логику и не понял ее.

— Это ты своему секретарю комитета комсомола такие речи толкал? — усмехнулся Митька. — Я не удивляюсь, почему он тебя не принял.

Лерка снова махнул рукой.

— Что я, дурак, что ли? Я только сказал, что без подтвержденных опытом доказательств можно только верить. И что я верю.

Митька помотал головой.

— Я тебя не понимаю. Да, я технарь, и научный коммунизм — не моя специальность, но давно было определено, что религии возникли в качестве попытки объяснить окружающий мир в отсутствие научных знаний. Сейчас у нас знания есть, пусть в чем-то они не полны, но наука постоянно развивается! И нам не надо верить, что придет добрый бог и все за нас решит!

«Забавно мы, наверное, смотримся со стороны, — подумал Лерка. — Сидят двое мальчишек на скамейке и рассуждают о вере и научном коммунизме, вместо того чтобы бегать по улице, пока заморозки не грянули».

— Идеология — это не наука, а та же вера, — тихо сказал Лерка. — Ты вот Ленина читал?

Митька смутился.

— По обществоведению что-то читал... но забыл.

— Вот именно! — обрадовался Лерка. — Какая же это наука, если прочитал и забыл? Ты ведь теоремы не забываешь? Одна теорема, из нее вторая, третья — и так вся математика на них держится. А что у Ленина? «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Это что — доказательство? Мне это напоминает Чехова: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!»

За подобные антисоветские высказывания следовало бы дать в морду. Или рассказать секретарю комитета комсомола о том, какие мысли бывают у не принятых в комсомол семиклассников. Но Митька действительно не разбирался ни в научном коммунизме, ни в марксизме-ленинизме, а ленинская цитата и правда показалась ему нелогичной. Поэтому он сказал примирительно:

— Ладно, я не хочу спорить о том, в чем пока не разбираюсь. Ты мне скажи, этот ваш секретарь в каком классе?

— В десятом.

— Тогда что ты беспокоишься? В следующем учебном году будет другой, и если ты ему на вопросы ответишь по уставу, тебя примут.

Лерка долго не отвечал. Смотрел куда-то под ноги, словно увидел там что-то интересное. Но ничего интересного там не было, даже травы. Трава росла сбоку и позади скамейки, а перед ней — только заасфальтированная дорожка. С изрядными рытвинами, между прочим.

— Я не уверен, что вообще хочу в комсомол.

— То есть как это? — не понял Митька. — Ну хорошо, ты считаешь марксизм-ленинизм не наукой, а религией, но ты же сам сказал, что в это веришь!

— Это я тогда сказал, на собрании. И тогда я верил. А сейчас уже — не знаю.

— Ты дурак, — констатировал Митька.

Вообще-то Митька терпеть не мог этого слова, потому что у школьников оно было универсальным ругательством. Ему уже надоело объяснять одноклассникам, что если, например, Танька Иванова не дает никому свои фломастеры, то она не дура, а жадина. Дурой она точно быть не может, ни одной тройки в четверти! Но на этот раз он просто не сдержался.

Лерка даже возражать не стал.

— Наверное, я дурак. Не знаю. Я бы рад верить, как прежде, но уже не получается. Все думаю, а может, там, — он показал на церковь, — что-нибудь есть?

Митька понял слова друга буквально.

— Ничего там нет. Снаружи стены, а внутри обломки.

— Но ведь ее не снесли, как другие церкви. Я читал, их было несколько, и у нас, и в ближайших поселках. А эта осталась.

Митька помотал головой.

— Не, ты все же дурак. Причем тут церковь? Не веришь в коммунизм — и не верь. В комсомол все равно вступить надо, ты же не хочешь, чтобы тебя в девятый класс не взяли?

Лерка опять впал в глубокую задумчивость. С ним такое и раньше бывало, но раньше у него никогда не было ни настолько откровенных антисоветских высказываний, ни желания круто поменять свои убеждения. Митька откровенно не знал, что делать. Дураком от безысходности уже обозвал, осталось только набить морду. Но не поможет ведь!

Тягостные размышления прервала старушка в цветастом халатике, платочке и с авоськой в руках:

— Что это вы тут расселись, бездельники! Шалость затеваете? Нечего вам тут на лавочке делать!

Поняв, что старушка не собирается обвинять их в антисоветских разговорах, а всего-навсего обиделась, что заняли ее любимую скамейку, мальчики синхронно кивнули, вскочили и медленно пошли прочь. Даже не побежали, хотя очень хотелось. Разговор на этом как-то сам собой прекратился.

Первого мая Лерка на демонстрацию не пошел. Его лично и не звали, классная позвала всех комсомольцев и, после паузы, добавила: «Желающие пионеры тоже могут пойти». Желание у Лерки пропало, хотя до этого он полгода мечтал о демонстрации. Не Москва и не Ленинград, по телевизору не покажут, размаха не будет, но будут красные флаги, песни из репродуктора, воздушные шарики и мороженое после того, как все закончится. Но почему-то сейчас все это казалось пресным и ненастоящим, а сама демонстрация — пародией на крестные ходы прошлого, про которые он где-то читал. Он толком не представлял, как выглядит крестный ход, потому что в книгах про дореволюционную Россию подробностей не было. А подробностей хотелось.

Помучившись минут десять с задачами по алгебре, которые надо было решить к предстоящей годовой контрольной, Лерка решительно кинул тетрадку под стол и пошел на кухню, где мама заканчивала мыть посуду после завтрака.

— Мама, — начал он с порога, — ты когда-нибудь крестный ход видела?

Мама сначала вообще не поняла, что хочет от нее сын. Отставила в сторону вымытую тарелку и только после этого посмотрела на Лерку.

— Какой крестный ход, ты о чем? Ты же собирался на демонстрацию сегодня идти?

— Я не пойду, — помотал головой Лерка. — Не хочется.

— Ты не заболел? — обеспокоенно спросила мама.

Мальчик опять помотал головой.

— Нет, просто не хочу на демонстрацию. Каждый год одно и то же. Мам, а правда, ты раньше была верующая?

— Вот только не надо мне тут атеистической пропаганды, — проворчала мама, отворачиваясь от сына, чтобы взять еще одну грязную тарелку с мойки.

— Я не буду, — серьезно сказал Лерка. — Я хочу разобраться, есть в самом деле бог или нет.

Только чудом тарелка не выпала у мамы из рук. Слышать такое от примерного пионера, мечтающего стать сначала комсомольцем, а потом коммунистом, было более чем странно. Хотя, учитывая наследственность...

— Знаешь что, — после долгой паузы сказала мама, — сходил бы ты к дедушке. Я бы сама с тобой пошла, но некогда.

Дедушку, а точнее, двоюродного дедушку, Кирилла Федоровича, Лерка смутно помнил. Какое-то время они с мамой даже у него жили, на самой окраине города, которая номинально считалась отдельным поселком. Потом им дали квартиру в хрущевке, и первое время они навещали дедушку, а потом постепенно перестали. Возможно, мама туда и ходила, Лерка ее не спрашивал. Дедушка был верующим, а Лерка еще в детском саду затвердил, что бога нет, а есть Ленин и Брежнев как продолжатель дела его в отдельно взятом Советском Союзе. Но сейчас и Брежнева нет, а с богом вдруг все стало неясно, отчего бы и не сходить к дедушке?

Лерка оставил маму прибираться в кухне, а сам пошел в свою комнату собираться. Он отцепил от школьной формы пионерский значок, снял с вешалки пионерский галстук и, держа все это в левой руке, правой выдвинул ящик стола и достал оттуда небольшой деревянный ящичек. Обычно мальчишки в таких хранят всякие детали от конструкторов, инструменты, разную другую полезную мелочевку. У Лерки там лежали октябрятский значок, устав комсомола, устав пионерской организации и несколько толстых тетрадей, в которых он вел дневниковые записи. Хотя сам он не называл это дневником, слишком девчоночье слово. Возник соблазн перечитать, а потом сделать новую запись, но Лерка остановил себя. Раз он собрался к деду, надо выходить сейчас.

Он приподнял тетради, оценивая их толщину и вес, еще раз мысленно приказал себе не открывать, положил на дно шкатулки пионерский значок и аккуратно сложенный галстук и уже собирался класть тетради обратно и закрывать ящичек, как вдруг на дне блеснуло что-то металлическое. Положив тетрадки на стол, Лерка поставил ящик на колени и извлек из него серебряный крестик на тонкой цепочке. Как он мог не найти его раньше? И почему не выкинул?

Мама никогда не напоминала Лерке, что он крещен, а он делал вид, что забыл. А может, и правда забыл. Но вот сейчас, держа в руке крестик, Лерка вспомнил, как они с дедушкой и мамой ездили в областной город в церковь. Ему было года три, не больше. В церкви горели свечи, было темно, с икон глядели мрачные святые с почерневшими от копоти нимбами, старушки в черных пальто и цветастых платках стояли и кланялись... Детей было немного, в основном возраста Лерки и младше, и все они плакали. Кроме него. Он почему-то не плакал и даже комментировал происходящее, хотя до этого времени говорил мало и редко. В своей ясельной группе он был самым неразговорчивым. Только когда они собрались уходить из церкви, Лерка заплакал и стать просить маму остаться еще немного. Но надо было спешить на автобус, поэтому Лерку просто вынесли на руках. Дальше он не помнил.

Мальчик посмотрел на крестик, аккуратно положил его на стол, убрал в ящичек все, что оттуда вынимал, поставил его в ящик стола, потом осторожно взял цепочку и надел крестик на себя. Он думал, металл будет холодить кожу, но нет — серебро быстро нагрелось, и Лерка почти не чувствовал невесомой цепочки.

Когда он переоделся в уже ставшие привычными за дни тепла футболку и шорты, оказалось, что в вороте футболки хорошо видна цепочка. Немного подумав, Лерка снял футболку и надел голубую рубашку от парадной пионерской формы (в прошлом году они носили белые, но в седьмом, как старшие пионеры, облачились в голубые). К ней лучше бы подошли брюки, а не шорты, но париться в брюках не хотелось.

Выйдя из дома, Лерка сообразил, что не взял никаких денег. Придется идти пешком, но этого его не напугало. В автобусе жарко и душно, обязательно отгонят от окошка, заставив уступить место какой-нибудь толстой тетке с рассадой, и будешь всю дорогу стоять зажатый между рюкзаками. Да и идти не так уж далеко — километров шесть, максимум семь. Дойдет.

Дорога шла на север и церковь на холме постоянно маячила слева. Лерка периодически смотрел на нее, как смотрят на знакомого, с которым долго не виделись. Он даже пытался мысленно с ней разговаривать, но не словами, а скорее образами, выразить которые словами он не мог бы при всем желании. Ну, ничего, вернется домой и попробует что-нибудь записать в дневник. Когда он, Лерка, открывал тетрадку, ему удавалось сформулировать словами то, что до этого не произносилось даже про себя.

В очередной раз взглянув на церковь, мальчик подумал, что, наверно, полагается перекреститься. Он бы так и сделал, но совершенно не помнил, какой рукой и как. Тем не менее он остановился, надеясь, что на ходу вспомнится... но тут неожиданно его окликнули по имени.

С правой стороны дороги стояли гаражи. На них Лерка не смотрел, увлеченный любованием церковью. И не заметил, разумеется, что на пороге одного из гаражей стоял парень лет пятнадцати в потерявших всякий цвет рабочих штанах и футболке и махал ему рукой.

— Петя! — наконец-то узнал Лерка. — Привет.

Петя был другом Митьки по Дому Пионеров, они вместе занимались в кружке технического творчества. С Леркой они виделись несколько раз и друг на друга особого впечатления не произвели. Друг с другом общались только через Митьку. Честно говоря, Лерка даже не знал, о чем с Петькой говорить. Но раз окликнул, пройти мимо было уже невежливо.

— А Митька где?

Лерка пожал плечами.

— Не знаю. Он мне сегодня не звонил. Я к дедушке иду, — он махнул рукой в направлении дороги, — в поселок.

— А, — разочарованно протянул Петька. Пора было ожидать, что он развернется и пойдет обратно в гараж, но вместо этого он сделал приглашающий жест. — Заходи, что ли. Поможешь.

Перспектива возиться с мотором Лерку не впечатляла, но он зашел. К счастью, помощь ограничилась подаванием отверток, которые он распознавал со второго, а то и с третьего раза. Петька ворчал, но, видимо, лучше такая помощь, чем вообще никакая. Что он крутил в моторе старого «Запорожца», Лерка так и не понял. Машина выглядела так, будто ее сначала сдали в металлолом, а потом с трудом выволокли оттуда. Зато номера сияли, как новенькие.

— Ладно, — произнес Петька, откладывая последнюю отвертку. — Пока хватит. Я бы проверил, но просто заводить мотор неинтересно, а кататься не могу. Еще три года до прав ждать осталось.

— А это отца твоего машина? — спросил Лерка только чтобы что-то спросить. О семье Петьки он ничего не знал.

— Ага, — Петька сплюнул. — Но толку-то от него! Свалил на праздник в город, мама злая, я сбежал сюда. Митьке бы позвонить, но здесь неоткуда.

— Здесь по дороге автомат есть, — вспомнил Лерка.

— У меня двушки нет, — печально произнес Петька.

— У меня тоже.

Возле гаража стояла грубо сколоченная скамеечка, как раз на двоих. Мальчики сели рядом. Со скамеечки была прекрасно видна церковь, возвышающаяся над рядом деревьев, и Лерка засмотрелся на нее. А Петьке захотелось поговорить, видимо, ему не так часто выпадал такой случай.

— Он говорит, да выкини эту рухлядь, надо новую покупать, как будто сейчас купить машину просто, даже если есть деньги! Деньги сейчас у всех есть, а машин на всех не хватает. А я бы тем, кто в них разбирается, продавал машины без очереди. Насмотрелся я на таких товарищей — отвертку в руках в жизни не держал, чуть что-то отвалилось — сразу в автосервис, а там очередь. Из таких же неумех. Он тогда к друзьям-приятелям. Кто бесплатно поможет, кто за бутылку, а кому денег дать. Я тоже кое-чего умею, так у нас же это запрещено! Работать пойти не могу, мне шестнадцати нет, ездить ни на чем не могу, кроме мопеда, а как машину почувствуешь, если за руль не сядешь? Мы как-то с соседом еле успели местами поменяться, прежде чем нас гаишник остановил. Он говорит — кто за рулем. Сосед ему улыбается — я, а что. Он такой — а мне показалось, что пацан. Через год мотоцикл себе куплю, мотоцикл можно с шестнадцати. Лерка, ты меня не слушаешь?

— Что? — спохватился Лерка. Потом кивнул: — Нет, я тебя слушаю.

— Пить хочешь? Я воду из колонки набираю, она чистая.

Не дожидаясь ответа, Петька принес из гаража два стакана, в которые налил воду прямо из бидона. Желтый с черными горошинами бидон на фоне машины и раскиданных инструментов смотрелся инородным телом.

— Спасибо, — Лерка осушил стакан одним глотком. — Вкусная.

— А ты чего такой смурной? — Петька бросил на него быстрый взгляд. — Сегодня же Первое Мая, ты на демонстрацию не пошел, что ли?

Лерка тоскливо посмотрел на свой стакан. Поспешил он выпить всю воду, а еще просить было неудобно.

— А что мне там делать? В комсомол меня не приняли, а от нашего класса только комсомольцы идут.

— А чего это тебя не приняли? — удивился Петька. — Ты же весь устав наизусть знаешь. Когда меня принимали, я еле дочитал, скукотища!

— Секретарь школьного комитета комсомола придрался, — мрачно сказал Лерка. — Ему надо все четко по бумажке, а когда думать пытаются, ему не нравится. Обвинил меня в идеологической незрелости и велел прийти осенью.

Петька медленно допил оставшуюся воду и поставил стакан на землю.

— Знаю таких. У нас в классе комсорг такой же. Я его терпеть не могу. Как-то, еще в пятом классе оформляли выставку к празднику, я все плакаты подбирал, полочки из дерева сам сколотил, он только указания давал, так похвалили не меня, а его! И грамоту за активную работу дали ему! Как что сломалось, так сразу — Петька, почини. А как грамоты давать — так Денису. Как комсорга выбирать — так Дениса. Конечно, он у нас отличник, гордость класса, весь такой аккуратный и подтянутый, а мне все время замечания делают — а что ты грязный такой? Сначала — Петя, почини, а потом — Петя, откуда у тебя пятно на рубашке? Вот не пойду в девятый, пусть им Денис все чинит и все оформляет!

— А куда ты пойдешь? — робко спросил Лерка.

Петька пожал плечами.

— Пока не решил. Я нашел в областном центре несколько техникумов с общежитием, но никак не могу выбрать, куда больше хочется — в приборостроительный, машиностроительный или автомобильный. Мне вся техника интересна, понимаешь?

Лерка не понимал. С техникой у него отношения были настороженные, он даже конструкторы собирать не любил и не умел. Поэтому он не стал развивать тему, а грустно произнес:

— Митька тоже уезжать собрался. В Москве есть какая-то физматшкола-интернат.

— Знаю, — откликнулся Петька. — Он и меня звал, но меня бы не взяли. Даже если бы взяли, я бы сам не пошел. Два года формулы писать — со скуки сдохнуть можно, я хочу эти формулы воплощать в жизнь своими руками прямо сейчас! Митьке хорошо, он теоретик, он мечтает новую теорию пространства-времени изобрести, чтобы на другие планеты пешком шагать. Так это пока изобретет, пока внедрят, а я хочу результат прямо завтра, руками его потрогать.

Лерка промолчал. Теория пространства-времени ему самому была безумно интересна, но больше с философской стороны, чем с математической. Было немножко обидно, что Митька уезжает, а Лерка остается, но во-первых, в физматшколу берут после восьмого, а во-вторых, Лерка математику не любил.

— Я у него совета спрашивал, куда поступать, он толком ничего не сказал. Один мой друг, — Петька почему-то замялся, но быстро справился с собой и продолжал, — считает, что в автомобильный лучше всего, потому что чинить машины я уже умею, а с образованием легко куда угодно устроюсь. Но я не знаю, хочу ли я всю жизнь чинить машины. Я их люблю, но я все люблю. И приемники, и станки, и машины, а еще я бы хотел дома строить... — тут он опять запнулся. Видимо, понял, что Лерке это неинтересно. — А ты знаешь, кем хочешь стать?

— Философом, — честно ответил Лерка.

Петька сплюнул.

— Еще один теоретик! Но Митьку я понимаю, все, что физики-теоретики сегодня откроют, через сто лет повседневной практикой станет. А философы как еще две тысячи лет назад болтали, так и сейчас болтают, толку-то от них?

Лерка хотел было ответить то, что он обычно отвечал на подобные высказывания: «А Карл Маркс? А Ленин?», но засомневался, стоит ли. Вместо этого примирительно сказал:

— В автомобилях я не разбираюсь и никогда не научусь. Я их боюсь.

Петька оглянулся, хотя со скамеечки он мог увидеть только полутемное пространство за дверями гаража, «Запорожец» скрывала густая тень.

— Зря боишься. Если ты технику боишься, она тебе и не дастся.

— У тебя способности есть, а у меня нет.

— Да какие там способности, — Петька махнул рукой. — Все считают, что я ни на что не способен, кроме как с железками ковыряться. Девчонки «Железякой» прозвали. Посмотрим, что они скажут, когда я права получу! Будут просить покататься, а я не дам.

Он опять оглянулся на машину, будто разговаривая с ней. Точь-в-точь, как Лерка разговаривал с церковью.

— И я не скажу, что мне нравится именно ездить, мне нравится все. И чинить машину, и ездить на ней. Вот увидишь, я за лето этот «Запорожец» новым сделаю! Мне обещали некоторые запчасти достать, а краску я уже купил. Только бы отец не вздумал продать, машина-то его! Я сам его продам в таком случае!

— Быстро на нем ездить не получится, — заметил Лерка.

— А меня скорость не волнует. Хотя... есть один пацан, Митька его знает, но все никак нас не познакомит. Мне интересно, что он со своим мопедом сделал такого, что за ним «Волга» не угонится? Шестнадцати-то ему еще нет, на мотоцикле ездить нельзя, так он что-то придумал и гоняется с бешеной скоростью. Я бы так гонять не стал, но покопаться в моторе было бы интересно...

Петька оборвал монолог и посмотрел на явно заскучавшего Лерку.

— Ты, вроде, к дедушке собирался.

— Ну да, — Лерка поднялся. — Я пойду.

— Я бы тебя довез, — искренне сказал Петька, — но у поселка иногда гаишники караулят. Особенно в праздник, пьяных ловят. А по мне даже издали видно, что прав нет.

— Да я сам дойду, — Лерка улыбнулся. — Пока.

В доме у дедушки было удивительно уютно. Лерка даже не ожидал, он думал, что будет темно, тесно и душно, и был готов уйти сразу же, как придет. Было действительно темновато из-за занавесок на окнах и отсутствия верхнего света, но в углу теплым светом сияла лампадка перед иконами, и ощущения темноты не создавалось. Лерка сначала даже подумал, что электричества в этом доме вообще нет, но в другом углу обнаружился телевизор, накрытый кружевной салфеточкой, а на столе — настольная лампа.

Дедушка совершенно ему не удивился. Как будто ждал. Может, и правда мама его предупредила? Да нет, как она могла предупредить, ведь телефона в этом доме не было.

Десяти минут не прошло, как Лерка робко постучался в дверь, а он уже сидел с ногами на высокой кровати с железной спинкой, пил обжигающий чай из фаянсовой кружки и не отрываясь смотрел на иконы. Кто нарисован на закопченных досках, видно было плохо, но рассматривать их близко и не хотелось. Ему сейчас не были важны подробности. Главное — что здесь можно спокойно поговорить о том, что тебя мучает уже который день.

Вроде бы Лерка последний раз видел дедушку лет десять тому назад и должен был забыть, однако не только вспомнил, но и почувствовал себя так, будто всю свою жизнь прожил здесь, в этой уютной полутемной комнате, под наблюдающим взором икон в углу. Почему-то здесь совершенно не было жарко, наоборот, даже прохладно.

По дороге он думал о том, как все рассказать, как выразить свои сомнения, и не засмеет ли его дед — дескать, один раз не сошелся во мнениях с комсоргом, так сразу разочаровался в идеалах коммунизма, — но когда Лерка начал говорить, оказалось, что выговориться очень просто. Говорить легко, когда тебя слушают. И не просто из вежливости, как он сам только что слушал рассуждения Петьки об автомобилях, а слушают, потому что понимают. И сочувствуют. И любят.

— Я теперь не знаю, что дальше делать, — закончил Лерка. — Я всегда говорил, что верю в коммунизм, в то, что СССР — лучшая страна в мире и что за нами будущее... Но раз они не любят само слово «вера», то я больше не могу в это верить. Ведь если подойти с научной точки зрения, все рассыпается!

— Ты все правильно говоришь, — произнес Кирилл Федорович, убедившись, что внук сказал все, что хотел и выдохся. — Человечество не может жить без веры. Нашему атеистическому государству нет еще и семидесяти лет, в то время как вера существует с доисторических времен.

— А я знаю, я читал! — обрадовался Лерка. — Нам на уроках истории говорили, что религия появилась, когда люди не могли объяснить происходящие вокруг них природные явления. Но ведь наука зародилась еще в древней Греции, и религии совершенно не мешала! А потом сколько было ученых, верящих в Бога!

— Тогда что же тебя тревожит?

Дедушка не садился за стол, а стоял возле книжного шкафа с застекленными полками и внимательно смотрел на внука. Что стояло в шкафу, из-за блика на стеклах не было видно.

— Что я столько лет верил в одно, а оно рассыпалось прямо на глазах. И ведь никого не смогу убедить, в классе никто не станет меня слушать! А Митька считает, что если он не может что-то вычислить, значит, этого не существует. А как можно вычислить, есть Бог или нет? Можно только верить!

— А ты веришь? — строго спросил Кирилл Федорович.

— Я не знаю, — тихо проговорил Лерка.

Он действительно не знал. Все вокруг казалось таким хрупким, таким неясным, что он боялся произнести вслух что-то определенное. Взять и разом изменить себя, свой взгляд на мир — это не так-то просто! В детстве ведь он уже менял веру... но совершенно ничего не помнит. Но в три года он вряд ли воспринимал окружающее всерьез, ну, отвезли в церковь, ну, пропели над ним что-то, водичкой побрызгали. Может, это такая игра была? И в садике поначалу была игра, но дальше он взрослел и чем дальше, тем больше воспринимал игру всерьез. Так увлекся, что поверил. Другого-то выбора не было. А теперь есть. И ему уже не три, а четырнадцать.

— Не торопись, — ласково сказал Кирилл Федорович. — Ты боишься сделать решающий шаг, я тебя понимаю. Это всегда страшно. Ты сам признал, что лучше с верой, чем без нее. Прислушайся к себе, к своему сердцу, и не торопись с ответом. Он нужен не мне, а тебе.

Лерка кивнул. Слова дедушки было созвучны его мыслям, он тоже думал о том, что торопиться не стоит. А еще о том, что он уже начал делать решающий шаг и назад больше не повернет.

— А я вспомнил, как меня крестили, — сказал он, отпив еще глоток чая. — Все дети плакали, а я заплакал только когда пришла пора уходить. А крестик я нашел, — и Лерка расстегнул ворот, показав цепочку.

Он ожидал, что дедушка спросит «а в чем же ты тогда сомневаешься?», но дед не спросил. Сел за стол, налил себе чаю и придвинул к Лерке тарелку с печеньем.

— Ты ешь, не стесняйся. Знаешь, я тогда еще знал, что у тебя особое предназначение. Никто другой не смог бы просто так усомниться в том, что внушают ему ежедневно. Нет-нет, я не тороплю тебя с выбором. У тебя есть выбор.

Лерка вздохнул. Взял печенье, откусил от него краешек с выдавленным рисунком, потом положил обратно.

— Нам всегда говорили, что наше предназначение — строить коммунизм. Я себя никогда не представлял на стройке в буквальном смысле, но я хотел развивать и проповедовать идеологию. Пока в нее верил. А раз меня отвергли за само слово «вера», то я уже и не верю больше. Я всегда хотел стать философом, но теперь ведь новую философию придумывать придется! Я думал переложить марксистко-ленинскую так, чтобы она стала всем понятна, но теперь я вижу, что это невозможно!

Кирилл Федорович только тихо усмехался, слушая вдохновенный монолог мальчика. Затем встал, подошел к книжному шкафу и достал оттуда книгу в мягкой обложке, не похожую на знакомые Лерке книги. Да в том шкафу все книги были незнакомые.

— Коммунизм, говоришь, — Кирилл Федорович опять усмехнулся. — Много лет назад жил во Франции один астролог, написал целую книгу предсказаний. Некоторые из них уже сбылись, некоторые похожи на правду, и в том числе есть предсказание об октябрьском перевороте и о том, что продлится установившийся режим семьдесят три года и семь месяцев. На, посмотри.

Дать Лерке книжку было хорошей идеей, ибо со слов он не сразу понял. Единственное, что он понял — это годы, потом прочитал один раз, второй, отложил книжку и принялся вслух считать:

— Семьдесят три года и семь месяцев... это же когда будет? Семидесятилетие Октября будет в восемьдесят седьмом, значит еще три года... Девяностый?

— Девяносто первый, — уточнил Кирилл Федорович.

Лерка поверил сразу. Безоговорочно. До девяносто первого оставалась еще уйма времени — но гораздо меньше того, что он уже прожил на свете. Он не успеет даже закончить институт. Или успеет? Он взял еще раз книжку, но она уже успела закрыться, а страницу Лерка не запомнил. Издана книга была в семидесятых годах где-то за границей. Вряд ли в обыкновенном книжном магазине можно такое купить.

— А что там еще написано? А ты мне дашь почитать?

— С собой не дам, — усмехнулся Кирилл Федорович, — а здесь читай сколько хочешь.

Кто другой бы обиделся — что, жалко книгу дать, — но Лерка понял. А вдруг по дороге на него какие-нибудь хулиганы нападут и отберут книгу? Было в городе несколько так называемых трудных подростков, которых даже некоторые взрослые опасались.

— А что у тебя еще есть? — Лерка с любопытством посмотрел на книжный шкаф с распахнутой дверцей.

— Можешь посмотреть сам, — Кирилл Федорович махнул рукой в сторону шкафа. — Можешь даже остаться у меня на ночь, завтра же вы не учитесь?

— Не учимся, — подтвердил Лерка. — Но надо маме сказать, она же будет беспокоиться! А у тебя телефона нет!

— Нет, — подтвердил дедушка, — неподалеку автомат есть, давай сходим, позвоним.

— Да я сам сбегаю... только у меня двушки нету.

— Я дам тебе, — дед поднялся, подошел к комоду и стал рыться в ящике.

Со звонком домой Лерка мог и подождать, но ему требовалась небольшая передышка, чтобы подумать над тем, что только что узнал. Разговор с дедом был явно не окончен, книжки в шкафу ждали, а еще неизвестно, с какой лучше начать... Надо было ненадолго выбежать на улицу, пройтись, а потом уже вернуться и погрузиться в новые знания с головой.

С мамой удалось договориться удивительно просто, как будто она знала, что Лерка останется ночевать у дедушки. Будь Лерка посообразительнее, он бы подумал — а не договорились ли мама с дедушкой заранее? Но злой умысел в свой адрес он признавал только со стороны секретаря комсомольской организации, а родственникам доверял.

Выйдя из телефонной будки, Лерка опять посмотрел на церковь. Обязательно надо будет расспросить, когда она была действующей и помнит ли дедушка эти времена. А может, попробовать пробраться в нее. Не сейчас, сейчас ему не терпелось вернуться к дедушке и его книжному шкафу, а когда-нибудь потом. Если получиться уговорить кого-нибудь из ребят, можно и не одному. Хотя ему и уговаривать-то некого. Разве что Митьку, но Митька уже сказал, что в церкви ничего нет. А Лерка, наоборот, чувствовал, что есть. Иначе с кем бы он разговаривал? Нет, он не думал, что вот прямо сейчас распахнется дверь церкви, и оттуда выйдет Господь Бог в белом балахоне, как его рисуют на иконах, или же с небес спустится ангел и пригласит Лерку в Царствие Небесное. Тем более ему туда еще рано.

К середине дня стало немного прохладнее. Тепло еще не ушло, но в рубашке с длинными рукавами Лерке жарко уже не было. На горизонте собирались облака, пока еще белые и небольшие, дул легкий ветерок, и уже можно было ожидать перемены погоды. Не завтра, так послезавтра. Лерка посмотрел в небо, не то чтобы убедиться, что до дождя еще далеко, не то в поисках какого-то знака... и замер на месте. По небу летел ангел. По крайней мере, в первый момент Лерка подумал именно так. Потом осознал, что у ангелов крылья все-таки не красные. И не перепончатые. Что бы там ни летело, оно управлялось человеком, и человек с управлением не справлялся.

Лерка сорвался с места и побежал по невысокой еще траве в сторону церкви. Местами оставались невысохшие лужи, и один раз он чуть было не угодил в канаву, отделавшись промокшими ногами и испачканными шортами. Зато подбежал к месту приземления неопознанного летающего объекта почти одновременно с ним. Громоздкая машина завалилась набок, и сидящий в ней человек еле вылез, даже с помощью Лерки. Ступил на землю и тут же упал.

— Ты кто? — спросил Лерка.

Пилот летательного аппарата, разумеется, не был ангелом. Но с него вполне можно было писать портрет ангела в полный рост, только крылья добавить. Высокий, стройный, лет восемнадцати, а то и младше.

— Я глупый самонадеянный мальчишка, — хрипло ответил он. — Говорил тренер, что мне еще рано, нет, я не послушал.

— Какой тренер?

Лерка присел рядом с парнем, потому что разговаривать стоя с сидящим на земле было неудобно. Хорошо, что здесь земля уже высохла!

— Нашего клуба дельтапланеристов, — парень опять попытался подняться, но снова не получилось. — Черт, я, кажется, ногу сломал. Или потянул. Куда же меня занесло? — он огляделся. — Ага, понял куда. Здесь до города далеко?

— Недалеко, — ответил Лерка. — Там гаражи, — он показал рукой, — там поселок, там город. Давай я тебе помогу встать.

Но даже с Леркиной помощью встать не получилось. Он был слишком легкий, чтобы на него можно было опереться.

— Черт, — повторил парень. — Если я еще и дельтаплан сломал, тогда совсем плохо. Как бы выбраться отсюда?

— У меня есть знакомый, который все умеет чинить, — сообразил Лерка. — Я сейчас за ним сбегаю! Он неподалеку, в гараже!

Петька мог и не целый день торчать в гараже, но надо же было проверить!

Лерка даже не удивился, когда в гараже обнаружился не только Петька, но Митька. На разложенной прямо на земле газете стояла бутылка с молоком и лежал разломанный на куски батон, а ребята, забыв о еде, оживленно о чем-то спорили. Едва завидев Лерку, замолчали — по нему сразу было видно, что что-то случилось.

— Идем! — сразу поднялся Петька.

— Может, в скорую позвонить? — предложил Лерка.

— Да не доедет она по полю-то, — отмахнулся Петька.

Когда оказалось, что Митька знает потерпевшего аварию, Лерка тоже не удивился. Митька любил необычных людей. А десятиклассник, летающий на дельтаплане, конечно же, был необычным.

— Саня, как тебя угораздило?

— Не справился с управлением, — грустно сказал Саня.

Петька походил вокруг, потрогал сначала крылья, потом металлические трубки, на которые они крепились, и вынес вердикт:

— Цел. Полотно немного запачкалось, и только.

Саня облегченно выдохнул.

— Я идиот, — заключил он. — Не зря ведь в клуб дельтапланеристов берут с восемнадцати, я еле упросил! А мне говорил тренер, что рано, но я уперся, мне летать хотелось!

Петька выглядел потрясенным.

— Что, дельтапланом можно управлять только с восемнадцати? Как автомобилем? Но это же совсем простая конструкция! Да я в гараже за день склепаю, было бы из чего!

— Ты поди подыми эту простую конструкцию, — мрачно произнес Саня.

Петька попробовал поднять. Даже получилось. Но ненадолго. У него хватило самообладания на то, чтобы не уронить, а аккуратно положить на землю и только после этого проговорить:

— Ну ничего себе... велосипед и то легче!

Саня уже смог встать, держась за руки Митьки. Даже сделал несколько неуверенных шагов вокруг своего дельтаплана.

— Как нога? — поинтересовался Петька.

— Да легче вроде.

— Дай-ка посмотрю.

Саня покорно сел и дал потрогать себя за ногу. Петька глубокомысленно покачал головой, потом сказал:

— Все нормально. Даже вывиха нет. Ходить будешь.

— А летать?

Петька пожал плечами.

— Я в ваших леталках не разбираюсь. Я земной человек, а не перелетная птица.

Кто другой на «перелетную птицу» бы обиделся. Митька, похоже, обиделся и хотел было что-то сказать, но Саня примирительно взял его за руку.

— Как в песне, да? «Летят перелетные птицы, а я не хочу улетать?». Улетать в дальние страны я тоже не хочу, а вот полетать — совсем другое дело! Помнишь, в «Грозе» — «Почему люди не летают, как птицы»?

Петька помотал головой.

— Мы этого еще не проходили.

Лерка стоял рядом с дельтапланом, никак не в силах отделаться от мелькнувшей в голове картинки с ангелом. Красное полотнище ничуть не напоминало ангельские крылья, Саня был вполне себе нормальным парнем... хотя по-ангельски красивым, чего не отнять, того не отнять. За время, пока Лерка бегал к гаражам, Саня снял защитный шлем и явил миру длинные светлые волосы. Пожалуй, слишком длинные для мальчика, но сейчас за прическу уже не гоняли.

Саня бросил быстрый взгляд на церковь.

— Попробовать взлететь, что ли?

— Ты на колокольню забраться хочешь? — спросил Петька. — Там, небось, и лестница обвалилась уже.

— Нет, — Саня покачал головой, — мне разбег нужен. С холма как раз самое то будет, если сумею разбежаться.

— Знаешь что, — осадил его Петька, — ты один раз уже грохнулся, хватит с тебя. Идем к нам в гараж, а в клуб твой позвоним, я надеюсь, у тебя две копейки найдутся?

— Найдутся.

Про Лерку ребята забыли. Впрочем, он особо о себе и не напоминал. В гараж ему идти не хотелось, тащить на себе громоздкую штуковину с крыльями — тем более. Жаль, что Саня не поддержал идею забраться на колокольню, вот туда бы Лерка с удовольствием полез.

А может, еще не поздно?

Только отойдя на несколько шагов, Митька обернулся:

— Ты с нами?

Лерка помотал головой:

— Не, меня дедушка ждет. Я звонить маме бегал, он не знает, что я тут задержался!

Митька не предложил пройтись с ними до гаражей, а Лерка не стал навязываться. Если бы предложил — сказал бы, что не по пути, что до поселка можно немного срезать по полю. Хотя по времени он бы ничего не выгадал, одна канава и парочка луж — и все преимущество короткого пути исчезает. Но ему хотелось немного побыть здесь рядом с пустой церковью. Он и не думал оказаться с ней так близко! Как будто что-то отгораживало ее от остального мира, как будто поле и холм существовали где-то в иной реальности и в этой были непроходимы. Вот что мешало пойти по полю перед тем, как он шел к дедушке? Именно это и мешало. То, что там нет дороги, то, что церковь воспринималась чем-то потусторонним, с чем можно поговорить, но нельзя потрогать. А тут спустился ангел с неба...

— Да какой он ангел, — сказал Лерка вслух. — Просто школьник. Такой же, как мы все.

Но Саня-то был просто школьником, хоть и на дельтаплане. А церковь — вот она, самая настоящая и в нее можно войти.

Дедушка ждал... но может подождать еще немного. Лерка все ему объяснит, и Кирилл Федорович поймет.

Мальчик сделал глубокий вдох, резко выдохнул и медленно пошел вверх по склону, к каменной площадке, откуда ступени вели уже в само здание.

Создавалось впечатление, что не только для Лерки церковь находилась в иной реальности. В городе были заброшенные здания, которые очень быстро превращались в помойки. Только в отличие от помоек оттуда мусор никто не вывозил. Здесь же никакого мусора, кроме обломков кирпичей и кусков известки со стен, никаких надписей на стенах, будто сюда не ступала нога человека.

Может, и правда не ступала?

Никаких икон, разумеется, не было, но на стенах и потолке сохранились фрагменты фресок. Где-то — две фигуры целиком, где-то отдельная голова, где-то угадывались ангельские крылья... Лерка как завороженный смотрел на рисунки на стенах, не понимая, кто там нарисован, и тем более не понимая, что стерлось, но почему-то казалось, что он здесь всех знает. Только забыл. Как забывается пройденное после летних каникул. Большое пространство внутри церкви было разделено колоннами и арками на несколько частей, Лерка проходил мимо этих арок и легко касался их рукой, как будто здороваясь. Прошел до самого конца зала, остановился, не доходя несколько шагов до полукруглого окна, и замер. Стоило на миг прикрыть глаза, так сразу представилось, что вокруг горят свечи, слышно дыхание множества людей и шорох их одежд, еще чуть-чуть и запоет хор откуда-то сверху... И как будто кто-то позвал его по имени. Не «Лерка», как звали все, и даже не «Валера», а каким-то другим, незнакомым именем, но все же это было его имя.

Он открыл глаза... и словно бы очнулся. Никого здесь нет. И давно уже не было. Не стоит придумывать то, чего нет, стоит вернуться к тому, что уже есть. Его давно ждет дедушка. Пора возвращаться.

Почему-то Лерка знал, что дедушка не будет ругать его за опоздание. И что он все поймет, когда Лерка расскажет. Даже то, чего Лерка сам не понял.

Секретарь школьного комитета комсомола Рома Жуков очень бы удивился, узнав, что, по мнению одного семиклассника, он всю жизнь этого самого семиклассника ненавидел. Всю свою сознательную жизнь Рома ненавидел только одно — капиталистический строй и тех, кто его поддерживает. Все остальные были соратниками в борьбе за торжество коммунизма как в странах социалистического лагеря, так и во всем остальном мире. По сравнению с этим все повседневные проблемы и заботы казались мелкими. Что не означало, что их не следовало решать. Конечно, следовало, ведь главное складывается из мелочей!

В отличие от некоторых своих одноклассников, которые даже не знали, куда идти после школы, Рома знал свою цель в жизни. Институт, общественная работа — это все средства, а не цель. Цель была великой и с виду недостижимой, как положено всякой великой цели. Рома собрался положить свою жизнь на предотвращение третьей мировой войны, а сделать это можно было только одним способом — мировой социалистической революцией. Понятно, что один десятиклассник не способен поехать в Америку и организовать там социалистическую революцию. Но, во-первых, Рома был не один. За его спиной стоял весь Советский Союз и страны социалистического лагеря. А во-вторых, в Америке тоже есть коммунисты, и они понимают, что мир на грани войны и надо его срочно спасать! За последние несколько лет всеобщая ядерная истерия достигла такого накала, что Рома уже начинал сомневаться, стоит ли ему ехать в Москву поступать в МГУ, как собирался. Вдруг он поступит, а на Москву сбросят атомную бомбу? Хотя, если война начнется, то будь он хоть в Москве, хоть в любом другом месте, цель его жизни уже не будет достигнута.

Лерка, наверное, тоже очень бы удивился, узнав, что у него так много общих интересов со столь ненавидимым им Ромой Жуковым. Рома тоже читал и перечитывал Ленина, книги по философии и учебники по научному коммунизму, а еще также, как и Лерка, вел дневник. Точнее, делал заметки о прочитанных книгах, газетах, размышлял о событиях в мире, стране и школе, даже наброски выступлений на школьных собраниях сюда записывал. Обычно наброски были длиннее самих речей — еще с пионерского возраста Рома привык выделять самое важное. В этом они с Леркой, кстати, не сходились.

Впрочем, Лерка Рому не интересовал. После приема семиклассников в комсомол Рому чувствовал себя уже наполовину где-то в другом месте, а не в школе. Отчасти он даже жалел, что так мало осталось до расставания со школой, вот бы еще пару лет поучиться! Не хотелось бросать все, что он так бережно выстроил. Хотя хорошо отлаженная общественная работа должна вестись и без участия руководителя. Когда он еще был председателем совета дружины и уехал на три недели в «Артек», без него ничего не развалилось, и пионеры прекрасно провели сбор, посвященный дню Советской Армии. Но сейчас-то он уедет не на три недели, а на весь учебный год, и в школу больше не вернется. Рома себя не обманывал обещаниями остаться в родном городе, он без лишней скромности знал, что достоин большего. Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, плох тот комсомолец, кто не мечтает стать коммунистом. А у него цель была куда выше, чем просто стать коммунистом.

Весь май был распланирован по дням. Первого мая демонстрация, второе — на подготовку к контрольным по физике, химии и истории, дальше — День Победы, подготовка к отчетно-выборному собранию, празднованию дня рождения пионерской организации, прием в пионеры третьеклассников, а там уже и выпускные экзамены не за горами. Рома уверенно шел на медаль, но волновался не меньше, чем остальные его одноклассники.

От семиклассников пока никто активной общественной работы не ждал. Пока эйфория от приема в комсомол пройдет, пока примут оставшихся, с ними уже придется разбираться следующему секретарю. Тем не менее Рома уже пару раз поговорил с председателем совета отряда 7«а» — первым кандидатом на должность комсорга класса. Жаль, что четырнадцать ей исполнялось в июне.

Эта-то девочка и подбежала к Роме на перемене, когда он, на время оторвавшись от общественных дел, перечитывал учебник физики, устроившись в углу рекреации.

— А Золотов пионерский галстук носить отказывается!

Роме понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять, о чем речь. Он закрыл учебник и заговорил мягко и вежливо, чтобы успокоить взволнованную девочку.

— Что значит «отказывается»? Забыл надеть и оправдывается?

— Нет! Он заявил, что он не пионер! И ему не надо носить галстук! Что делать?

Рома ласково погладил девочку по плечу.

— Успокойся, Света. Что значит «не пионер»?

— Он сказал, что раз ему уже есть четырнадцать, то он не пионер! А в комсомол его пока не приняли, так он еще и не комсомолец! А что, и правда с четырнадцати — не пионер? Мне что, первого сентября без галстука приходить?

— Почему же, Света, приходи в галстуке, — уверенно ответил Рома, хотя точно не помнил, что по этому поводу говорится в уставе пионерской организации. Кажется, ничего и не говорится. Придется спрашивать в райкоме. Тем не менее он продолжал уверенно объяснять: — Смотри, у вас же есть в классе мальчик, у которого день рождения в январе, а в комсомол его приняли только в апреле. Он в четырнадцать все еще ходил с пионерским галстуком и не говорил, что уже не пионер.

— Ну да, это всегда так, и в прошлом восьмом классе... — Света не выдержала и всхлипнула. Потом помотала головой, стряхивая слезы и жалобно, глядя в глаза Роме, спросила: — Может, ты с ним поговоришь?

Вот уж что-что, а разговаривать с упрямыми семиклассниками, им же в комсомол и не принятыми, было совершенно не в компетенции секретаря школьной комсомольской организации. Однако ради спокойствия Светы Рома согласился и, чувствуя себя полным идиотом, пошел разговаривать с Золотовым.

Разговора не получилось. Мальчишка лишь повторил то, что пересказала Света, и замолчал. Как ни пытался Рома его разговорить, упрямый семиклассник молчал и, как только раздался звонок, не дослушав фразу помчался в класс.

Плохо было то, что новоиспеченные комсомольцы пока ходили без значков, и отличить, кто комсомолец, а кто просто не пионер, было невозможно. В райкоме значки обещали дать, но не сказали, когда, а в обычных киосках «Союзпечати» комсомольских значков не продавали. Еще одна галочка в список дел — сходить в райком и спросить про значки. По важным вопросам Рома предпочитал именно ходить, а не звонить, потому что дозвониться было сложно, а поймать нужного человека еще сложнее. Если не было на месте одного, отсылали к другому, но до другого тоже надо было дозвониться! В результате времени экономилось совсем немного, зато нервы выматывало сильно. Проще было дойти, тем более ходьба куда полезнее для здоровья, чем сидение у аппарата и накручивание диска.

В райкоме пришлось немного посидеть в коридоре, ожидая, когда хоть кто-нибудь из ответственных за работу со школами вернется из дальних странствий. Рома хотел было достать учебник, но тут обнаружился товарищ по несчастью из другой школы. В райкоме они как-то уже виделись, но не разговаривали — некогда было.

— Привет, — сказал парень. — Меня Боря зовут. Ты из какой школы?

— Из тринадцатой.

— А я из шестнадцатой. Гиблое это дело, со значками.

— Почему гиблое?

— Потому что у нас чего как ни хватишься, того и нет. И не только значков.

Рома не понял, на что намекает его новый знакомый.

— Когда нас в комсомол принимали, нам сразу значки выдали. Вместе с билетами.

— Так это когда было, — протянул Боря. — Еще при Брежневе. Вот помяни мое слово — скоро совсем ничего не будет. Еще и билеты не сразу выдадут, скажут, что бумаги нет.

— В этом году всем выдали! — возразил Рома.

— Значит, в следующем бумаги не будет. Чем дальше, чем хуже.

Рому разозлить было очень трудно. Даже столкнувшись с непроходимой тупостью или упрямством, он сохранял спокойствие. И сейчас он попытался сделать вид, что абсолютно спокоен.

— Откуда такие упаднические настроения? Ты комсомолец или бабка на лавочке? Все идут вперед, и отдельные недостатки не повод считать, что все плохо!

Боря усмехнулся.

— Слышал я, что Рома Жуков из тринадцатой школы идеалист, теперь вижу. Интересно, надолго ли тебя хватит. Обычно у нас только октябрята верят в торжество светлого будущего, а в пионерах с иллюзиями постепенно расстаются.

Рому царапнуло слово «верят». Помнится, тот упрямый семиклассник тоже говорил про веру, и Рома его отправил подумать над своим мировоззрением до осени. А тот и додумался галстук вообще снять. Еще раз, что ли, с ним поговорить? Уже не на бегу на перемене, а найти время и поговорить серьезно и обстоятельно. Вот только где его найдешь, это время?

Говорить с Борей не хотелось вообще. Как только он в секретари попал, неужели у них в школе все такие? Надо бы сходить, побеседовать... но на это точно нет времени, а жаловаться секретарю райкома не хотелось. Он не первоклашка, который чуть что бежит ябедничать учительнице.

Тем не менее Рома уже стал обдумывать варианты ответа и даже почти придумал, но тут прибежала запыхавшаяся девушка и, не дожидаясь, пока ребята что-нибудь скажут, заявила:

— Нет значков! В обком прислали, а до нас еще не довезли!

— Так что же вы сами не съездите? — с чувством собственного превосходства спросил Боря.

— Не успеваем! — ответила девушка, открывая дверь кабинета. Звать мальчиков к себе она как будто и не собиралась. — Хочешь — сам поезжай.

— Ну, вот еще, — мотнул головой Боря. — Как будто мы все успеваем, у нас выпускные экзамены на носу!

Девушка уже вошла в кабинет и почти закрыла дверь, как Рома шагнул вслед за ней:

— Я съезжу.

— Ты? — за смелость Рома был вознагражден улыбкой. — Ну, заходи.

Через пятнадцать минут Рома, осчастливленный новым поручением, вышел из райкома. «Зачем согласился? — вертелась в голове трусливая мысль. — У самого столько дел, а тут еще в субботу после уроков в обком тащиться». Но Рома отогнал мысль подальше. Боря, наверное, сказал бы: «Тебе что, больше всех надо?». Да, ему действительно больше всех надо! И он больше всех готов сделать!

В субботу сразу после уроков Рома рванул на автобус, даже не успев переодеться. Удалось пристроиться на заднее сиденье и провести время дороги с пользой, читая справочник по обществоведению для поступающих в вузы. И в обкоме все прошло гладко, даже никого ждать не пришлось. День был солнечный, но прохладный, недавнее тепло ушло, хотя некоторые горожане щеголяли в рубашках с короткими рукавами. Роме было холодновато даже в пиджаке от школьной формы, и он решил согреться прогулкой. Выпил чая с пирожком в обкомовском буфете и пошел гулять. Когда еще выпадет такая возможность!

Впрочем, прогулка не была совсем бесцельной. Город Рома немного знал и первым делом направился в центральный книжный магазин. Потом сел на троллейбус и поехал в букинистический, где он раньше не был, но адрес которого был давно записан. Выйдя из букинистического, Рома сообразил, что сначала надо было гулять, а потом уже запасаться книгами. Но что делать — придется идти с тяжелым портфелем, который и до поездки в город пустым не был.

До центра Рома решил дойти пешком. Нечасто выпадало время просто погулять, а в последние несколько месяцев, честно говоря, вообще никогда. Пробежки и походы на лыжах не считаются. Шел он медленно, портфель оттягивал руку, и очень скоро захотелось отдохнуть. Но пока что не встречалось ни сквера со скамейками, ни кафе, где можно было съесть еще пирожок. Одним Рома почему-то не наелся. Он старался не вертеть головой во все стороны, чтобы не выглядеть глупо, но все равно, наверное, смотрелся нелепо в школьной форме и с портфелем. Это субботним вечером-то!

На другой стороне улицы, по которой шел, Рома увидел церковь. И не закрытую, как в их городе, а действующую — из нее выходили люди. В основном, старушки в платочках, выходили — и тут же разворачивались, чтобы перекреститься. Потом спускались со ступенек и собирались кучкой, поглядывая то на церковь, то на прохожих. Здание церкви стояло чуть в стороне от тротуара, и места для кучкования было достаточно. Рома только собрался идти дальше, как из дверей церкви вышли старик и мальчик лет двенадцати. Вот чего-чего, а такого Рома понять не мог. Ладно старушки, они с давних лет привыкли богу молиться, хотя странно, что почти за семьдесят лет советской власти не отучились. Малышей могли бабушки тайком от родителей привести. Но чтобы мальчик, пионер, сам пришел в церковь! Он уже не в том возрасте, чтобы дедушка мог заставить!

Мальчик перекрестился, низко поклонился и развернулся, чтобы спуститься по ступенькам. И тут Рома с удивлением, граничащим с ужасом, узнал того самого Валеру Золотова, с которым всю неделю собирался поговорить, да так и не успел. Валера, кажется, его не заметил.

Первый раз за все семнадцать лет своей жизни Рома нарушил правила дорожного движения, рванувшись через дорогу в неположенном месте. Он умудрился проскочить перед самым носом голубого «жигуленка», водитель которого недовольно бибикнул ему вслед. Бибиканье, по-видимому, привлекло внимание Валеры, тот поднял голову... и встретился взглядом с Ромой.

— Ты что здесь делаешь? — учительским голосом спросил Рома у оцепеневшего мальчика.

Валера что-то пискнул и спрятался за широкой спиной деда. Тот робким нравом отнюдь не отличался.

— А что вам, собственно, надо, молодой человек?

— Поговорить с вашим внуком, или кем он вам там приходится!

Деда не так-то просто было сбить с толку.

— А вы, собственно, кем ему приходитесь?

— Я секретарь комсомольской организации школы!

— А я не комсомолец! — пискнул Валера и снова спрятался.

Бабки в платочках смотрели на них с нескрываемым осуждением. Интересно, сколько подобных сцен им приходилось наблюдать?

— Валера, ты же искренне хотел стать комсомольцем! Что случилось?

Надо было задать этот вопрос пару дней назад и в школе, а не у церкви. И не в присутствии дедушки, а также многочисленных зрителей, которые явно не на стороне комсомольского лидера.

— А почему непременно должно что-то случиться? — поинтересовался дед. — Вы не стойте, пойдемте, вам на автовокзал? Жаль, нам не по пути, мы с Валерой в городе ночуем, у моего друга.

Пользуясь тем, что дед сам предложил пойти, Рома сделал шаг вперед и оказался с Валерой лицом к лицу.

— Ты мне сказал, что веришь в коммунистическую идеологию. И как это соотносится с твоим походом в церковь?

— Мало ли что я сказал, — буркнул Валера. — Отстань.

— Ты хочешь, чтобы тебя исключили из пионеров?

В другое время Рома бы высмеял того, кто задает подобные вопросы. Угрозы — аргумент для слабаков. Но сейчас он действительно растерялся.

— А я уже и не пионер, — выдохнул Валера и опять спрятался за деда.

— Так ты мне тогда неправду сказал? — возмутился Рома. — Ты понимаешь, что тебя не примут в комсомол?

С площадки перед церковью они вышли на проспект, дед с неожиданной для своего возраста ловкостью оказался между Ромой и Валерой.

— У вас очень ограниченные представления о жизненных ценностях, молодой человек, — заговорил дед.

— Его Рома зовут, — вставил Валера и тут же испугался своей смелости.

— Очень приятно, а я Кирилл Федорович. Так вот, Роман, то, что вы считаете единственно важным для себя, совсем не обязательно должно занимать то же место в жизни кого-то другого.

Спорить со старшими Рома не привык. Особенно с настолько старшими. Особенно с классовыми врагами. Ибо кем еще считать этого на вид безобидного и очень доброго деда, который, однако, владеет неслабым навыком ведения идеологических споров? О подобных людях Рома только в книгах читал, а вот в жизни встречать еще не приходилось. У него же навыка атеистической пропаганды не было. Только в теории.

— По-вашему, участвовать в жизни страны, быть в передовых рядах советской молодежи не является важным?

— Для вас — да, а для нас — нет.

— Валера, а ты что думаешь? — Рома попытался снова воззвать к разуму мальчика, но, похоже, разума-то так как раз и не было. Один испуг.

— Вы совсем ребенка напугали, — с мягким упреком произнес Кирилл Федорович, — если хотите поговорить, приходите ко мне в гости, я в поселке живу, недалеко от церкви. Зеленая улица, дом три. Вы на автобус не опоздаете?

— Не опоздаю, — ответил Рома, машинально посмотрев на часы. Он действительно не опаздывал при условии, что прямо сейчас бодрым шагом направится на автовокзал. Еще успеет и чаю попить в буфете.

— Тогда всего вам хорошего, — Кирилл Федорович улыбнулся и повернул обратно к церкви. Валера пробежал пару шагов, чтобы опять оказаться между дедом и Ромой и еще несколько шагов — для верности. Потом оглянулся, увидел, что догонять и насильно возвращать в передовые ряды советской молодежи не собираются, и остановился, поджидая дедушку.

Всю дорогу до дома Рома размышлял — что он сделал не так? Больше заняться было нечем, потому что сидячих мест не осталось, хорошо, хоть удалось портфель на полу пристроить. Размышления успехом не увенчались. Ошибки в своих словах и действиях он не видел. Или надо было тогда дать принять Валеру в комсомол? Собеседование в райкоме он наверняка бы прошел, там ведь только по уставу спрашивают, им некогда в душу каждого пионера вникать. Но если он действительно хотел быть комсомольцем, ни в какую церковь не пошел бы! Да если бы Роме прием в комсомол отложили, он бы пришел через месяц, два месяца, ходил бы, сколько скажут, и добился бы! Раз Валера бросился в другую сторону — значит, были тому предпосылки ранее, значит, недостаточно хотел стать комсомольцем! Снаружи — советский человек, а нутро гнилое.

От подобных размышлений становилось грустно. Уже подъезжая к дому, Рома подумал, что хорошо бы еще раз поговорить с Валерой. Или же поручить это его одноклассникам. Если найдется время.

Хотя искать свободное время в мае — дело бесполезное. Особенно для выпускника и одновременно секретаря комсомольской организации.

Весь остаток учебного года Лерка боялся, что его выгонят из школы. На переменах он прятался в классе или сбегал на первый этаж, где десятиклассники точно не ходили. Кирилл Федорович несколько успокоил внука, сказав, что выгонять из школы никто не имеет права, что у нас по конституции свобода вероисповедания, и что выгнать могут только из коммунистической организации по причине несовместимости коммунистической идеологии с религиозной. Но последнее Лерке не грозит, ибо он уже не пионер и еще не комсомолец. И в комсомол не собирается. Оставалась еще опасность, что его не возьмут в девятый, но до девятого класса еще целый год учиться в восьмом. И, в конце концов, среднее образование не проблема, мало, что ли, училищ в городе? Даже в их районном центре, не говоря уже об областном. Кирилл Федорович обещал посодействовать. А до поступления в институт оставалось еще столько времени... может, к тому времени как раз советская власть и кончится, и никого за религию ругать не будут. И отсутствие комсомольского билета не станет препятствием для поступления. Пока что Лерка не пытался загадывать так далеко и жил сегодняшним днем. Забот и так хватало — годовые контрольные, опросы, и посреди всего этого надо было выгадывать время, чтобы сбегать к дедушке. Некогда было даже с Митькой встретиться, впрочем, тот сам был занят подготовкой к выпускным экзаменам. И хорошо — Лерка пока сам не знал, как будет говорить с другом. Он не привык ничего скрывать, а честно признаться в том, что он в одночасье стал верующим, было немного боязно. Не потому, что он стыдился, а потому что Митька бы не понял. Или, если хорошо объяснить, то поймет? Но не перед выпускными экзаменами же!

Митька позвонил в конце мая, накануне последнего звонка. Как раз наконец-то наладилась погода, кончились дожди и холода, и уже стало ясно, что лето одолевает весну. Еще чуть-чуть — и одолеет окончательно.

— Мы с ребятами хотим рвануть за город. На озеро. Айда с нами? — заявил Митька безо всяких предисловий.

— На весь день?

— Можно даже с ночевкой! У Сани палатка есть, может, даже рыбу половим.

Лерка еще никогда не ходил в походы с ночевкой, и ради такого можно было даже отложить очередной визит к дедушке. Впереди целые каникулы, успеет еще. А Митька после экзаменов уедет. Нельзя было упускать такую возможность, и Лерка согласился.

Мама собрала его, будто на Северный полюс, и Лерка еле дотащил рюкзак до автобуса. Вышел он заранее и, разумеется, пришел раньше всех. Затем явился Петька, мрачно кивнул и встал рядом. На скамейке мест уже не было, а Лерку не согнали потому, что маленький мальчик с большим рюкзаком выглядел очень уж несчастным.

Пока ехали, а потом шли до озера, особо не разговаривали. В автобусе слишком много народа, по дороге надо было следить за дорогой и за собой, чтобы раньше времени не свалиться. Компания собралась небольшая — Митька, Петька, Саня и Санин одноклассник по имени Боря. Боря, в отличие от Сани, не забывал, что он здесь самый старший, и держался покровительственно. Но зато именно он принес дров и разжег костер, а также дал ценные указания, где лучше расположиться, как лучше ловить рыбу и куда можно сбегать за хлебом и тушенкой, если вдруг они все съедят.

— А что ты своего приятеля с гитарой не позвал? — поинтересовался Боря у Сани, когда все наконец-то сели у костра в ожидании, когда закипит вода в котелке.

Саня усмехнулся:

— Ты же его знаешь. Наш любитель комфорта поедет только на хорошо оборудованную и электрифицированную турбазу. Ночевать в палатке — ниже его достоинства.

— Я помню, как он рассказывал, что в детстве жил в военном городке где-то в Сибири, где из достопримечательностей один забор, а удобства на улице, — сказал Боря.

— Вот с тех пор и ценит комфорт! — рассмеялся Саня. — Ладно, мы с тобой его на выпускном вечере увидим, их ансамбль у нас выступать будет.

Лерка на миг позавидовал ребятам — это сколько же у них друзей! Митька, на что слывет умником, закопавшимся в книжках, и то какую компанию сумел собрать! А у него кто? Митька уедет, и больше никого не останется. Кроме дедушки. Но дедушка — это уже целый мир, так что завидовать нечему! Лерка осторожно потрогал крестик под рубашкой и приободрился.

Купаться он не пошел — постеснялся снимать рубашку. Сказал, что вода еще холодная. Вода на самом деле была холодная, но Саню это не остановило.

— Я даже зимой в проруби купался, по сравнению с этим в мае просто курорт!

— Ну да, курорт, — проворчал Митька. — Это ты у нас закаленный, а мы кабинетные ученые, нам простудиться в два счета можно!

— Вот и закаляйся, ученый! — добродушно сказал Саня и попытался затащить Митьку в воду. Впрочем, тащил он не в полную силу, потому что Митька легко отбился.

— Слабаки, — резюмировал Боря и тоже пошел купаться.

Ближе к вечеру, когда все уже накупались и набегались, ребята расселись у костра и завели разговор о том, что больше всего их волновало.

Начал Митька, толкнув Саню в бок и с усмешкой спросив:

— Ты как, в летчики идти не надумал?

— Издеваешься, — улыбнулся Саня. — Я уже говорил — летать мне на собственных крыльях нравится, самолет — уже не то.

— А куда поступать собираешься? — спросил Петька.

— В педагогический.

Петька, для которого это было новостью, присвистнул. Лерка не настолько хорошо знал Саню, чтобы как-то отреагировать на его признание.

— А на какой факультет?

— Так и не решил, — развел руками Саня, — либо на литературу, либо на историю.

— Иди уж на сразу на физкультуру, — со смехом сказал Боря.

— Ну тебя, — отмахнулся Саня. — Физкультурой в свободное время буду заниматься.

— Еще один «лирик», — вздохнул Петька.

— «Физиков» сегодня больше, — возразил Боря. — Я в политехнический собираюсь, забыл? Сам-то решился, куда?

— Потом расскажу, — Петька, видимо, не решился делиться планами. А может, так и не решил.

— Ну, хоть в одном городе будем, — заключил Боря. — А по выходным можно домой приезжать.

— Это вам, — насупился Митька, — мне из Москвы особенно не наездишься. Если возьмут, конечно, — поспешно добавил он.

— Тебя? — усмехнулся Петька. — Да тебя сразу в Академию Наук! Даже и без экзаменов!

Петька не умел сидеть сложа руки: пока все просто болтали, он вытащил из кучки дров крепкое сосновое полено, и стал из него что-то вырезать перочинным ножиком. Лерка пока не понял — что, но, возможно, Петька и сам пока не понимал. Саня с Борей расположились рядышком на бревне, и Саня вновь с интересом посматривал в сторону речки. Не накупался? Митька смотрел на огонь и периодически подкидывал в него веточки. Лерка вытащил из рюкзака одеяло, уселся на него чуть в стороне от огня, чтобы нечаянно не прожечь, и наблюдал. Он не привык к большим компаниям, особенно ровесников и тех, кто старше. С младшими было проще — бегай, кричи и веселись. А с десятиклассниками Лерка до этого вообще близко не сталкивался, если не считать Рому Жукова. Но его считать и не хотелось. Разве же это общение?

Стоило подумать о Роме, как его тут же и вспомнили.

— Это у вас в школе Рома Жуков комсоргом? — поинтересовался Боря.

Лерка от неожиданности даже не сообразил, что ответить, и за него ответил Митька:

— Ага, у них.

— На редкость неприятный тип, видел его недавно в райкоме.

Лерка хотел было рассказать, как встретил Рому в областном центре, но вовремя спохватился, что тогда придется рассказывать еще и про церковь, а этим он делиться был еще не готов. Разве только с Митькой... хотя нет, и с Митькой не готов. С остальными - тем более. Борю с Саней он почти не знает, а Петька, хоть и Митькин друг, но пренебрежительно относится к «лирикам». Поэтому Лерка ограничился тем, что горестно вздохнул и сказал:

— Он меня давно уже возненавидел. И в комсомол не принял.

— Да успеешь еще вступить, — махнул рукой Боря. — Хоть в девятом, хоть в десятом. Сейчас принято всех принимать скопом, так и не поймешь, кому это действительно надо, а кто вступает, потому что все вступают.

— Ну и что? — буркнул Петька, не отрываясь от своего занятия. — Ну, вот я вступил, как все, потому что иначе бы совсем достали.

— Ты говорил, что тебя и сейчас достают, — подначил его Митька.

Петька только хмыкнул, дернул плечами, перевернул деревяшку и снова принялся пилить ее ножом.

— Да, сейчас принято подстраиваться под общество, — заметил Боря. — Но когда-нибудь мы сможем подстроить общество под себя!

— Слушай, — подал голос Саня, — давай опять не будем заводить этот разговор? Твои формулировочки могут сбить с толку любого, кто тебя не знает так, как я.

— Ладно-ладно, — примирительно сказал Боря. — Все, понял, молчу, воспитывать подрастающее поколение — это твоя привилегия, как будущего педагога.

— А если я кого-то сейчас утоплю в озере? — ехидно спросил Саня.

— Тогда кому-то придется переть мой рюкзак до города, — парировал Боря. — И у этого кого-то нет под рукой дельтаплана, чтобы сесть и полететь.

— Много ты понимаешь в дельтапланах! Это в пассажирский самолет сел и полетел!

Саня делал вид, что сердится, но на самом деле все недовольство было наигранным. Лерка это видел. И опять на мгновенье позавидовал — вот бы ему иметь такого друга, чтобы понимать с полуслова! С Митькой все-таки немного не то, у Митьки и кроме него друзей полно. Уедет в Москву — и там друзья появятся.

Саня скорчил страшную рожу, сделал вид, что сейчас Борьку чем-нибудь стукнет, но потом передумал и пошел купаться. Вернулся, мокрый и взъерошенный, и предложил пожарить на огне сосиски, которые, оказывается, еще не все съели. Митька вспомнил, что у них есть еще картошка, но ему напомнили, что картошку следует печь на углях.

— А еще физик, — заключил Петька и показал язык.

— Я теоретик! — парировал Митька. — Про теорию относительности хоть сейчас тебе расскажу, а про картошку не помню.

— Про теорию относительности я сам не помню, — добродушно рассмеялся Саня, — хотя недавно ее проходили.

— Не прибедняйся, — тут же сказал Боря. — Все ты помнишь...

— Только забыл, — закончил Саня.

— Теоретики, — проворчал Петька, снимая с палочки подгоревшую сосиску, — когда изобретете неисчерпаемый источник энергии? И перемещение с планеты на планету? Помнишь, в одном рассказе сели они в сарае, прокомпостировали билеты, и — бац — уже переместились на другую планету.

Спрашивал он у Митьки, но ответил Саня. Митька был слишком занят попыткой съесть сосиску и при этом не обжечься и не испачкаться.

— Я помню этот рассказ, мне он не нравится. Я понимаю, это художественный прием — герой увидел путь, но по глупости на него не ступил, потому что если бы ступил — читателя бы так не проняло. Но единственное спасение на неведомой планете, куда добраться можно неведомыми технологиями, как альтернатива скучной беспросветной жизни — это не мое. Зарубежную фантастику можно читать, пока она не впадает в беспросветное отчаяние, а тогда я вспоминаю, что я советский человек и что в нашей стране отчаянию нет места. И не смотри на меня так! — закончил он совершенно иным тоном, обращаясь к Боре. — Да, я неисправимый идеалист, и я не просто верю в светлое будущее, я знаю, что мы это будущее построим своими руками, если будем работать, а не языком болтать.

— Держи сосиску, идеалист, — усмехнулся Боря. — Я не понимаю, почему комсорг школы я, а не ты?

— Во-первых, ты уже не комсорг, — Саня взял сосиску вместе с палочкой, но есть не спешил. — Отчетно-перевыборное собрание уже было. Во-вторых, если бы я на себя еще и это взвалил, у меня бы времени летать не осталось.

Митька наконец-то доел сосиску, вытер руки об рубашку и мечтательно сказал:

— Может, тот рассказ идейно и неправильный, но теория интересная. Вот подучусь и буду думать. Вот пройдет лет двадцать-тридцать — и на другие планеты будем пешком ходить, а все вещи и всю еду нам машина будет синтезировать. Введешь в нее программу — и она все сделает!

— А люди будут бездельем маяться? — поинтересовался Саня.

— Люди будут программы писать! — гордо ответил Митька.

Перспектива писать программы Лерку не вдохновляла, пусть программы за него Митька пишет. А он бы всю жизнь писал книги. С того памятного первого мая он исписал уже две тонких тетрадки, больше просто не успел. Предыдущие дневники хотелось выкинуть, но не в обычаях Лерки было что-то выкидывать. Пусть старые дневники служат образцом детских заблуждений, из которых он вырос.

— Рано нам еще на другие планеты, — вздохнул Саня. — Со своей бы разобраться. Войны бы только не было.

— Что ты так мрачно, — подначил его Митька, — в будущее надо смотреть с оптимизмом!

— Да уже столько раз смотрели с оптимизмом, — влез Боря, — классику вспомни. Одному коммунизм приснится, другие мечтают о здании с прожектором, который на полгорода светит, а годы идут, и до всеобщего коммунизма как-то далеко.

Саня должен был на это возразить, но почему-то промолчал. Создавалось впечатление, что он мог парировать, мог что-то сказать... но он только передернул плечами и взялся за сосиску.

Петька решил перевести разговор в более практичное русло.

— Мить, ты после того, как поступишь в свою школу, домой вернешься? Не будешь же ты весь август там сидеть?

— Наверное, — неуверенно ответил Митька. — Лерка, а ты? Никуда не уезжаешь на каникулы?

Вопрос был риторическим, потому что Лерка обычно никуда не уезжал. Один раз поехал в лагерь, но ему там не понравилось. Можно было так и сказать: «Да куда я поеду», но врать Лерка не умел и не хотел.

— Я пока точно не знаю... — протянул он. — Может, мы с дедушкой куда-нибудь поедем.

Уточнять он не стал. Да и сам пока не знал точно, куда именно они собрались ехать. Дедушка сказал «в паломничество», и это звучало так заманчиво, что Лерка даже не уточнил, куда именно они поедут.

И тут вмешался Петька.

— Твой дедушка — это который в поселке живет? Бывший поп?

Слово «поп» резануло по ушам не только Лерке, но даже и Боре. Тот неодобрительно посмотрел на Петьку, но пока ничего не сказал, дожидаясь ответа.

Лерка оцепенел, как тогда, во время неожиданной встречи с Ромой Жуковым. Интересно, откуда Петька знает Кирилла Федоровича? Хотя, скорее всего, лично не знает, наверняка рассказали знакомые по гаражам, там ведь полно мужиков не только из города, но и из поселка.

— Сам ты поп, — наконец выдавил из себя Лерка. — Это мой дедушка! Двоюродный.

— Петя, не мучай ребенка, — примирительно сказал Боря. — Его же дедушка, а не твой. Там сосиски еще остались? Все съели? Тогда давайте хлеба пожарим, а потом костер погаснет, и картошки испечем.

Лерке не хотелось ни хлеба, ни картошки, а хотелось домой, точнее, к Кириллу Федоровичу, но он не запомнил дороги от озера до остановки. И до скольки ходит автобус, тоже не запомнил. Он огляделся вокруг... но вроде никто пока с пристрастием допрашивать не собирался. Даже Митька. Хотя Митька, безусловно, помнил их последний разговор. Но с Митькой они еще поговорить успеют, может, когда он вернется, или до того, как он уедет, но не здесь. Не в присутствии Петьки точно.

Петька тем временем снова вернулся к деревяшке, которая уже перестала быть просто деревяшкой. В ней уже начала вырисовывать фигурка животного с четырьмя лапами, хвостом и головой с настороженно поднятыми ушами. Когда дело дошло до печеной картошки, фигурка была уже почти закончена. И вовремя — уже начало темнеть. Петька отложил ножик, повертел фигурку пред собой, ловя остатки света и огорченно сказал:

— Лапы кривые получились. И порода непонятно какая.

— А может, это волк? — предположил Митька.

— Значит, это я! — обрадовался Боря. И посмотрел на Петьку. — Подаришь?

— Да бери, жалко, что ли?

— А почему ты волк? — поинтересовался Митька

— Потому что я Волков.

Митька помотал головой.

— Не, тебе не идет. Вот у нас в школе есть Ленька Волков, его все Волком зовут, он точно волк. Меня терпеть не может, говорит, что я больно умный.

Напряжение, вызванное вопросом Петьки, Лерку немножко отпустило, и он даже не отказался от картошки. А кто бы отказался!

— Эх, — вздохнул Саня, — соберемся ли мы еще раз? Как начнутся экзамены и вся эта беготня, некогда будет...

— Может, в августе соберемся? — предположил Петька.

— Или двадцать лет спустя, — добавил Митька. — Когда все станем большими солидными дяденьками...

— Ты получишь нобелевскую премию, — продолжил Петька.

— А ты изобретешь автомобиль, который ездит по воздуху, — закончил Митька.

Лерка мог бы включиться в разговор, но промолчал. Кем он станет через двадцать лет, не хотелось даже загадывать.

— Ну, не знаю, как насчет встречи через двадцать лет, а вот завтра на восходе лично я собираюсь ловить рыбу. И у меня две лишних удочки, — заметил Саня. — Можно присоединяться.

Спать никому не хотелось. Можно было досидеть и до рассвета, да хоть и до следующего заката, хотя уезжать надо было всяко раньше. Ночная прохлада не пугала, темнота тем более. Пятеро мальчишек ели картошку, смеялись и разговаривали. Им было хорошо.

До прихода к власти Горбачева и начала перевернувшей всю страну перестройки оставалось чуть менее года.