Письмо

Приветствую Вас, профессор Снейп. В тот день, когда Вы найдете это письмо между домашними заданиями третьекурсников по зельеварению (ошибки в которых Вы знаете наизусть) и любовными письмами от восторженных пятикурсниц, меня уже в непосредственной близости от Вас не будет. А может быть — не будет вообще. Есть еще вариант, что не будет Вас и я пишу в пустоту, но это вряд ли случится. Я верю в вашу непотопляемость.

Если же мы с Вами все-таки встретимся, вряд ли у меня хватит смелости заговорить об этом письме. Вы заметили, что в письмах можно быть более откровенными, чем в личном разговоре. Как будто бы пишешь одному человеку, а встречаешься с другим. Мне всегда было трудно давать ответ при встрече на посланное когда-то письмо, и я предпочитал на письмо отвечать письмом, а на заданный лично вопрос — ответом.

У меня сейчас такое положение, что поговорить с Вами лично не могу. А сказать хотелось бы многое. Хотя бы просто сказать, не получая ответа. Вы ведь хотели бы знать, что думают о Вас другие? В особенности те, о чьем существовании Вы и не подозревали до недавнего времени? Не раз я представлял себе, как беседую с Вами, но у мысленных бесед есть один недостаток — воображаемый собеседник скажет тебе лишь то, что ты хочешь услышать. И в настоящей беседе не скажешь тех слов, что в воображаемой. То, что я представлял себе, буду говорить Вам не я и не сейчас. Я этого, возможно и не услышу.

Я не собираюсь признаваться Вам в любви или ненависти. Я давно уже вышел из возраста восторженных пятикурсниц, которые закидывают Вас признаниями (Вы спросите, откуда я знаю про пятикурсниц? Вы как-то обронили одно такое послание, а я, каюсь, его поднял и прочитал). Честное слово, меня радует то, что я от подобного внимания избавлен. Иначе что бы я с ними делал? Ненависть — другое, это мне ближе. Но сейчас не то время, чтобы я тратил силы на ненависть. Я должен завершить свое дело, наше дело, то, ради чего я потратил столько времени, живя чужой жизнью и делая чужие дела. Даже вошел во вкус. Когда долгое время не живешь вообще, даже чужая жизнь кажется выходом. Вам это не знакомо, профессор? Своей ли жизнью Вы живете? Тот ли выбор Вы сделали?

О да, я знаю, что Вы скажете. Как могу я судить о Вашем выборе и вашей жизни, будучи на двенадцать лет из жизни вычеркнутым. Да, я предпочел быть вычеркнутым из жизни, чем работать на две стороны сразу. И предавать две стороны сразу. Я уверен, что Вы сделаете попытку вернуться, не искренне, не душой, но телом, и если я к тому времени буду жив и дееспособен, я сделаю все, чтобы Вам не поверили. Вы — еще худший предатель, чем Каркаров. Тот предал открыто, о его показаниях знает половина Министерства, а значит, все, кому не лень (как бывший работник Министерства, я знаю, как там расходится информация). Вы же работали на две стороны сразу, и никто не знает, столько и кому информации на самом деле Вы передали. Даже во времена повальных арестов, когда половина Министерства оказалась в Азкабане (в большинстве своем — на небольшие сроки), Вы отделались легким испугом. Чем Вам так удалось очаровать Дамблдора? Тем же, что и Темного Лорда до того? И Вы собираетесь проделать этот трюк вторично?

Я единственный из всех Упивающихся Смертью имею право обвинять Вас. Я и те, кто сейчас в Азкабане, кто предпочел несвободу измене. Пусть они не могут сказать свое слово — я говорю за них. Им вы будете отвечать. Им — и Темному Лорду. Если он не убьет Вас раньше.

Мне же можете не отвечать — я вряд ли прочту Ваш ответ.

Барти Крауч-младший.

24 июня 1994 г., 6.30 утра. Хогвартс.