Поганки

Феанаро умел говорить речи. И любил. В отличие от Нолофинвэ, который сначала обдумывал, что хочет сказать, Феанаро сначала говорил, а потом другие думали, что он сошел с ума. Но так могли думать только те, кто не подпал под его обаяние, а на это сил хватало разве что у ваньяр или Пробудившихся. Ну и у тэлери, но те, за редким исключением, с Феанаро не сталкивались.

Когда Тьма поглотила Валинор, а Валар на Эзеллохаре проводили совещание с повесткой дня: «Кто виноват, что делать и с чего начать», Феанаро явился в Тирион и сказал там лучшую речь не только из тех, которые говорил сам, но и из тех, что были сказаны до него и после него. Речь изобиловала язвительными сравнениями, позорными ярлыками и образными выражениями, вроде золотой клетки Валинора и поганок на улицах Тириона. С таким же успехом Феанаро мог вспомнить крокодилов, секвойю и прочую экзотическую флору и фауну — нолдор внимали не столько словам, сколько интонации, и если бы он предложил не уходить в Эндор, а прыгнуть с вершины Таникветил на голову Манвэ, то все бы дружно помчались на вершину.

Но слова о поганках все же были кем-то услышаны. Выходя с площади перед королевским дворцом, Феанаро наступил на что-то мягкое. Он, конечно, этого и не заметил в своем стремлении поскорее уйти, но Майтимо краем глаза увидел влажное пятно на стыке двух каменных плит. И тут же о нем забыл, ибо больше был озабочен, идет ли сзади Финдекано или же решил остаться вместе со всякими ваньяр.

На следующую поганку наступил Куруфинвэ и чуть не споткнулся. Но тоже не понял, что это было, подумал мельком про происки ваньяр и поспешил дальше. Дальше поганки стали встречаться все чаще, но даже те, кто на них наступал, их не замечали. Нолдор не смотрят под ноги — они смотрят вперед, на Великую Цель. А поскольку Великая Цель ждала в Средиземье, то задержаться ради каких-то грибов нолдор считали ниже своего достоинства.

Но задержаться все же пришлось, когда на окраине Тириона Хуан встал, как вкопанный перед целым семейством поганок, росших из незаметной трещины между каменными плитами. Семейство и правда выглядело очень необычно. Посередине росла очень высокая черная поганка, с тремя белыми крапинками на шляпке, ее окружало семь поганок поменьше — три рыжих и четыре черных. Одна рыжая чуть-чуть не дотягивала до большой черной, к ней притулилась еще одна черная с фиолетовым отливом и две небольших рыжих поганочки — одна чуть потемнее, другая посветлее. Остальные три черные сгруппировались с другой стороны от большой поганки. Майтимо не выдержал и засмеялся, Макалаурэ прошептал брату: «А не написать ли балладу о поганках?», близнецы рвались сорвать все грибы и раздарить их братьям вместо гербов, но Феанаро смерил сыновей грозным взглядом и тяжелым кованым сапогом уничтожил карикатуру на свою семью.

— Интересно, а портрет Нолофинвэ мы тут встретим? — спросил у брата Питьо.

— Если встретим, не пускай к нему папу, я все-таки подарю поганки дяде и кузенам на герб!

— Не сметь отвлекаться на поганки! — грозно воскликнул Феанаро. — Нолдор, вперед!

С вершины Туны на уходящих нолдор печально смотрел Айвэндил, майя Йаванны. С совещания Валар он ушел вместе с Эонвэ, которому Манвэ велел передать совет не уходить. Айвэндил знал, что к советам Валар Феанаро никогда не прислушивается и решил действовать своими методами. Но и они не возымели эффекта.

Когда, вернувшись в Валмар, Айвэндил пожаловался на свою неудачу, Курумо сказал:

— Ну и дурак! Надо было мне пойти!

— А как бы ты их остановил?

— Я бы сказал, что Манвэ запретил оставаться в Тирионе — вернулись бы сразу!