Подарок на день рождения

Сегодняшний день мне хотелось полностью вычеркнуть из жизни. Взять — и вычеркнуть. Несмотря на то что он еще не успел толком начаться. Пусть кто-нибудь другой проживет его за меня, за меня изобразит торжественное лицо на официальном приеме и за меня скажет традиционные слова благодарности всем гостям.

Я не хотел праздновать свое тридцатилетие. Официально, с размахом — не хотел. В своем кругу мы его уже отметили — втроем, без детей и без родителей, в доме на Гриммуальд-плейс, который в тот момент стал для меня неожиданно уютным. И как хорошо было бы этим ограничиться! Но невозможно. Положение обязывает. И вот, со вчерашнего дня, мы все, включая трехлетнюю Нарциссу, бегаем по огромному замку, подготавливая его к официальному приему.

Мне только так кажется, или тридцатилетие Сигнуса было отпраздновано с меньшим размахом? Впрочем, я тогда практически отстранился от подготовки, изобразив из себя замученного работой человека, на которого наваливать дополнительные обязанности постесняется даже родной брат. А троюродный — тем более. От собственного юбилея самоустраниться не удалось, зато удалось большую часть работы свалить на жену. По крайней мере, список гостей составляла она. А я, пользуясь утренней передышкой перед приходом первых гостей, сбежал на балкон под самой крышей. Мое любимое место. Кто знает — найдет, а знают все — от родителей до Нарциссы.

Проанализировав свое состояние, я не могу сказать, что мне было грустно, плохо или одиноко. Мне было — никак. Если бы не сегодняшний праздник, я бы, конечно, не торчал на балконе под февральским ветром. Я бы спокойно пил кофе у себя в столовой в компании жены и, может быть, брата, рассказывал им свежие министерские сплетни и получал в ответ истории из жизни многочисленных родственников младшего дошкольного возраста. Валбурга их обожает (и самих родственников и истории из их жизни), а я просто привык.

Кроме ощущения, что жизнь кончена (которое со мной уже два года как, и я успел к нему привыкнуть), меня мучает более насущный, но не менее больной вопрос — отсутствие тех, кого хотел бы видеть на этом празднике больше всего. Валбурга и Сигнус здесь, но они не в счет, я их и так вижу постоянно. Нет Эйлин, с которой мы уже года три как перестали встречаться, ограничиваясь открытками к праздникам. И сейчас она послала мне изумительной красоты открытку, но напрашиваться на приглашение не стала. И правильно — не могу же я из-за Эйлин с собственной женой ссориться! Нет Альфарда, который как уехал в том же пятьдесят шестом в Африку на кого-то охотиться (подозреваю, что он сначала изобретет новый вид магических тварей, а потом откроет на них охоту), так до сих пор и не вернулся. И нет дяди Ликориса и дяди Регулуса, которые вообще никому и ничего не сказали, а просто исчезли бесследно, как уже бывало. Потом они появятся совершенно неожиданно и ниоткуда... но разве это повод пропускать день рождения любимого племянника?

Зато ожидается целая толпа совершенно ненужного народа. Вся верхушка Министерства, несколько наших дорогих зарубежных гостей, которым посчастливилось (или не посчастливилось, если они, как и я, устали от официальных приемов) оказаться в Англии именно в это время, все наши родственники и все чистокровные волшебники нашей страны. Впрочем, все чистокровные волшебники — и есть наши родственники, хоть и самые дальние. И просто невероятное количество детей. Валбурга затеяла для них какую-то особую программу, о которой я не знаю и знать не хочу. Я поставил ей только одно условие — чтобы дети попадались мне на глаза как можно меньше, и она обещала его выполнить.

Мы с женой единогласны почти во всех вопросах. Кроме одного — отношения к чужим детям. Я из всех моих ближних и дальних родственников могу переносить дольше пяти минут только Андромеду. Беллатрикс для меня слишком шумная, а Нарцисса — какая-то игрушечная. Валбурга же считает своим долгом уделить внимание любому сколь угодно дальнему нашему родственнику в возрасте от рождения до одиннадцати лет. В последние пять лет у нее это превратилось просто в навязчивую идею. Ходили слухи, что она навещала даже Седреллу Уизли (чей сын Артур почти ровесник Беллы), но я даже не пытался выяснить, правда это или нет. Главное, чтобы этих детей не было у нас в доме, а так — Валбурга имеет полное право делать, что хочет.

Наверное, мы уже примирились с тем, что у нас нет и никогда не будет своих детей. Но эту тему мы уже не обсуждаем. Хотя я уверен, что Валбурга думает то же самое, что и я, и точно так же, как и я, не хочет об этом говорить. Да и какой смысл говорить — что это изменит? Ровным счетом ничего.

Но вспоминать мне никто не помешает. И я вспоминаю. Стою на ветру, смотрю вниз на заснеженный сад и вспоминаю...

Начиналось все до удивления светло и безоблачно. После окончания школы и устроенной с необычайным размахом двойной свадьбы (тогда светские мероприятия были для меня новинкой и доставляли немало удовольствия), я устроился на работу в Министерство, в департамент международного сотрудничества. Сигнус, помнится, недоумевал, зачем мне это нужно — с такими родителями можно было вообще не работать, как сам Сигнус и сделал. Но мне хотелось не просто бездумно прожигать жизнь, а совершить что-нибудь достойное древнейшего и благороднейшего рода Блэков, и поэтому я не просто пошел работать, а бросился в самый что ни на есть прорыв. Война закончилась два года назад, но с ее наследием разбирались до сих пор, и один из нерешенных вопросов был — оставшиеся после войны архивы Гриндевальда. А также германской школы магии, Аннэнербе, находившейся под его личным контролем. Вот в эту-то группу я и напросился. О моей работе там нужно рассказывать отдельно и бесконечно долго. Большей части этих архивов я так и не увидел, моя забота была не в этом. Главное было — разделить архивы между странами-победительницами и, прежде всего, договориться с русскими, с которыми договориться нельзя по определению. Мне, однако, это удалось, хотя и отняло немало труда. Одним из факторов, обеспечивших мне удачу, было, например, сваренное для меня Эйлин зелье, которое позволяло пить, не пьянея, несколько часов. Оказалось, русские эту способность весьма уважают. Конечно, не одно это помогло, но, повторюсь, рассказать обо всем невозможно.

Альфард еще в сорок пятом году удивил всех нас, открыв на Диагон-аллее магазин игрушек. На упреки Валбурги, что негоже Блэкам заниматься таким делом, он, усмехаясь, сказал, что если уж потомки Слизерина идут продавцами в магазин Борджина и Бэрка, то ему сам Мерлин велел. Том Риддл действительно устроился в магазин и один раз даже заходил к нам в попытке купить что-нибудь из наших фамильных ценностей. На свою беду, он напоролся на Альфарда. Тот заговорил его до смерти, предлагая купить игрушечный самолетик новейшей модели с непроизносимым магловским названием, и Риддл был вынужден позорно ретироваться.

К концу сорок девятого года прорыв наконец-то кончился, и почти полгода я отдыхал ото всех проблем. Пока Сигнус не поставил передо мной еще одну проблему — семейную, о которой я и думать забыл.

О том, что мы собирались обзаводиться детьми года через три после свадьбы, Сигнус мне говорил еще на последнем курсе. Я, конечно, благополучно об этом забыл. С тех пор он напоминал мне еще несколько раз, и в пятидесятом году количество напоминаний дошло до критического уровня.

Был прекрасный весенний вечер, со всеми, полагающимися этому вечеру атрибутами: поющие птицы, цветущие яблони, отблески солнца на кромке облаков и так далее. Мы с Сигнусом сидели в беседке в саду и пили мартини. Или не мартини... но что не огневиски — это точно.

— Орион, — сказал Сигнус, отрываясь от созерцания облаков, — ты мне обещал, когда у вас закончатся переговоры, подумать о детях. Переговоры закончились уже полгода как. И что?

— Я думаю, — ответил я, хотя это было неправдой — о детях я не думал, я думал о том, где возможно следующее обострение международных отношений.

— А надо не думать, надо делать!

— Что? — Я глупо улыбнулся и посмотрел на Сигнуса.

— Что-что, вот это самое и делать, пока ты опять не уехал на полгода!

— А я никогда не уезжал на полгода, — возразил я. — Самое большее — на месяц.

Сигнус только махнул рукой и посмотрел на меня очень странно. После того как я еще минут пятнадцать уходил от ответов на его конкретные вопросы, он не выдержал:

— Орион, солнышко ты мое, — начал он тоном, в котором сквозило явное превосходство, — ты хоть в курсе, откуда дети берутся? Или считаешь, что их совы на дом приносят?

— В курсе, но...

— Ну так в чем проблема? Или вы еще ни разу не?.. — Он заглянул мне в глаза, и я понял, что он имеет в виду.

Я, конечно, знал, что детей на дом совы не приносят. Все-таки в двадцать один год такие вещи знать принято. Но я никогда не придавал значение физической стороне любви. Поддаваться желаниям тела — это для маглов. Они ничего не знают, кроме своей физической оболочки, вот и развлекают ее, как могут. А нам, волшебникам, зачем? Я считал свою точку зрения очевидной и ни с кем ее не обсуждал. Валбурга и так воспринимала ее как само собой разумеющееся. Мы с ней прекрасно знали, в чем истинный смысл и цель семьи. А что по этому поводу думают Сигнус с Друэллой, я даже и не спрашивал. Неудобно спрашивать о таких вещах.

— Орион, тебе сколько лет вообще? — Он смотрел на меня с таким превосходством, что я начинал злиться. — Тебе что, подробно объяснить? Или показательный урок устроить? Мы ведь можем!

Меня не столько слова Сигнуса взбесили, сколько его тон. Никогда он со мной так не разговаривал. Мы всегда с ним были на равных. Чувство превосходства я мог простить Альфарду — но он никогда его не показывал. А тут за один какой-то миг Сигнус стал мне чужим. Может быть — только этот самый миг, но и этого достаточно.

Я и сам не заметил, как поднялся на ноги и взял палочку в руку.

— Сигнус! — с явной угрозой сказал я. — Думай, что говоришь!

Он смотрел на меня с той же насмешкой и с тем же превосходством.

— Это ты думай, что делаешь! А лучше не думай, а делай!

И тогда я не выдержал и ударил заклинанием. И у Сигнуса отросли ослиные уши, при виде которых у меня вдруг прошла вся злость и мне стало весело. Сигнус недоуменно посмотрел на меня, потрогал ухо рукой и бросился на меня с кулаками.

Когда через пять минут Альфард нас нашел, мы, счастливые по уши (в том числе и ослиные), увлеченно волтузили друг друга, как будто нам было по пять лет. Альфард вернул Сигнусу уши на место и ничего не сказал. Но мне показалось, что все понял.

Я как в воду глядел — вскоре после разговора мне пришлось уехать в Индию, где я застрял до конца июня. Вернулся одуревший от жары и страшно соскучившийся по всем, не исключая Друэллу. Сигнус при встрече ничего не сказал, но посмотрел на меня такими страшными глазами, что мне стало ясно — пора. Откладывать нельзя. Перед собственной семьей неудобно.

Я не знал, как мне говорить с Валбургой, но, похоже, Сигнус с ней уже поговорил. Так что инициатива исходила от нее, хотя не скажу, что мне это принесло облегчение. Наверное, со стороны это выглядело ужасно смешно — волшебник, двадцати одного года от роду, женатый вот уже три года как, не может прикоснуться к собственной жене! Но на деле так оно и было.

В первую ночь у нас ничего не получилось. Нет, не так — я даже и не пробовал. Не смог. Вспомнил, как Сигнус обещал устроить мне наглядный урок, и мне стало дико смешно. Когда я пересказал это Валбурге, она предложила позвать домовых эльфов, чтобы они нам наглядный урок показали. Что зря родственников беспокоить? Тут меня охватил просто гомерический хохот, и мы так полночи и просмеялись, глядя друг на друга.

Проблема была не в том, что я не знал, что надо делать. Проблема была в том, что я не мог этого сделать с собственной сестрой. Я не воспринимал Валбургу иначе, чем сестру, несмотря на три года совместной жизни. Она вышла за меня, чтобы сохранить фамилию Блэк, я это понимал, и более того — одобрил (хотя моя мать отнеслась к нашей затее скептически и периодически задавала мне вопрос — не хочу ли я поискать другую невесту). Семья для нас была — сохранение традиций, повседневная жизнь, основанная на прошлом и устремленная в будущее. Но будущее — это продолжение рода, а продолжить род можно только одним способом.

Через несколько дней Валбурге надоело, но вместо того, чтобы от меня отстать и успокоиться (а я сам устал так, как не уставал даже во время переговоров с русскими), она на меня накричала:

— Ты меня не любишь!

Такие категоричные заявления, ничем не подкрепленные, меня всегда сбивали с толку.

— Что значит «не люблю»? Я тебя очень люблю, ты моя сестра...

— Я твоя жена! И если ты со мной не можешь, значит, ты хочешь другую!

— И кого же я, по-твоему, хочу?

— Да хотя бы Эйлин Принц, ты в школе за ней бегал, я знаю!

На этой фразе я впал в ступор. Всегда считал, что мои отношения к кому-либо видны невооруженным глазом и обсуждения не стоят. Всем было видно, что мы с Эйлин — просто друзья. Но, может, и правда, сестра знает обо мне что-то, чего я не знаю?

На следующий день я послал Эйлин служебную записку с предложением встретиться в обеденный перерыв в министерском буфете. Виделись мы нечасто, и о встречах надо было договариваться заранее, ибо без причины ни она, ни я из своих кабинетов не вылезали. Впрочем, нет, я вылезал — в командировки. А по работе мы не пересекались. И предлог был — я еще не рассказывал ей о своих приключениях в Индии. Пока рассказывал, я смотрел на нее и пытался понять, нравится она мне как женщина или нет. Пришел к выводу, что все-таки нет, и успокоился.

Валбурга, когда я рассказал ей о встрече с Эйлин, очень смеялась, сказала, что я глупый мальчишка и меня надо воспитывать. После чего исчезла и вернулась только на следующий день, поздно вечером. Я так и не спросил, где она была, но так понял, что у Чарис. Ибо с Друэллой они друг друга недолюбливали, к своей маме за советом она никогда не бегала, к моей — тем более, а Чарис ей была ближе всего из наших родственников.

Я уже собирался спать, не дождавшись Валбургу, и поднялся к себе в спальню, лег, собирался гасить свечи... Как она вошла — сначала даже и не услышал, и почувствовал только, как она села рядом. А дальше — все произошло как-то само собой. Мы не сказали друг другу ни слова, и это было хорошо, потому что, если бы мы стали говорить, я бы пустился в какие-нибудь рассуждения и все забыл. А на этот раз я забыл про рассуждения.

Не знаю, сколько это продолжалось, но в какой-то момент кончилось. Кажется, получилось, и получилось, как надо. Мы оба почувствовали себя ужасно смущенными, и я стал спешно натягивать пижаму. И, разумеется, влез двумя ногами в одну штанину. Как мы над этим потом хохотали! И в нашем смехе было облегчение.

К концу лета уже было точно ясно — Валбурга ждет ребенка. В том же самом призналась и Друэлла. Мы с Сигнусом были вполне довольны собой, и нам оставалось только ждать...

— Дядя Орион!

Кто-то настойчиво дергал меня за рукав. Дергал уже минут пять. И не «кто-то», конечно, а Андромеда. Папина дочка и моя любимая племянница.

— Что случилось?

Я нехотя оторвался от созерцания окрестностей и посмотрел на девочку. Она стояла в темно-синей мантии, волосы завязаны в два хвостика, и вид у нее был ужасно серьезный. Андромеда из всех детей Сигнуса единственный серьезный человек. Когда надо что-то делать, Белла бегает по дому и на всех кричит, Нарцисса начинает хвастаться, как она сама что-то сделала, а Андромеда ничего не говорит, а делает сама то, что может. Правда, хвалят потом почему-то Нарциссу. Что объяснимо — мимо нее не пройдешь, прямо картинка с обложки модного журнала, а не девочка.

— Тебя папа зовет.

— А что ему нужно, он не говорил?

Андромеда морщит лобик. Зная ее, я могу предсказать, что она переводит ответ Сигнуса на понятный ей язык. Сигнуса я тоже знаю.

— Папа сказал, чтобы вы с тетей Валбургой пошли встречать гостей. А тетя Валбурга опять поспорила с мамой из-за скатерти.

Теперь все понятно. «Поспорила» — это еще мягко сказано. Иногда Валбурга с Друэллой могут вести мирное сосуществование, но недолго — из-за какой-то мелочи они способны поднять такой шум, что любая баньши бы позавидовала. Валбурга периодически забывает, что в этом замке она уже не живет, а Друэлла отстаивает свои права хозяйки. Кончается тем, что вмешиваемся мы с Сигнусом, а потом мирно расходимся — мы к себе домой, а они остаются. Я совершенно спокойно отношусь к тому, что Валбурга обустраивает мой дом, как хочет. Это же наш общий дом. У меня в нем есть моя комната — и мне этого достаточно. Даже наши домовые эльфы ее уважают больше, чем меня. Может, на них надо громче кричать?

— Хорошо, — говорю я, — сейчас приду.

— Вместе пойдем! — Андромеда не унимается. Сигнус велел ей привести меня любой ценой, и поэтому она не отстанет.

— Ну ладно, — нарочито тяжело вздыхаю я, — нигде нет мне покоя... Идем.

Пожалуй, самым страшным периодом своей жизни я бы назвал весну пятьдесят первого года. А до того — те полчаса в слизеринской гостиной в сорок третьем году, в день смерти Миртл, когда Альфарда вызвали к директору, а мы не знали, вернется он оттуда или нет. Но тогда было легче — мы с Сигнусом и Эйлин строили планы освобождения Альфарда из Азкабана, собираясь полететь туда на метлах, и, пока двое отвлекают дементоров, третий пробил бы стену. Планы были совершенно фантастические, но хотя бы позволили нам те самые полчаса продержаться. По сравнению со всем этим та история в Иране, когда за мной гонялся ифрит, страшной не считается. Ну, подумаешь, ифрит. Не догнал же.

Валбурга беременность переносила очень тяжело. Гораздо хуже, чем Друэлла. Она старалась ничего не говорить, но я-то видел! На день рожденья Сигнуса в середине октября прийти мы пришли, но после того, как мы вышли из камина, Валбурге стало плохо и два часа она отлеживалась в своей комнате. И потом, за столом, она сидела вялая и почти ничего не ела. В то время как Друэлла была бодра и весела и говорила не умолкая. Уже под конец у меня голова от ее болтовни заболела. Оставаться на ночь мы не стали, но возникла проблема — как возвращаться обратно? Аппарировать Валбурга отказалась наотрез. Пришлось на ночь глядя вызывать машину из Министерства. Честно говоря, я не ожидал, что мне ее дадут. Дали. Но с тех пор из дома Валбурга уже не выходила. Идея жить у Сигнуса была отвергнута еще в самом начале — Валбурга с Друэллой оказались абсолютно несовместимы.

Мне не давал покоя давнишний разговор с Эйлин о чистоте крови и родственных браках. «Женитесь на близких родственниках, а потом удивляетесь, что у вас рождаются сквибы!» Сейчас смешно уже подумать, но самым большим моим страхом тогда было, что у нас родится сквиб. Так для этого он должен был сначала родиться! И потом, способности к магии не сразу проявляются, это только Альфард наш в десять месяцев уже кидался игрушками, не прикасаясь к ним, а в четыре года уже мог сознательно управлять своими способностями. А иногда и к четырем годам ничего не заметно. Про меня говорили, что я тоже в достаточно раннем возрасте левитировал игрушки, ну так я рос с Валбургой и Альфардом, что еще можно было ожидать! Сейчас, восемь лет спустя, мы, наверное, обрадовались бы и сквибу. Но тогда я считал это самым страшным. И, может из-за того разговора, ничего не сообщил Эйлин. Мы и виделись с ней раза два, не больше.

Мы с Валбургой пересмотрели все книги о чистокровных семьях, какие нашли в нашем доме, обнаружили, что наибольшее количество близкородственных браков было в доме Гонтов, который почти прекратился (если не считать полукровку Риддла), а мы с ней не только троюродные брат и сестра, но и по другой линии тоже какие-то родичи, хоть и дальние. А вот у Друэллы с Сигнусом родство если и было, то очень отдаленное, благо у Друэллы половина родственников во Франции и сама она почти француженка. Может, поэтому Валбурга с Альфардом ее так не любят?

В то время Альфард почти поселился у нас, и тетя Ирма тоже. Чему я был несказанно рад — ибо разрывался между работой и домом. Хотя удалось избавиться от дальних поездок, в Министерство все равно надо было приходить. Хотя бы и через день, как я в конце зимы и делал.

День рождения Валбурги отпраздновали в семейном кругу, без Друэллы (она ожидала рождения ребенка в апреле, мы — в мае), и, может быть, поэтому мы чувствовали себя на удивление хорошо. Валбурга все больше молчала, зато Альфард весь вечер рассказывал страшные истории из жизни василисков, гиппогрифов и гоблинов, чем изрядно нас повеселил. Я думал о том, что еще полтора месяца — и кошмар кончится. Был у нас, правда, разговор, что мы хотим троих детей... но тогда мы еще не знали, что это такое.

Следующие несколько дней не предвещали катастрофы. Наоборот, мы все, включая саму Валбургу, были уверены, что все плохое миновало. Валбурга даже пыталась убедить Альфарда вернуться домой, на что тот вцепился в ручки кресла и с трагической миной возопил: «Никуда я отсюда не уйду!» Мы дружно рассмеялись и выгонять Альфарда не стали. А вот тетя Ирма домой вернулась и появлялась у нас через день. И как раз в тот день ее не было.

Я сидел в своем кабинете в Министерстве, писал докладную записку к предстоящей поездке в Румынию (от которой избавиться было невозможно, но отложить на пару месяцев — вполне), когда пришло письмо от Альфарда. «Срочно приходи домой» — и больше ничего. Я бросил записку на половине слова (которое потом так и не смог вспомнить, пришлось фразу переписывать заново) и помчался в атриум.

Через две минуты я был дома. В доме было абсолютно тихо. Такой тишины в реальности вообще не бывает, хоть какие-то звуки да слышны. А тут — вообще никаких. Напуганный тишиной, я не мог сдвинуться с места, пока не появился какой-то домовик (я все время их путал, а вот Валбурга каждого знала по имени) и пролепетал, что Альфард меня ждет в гостиной.

— Что? — выдохнул я, войдя в гостиную. — Где она?

Альфард только указал наверх. Тишина по-прежнему стояла мертвая, и наши голоса как будто проходили сквозь нее, исчезая потом бесследно.

Я сел в кресло рядом с ним. Кресла стояли прямо напротив большого, во всю стену, гобелена, в котором разбирался даже Альфард, хотя обычно он в родственных связях путался.

— Может, мне подняться?.. — спросил я. Хотя не уверен, что, сев в кресло, смог бы с него подняться. Про лестницу и не говорю.

Альфард покачал головой.

— Не надо. Пока все не кончилось...

Он был на себя непохож, и этого непохожего на себя Альфарда я испугался еще больше, чем тишины в доме.

— Что? — почти закричал я. Если вообще возможно закричать шепотом. — Что с ней?

— Начались преждевременные роды, — ответил Альфард явно не своими словами. — Я уже часа два, наверное, сижу здесь, жду.

— А почему так тихо?

— Я заглушающее заклятье поставил. Так будет легче.

Лучше бы он не ставил заклятья. Хотя просить снимать я не рискнул. И тем более не рискнул снимать сам — я не был уверен, что вообще способен был хоть на какое-то заклятье.

Следующие часа два мы с Альфардом просидели в полном молчании. Друг на друга не смотрели, а уставились в гобелен и все два часа не сводили с него глаз. Смотрели в одну точку — в левый нижний угол, где стояли два имени, мое и Валбурги, соединенные двойной золотой линией. Мне показалось, или ткань рядом с моим именем кто-то попытался прогрызть? Но чтобы подойти и в этом убедиться, надо было встать. А чтобы починить прореху, надо было поднять палочку. Ни на то, ни на другое сил не было.

Через два часа (а может быть, и двадцать два, я не считал), дверь гостиной открылась и вошел наш семейный колдомедик. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы все стало понятно, но я все-таки не выдержал:

— Что там? Она жива?

— Жива, — успокоительно сказал он.

— А ребенок? — спросил Альфард.

Я кинул быстрый взгляд на гобелен — а вдруг... я ведь отвернулся, хоть и на несколько секунд.. Нет, никаких изменений.

— Ребенок родился мертвым. Я не смог ничего поделать.

Он говорил что-то еще, но я уже не слышал. Если что — спрошу у Альфарда.

Встречать гостей — не такая уж трудная наука. Не показывать при этом своего истинного душевного состояния — чуть труднее, но тоже возможно. Особенно с моим стажем дипломатической работы. Договариваться с русскими куда сложнее. Я уже давно привык говорить одно, думать другое, чувствовать третье, и даже Валбурга не сразу могла понять мое истинное настроение. Тем более сейчас, когда она увлеченно разговаривала с Чарис. Хотя могла хотя бы заняться детьми, отводя их в специально приготовленную для них комнату, чтобы они поменьше мне мозолили глаза.

Чарис жаловалась на своего сына. В последние два года — это ее любимое занятие. Помнится, еще когда мы учились в школе и Барти был ее единственным ребенком (две дочери — Мелинда и Роксана — родились позже, им сейчас тринадцать и пятнадцать), она не могла на него нахвалиться — и умный, и послушный, и в четыре года бегло читает газету! А теперь недовольна — он пропадает на работе ночами, о сестрах совсем не заботится, собирается жениться, но что это будет за жизнь, если он дома почти не появляется? Мы с Барти за два года его работы в аврорате несколько раз пересекались, и он произвел на меня приятное впечатление. Когда он участвовал вместе с другими аврорами в обеспечении охраны важной встречи, он всегда подходил ко мне и выяснял все подробности, хотя мог бы и не спрашивать — зачем стажеру вникать в тонкости международных отношений? Но я, разумеется, не стал вмешиваться и возражать, да и времени на это не было.

Чарис сомневалась в том, придет ли Барти вообще, поскольку он умудрялся находить себе занятие даже в выходной день. Я был уверен, что придет, хотя бы для того, чтобы в неформальной обстановке пообщаться с важными персонами (себя в их число не включаю — со мной Барти может при желании общаться сколько угодно). Разумеется, я был прав. Барти пришел. И более того — он пришел не один, а с девушкой. Девушка была светловолосая и тоненькая, в равенкловском шарфе поверх теплого плаща.

— Моя невеста, Мелани Уилкс, — представил нам Барти девушку.

— Сколько ей лет? — тихо спросил я у Валбурги.

— Почти восемнадцать, — так же тихо ответила жена. — В этом году школу заканчивает.

Ну надо же. Я сначала подумал — четырнадцать или даже тринадцать. Выглядит не старше Мелинды. Это что же — Барти ее прямо из Хогсмида вытащил? Валбурга ее, конечно, знает, а я только сейчас вспоминаю, что знаю ее родителей. Ах да, у нее еще есть старший брат и племянник — ровесник Нарциссы.

— Я прошу прощения, что я в таком виде, — смущенно улыбается Мелани, — Барти мне только сегодня утром прислал сову. Мои уже здесь?

— Да что ты, Мелли, ты прекрасно выглядишь! — говорит Валбурга.

Не знаю, что она называет «таким видом» — вместо ожидаемой школьной мантии под плащом у нее обнаруживается парадная.

— Я пойду посмотрю, как там Тедди, с каникул его не видела и соскучилась ужасно! Барти, ты меня подождешь?

Валбурга уводит Мелани в детскую, а мы с Барти, взяв у бегающего по залу с подносом домовика по рюмочке, начинаем беседу о политике. Благо большая часть гостей уже здесь.

Как-то мы пережили ту ужасную весну. Хотя тогда думалось — не переживем. От Валбурги мы не отходили, даже ночью кто-нибудь из нас постоянно с ней был. Тетя Ирма примчалась в тот же вечер. Правда, наутро опять умчалась — Сигнус, видите ли, без нее не может. Валбурга долго потом сердилась на мать и на Сигнуса, считая, что если бы мать тогда была с ней, может все бы пошло по-другому. Или же она начинала ругать Альфарда, который слишком поздно сообразил вызвать колдомедика, или меня за то, что я ушел на работу, как ни в чем не бывало. Мы терпели — пусть она лучше нас ругает, чем молча лежит, отвернувшись к стене, как неживая. Альфарду доставалось вдвойне — когда мы с ним спускались в столовую попить чаю, я выдавал длинные речи о несовершенстве мира. Вот почему, — вопрошал я, забыв о чае, — мы можем трансфигурировать что угодно во что угодно, но для продолжения рода используем тот же старинный способ, что и маглы? Неужели мы ничем от них не отличаемся?

Сигнус у нас не появлялся и, честно говоря, мне не хотелось его видеть. В первый раз за всю жизнь. Тетя Ирма, конечно, ему все рассказала, и он попытался связаться с нами по камину и принести свои соболезнования. Я слушал его полминуты, после чего оставил на Альфарда и сбежал наверх, к Валбурге.

Еще через несколько дней, оставив спящую Валбургу на попечение домовика, я отправился искать Альфарда и нашел его в гостиной, в которую ни я, ни он с того ужасного дня не заходили. Он стоял возле гобелена и задумчиво на него смотрел. Гобелен я видеть не мог и входить в гостиную не хотел, я хотел только позвать брата и идти с ним в столовую. Но, на какой-то миг бросив взгляд на гобелен, я осознал, что что-то в нем изменилось. Подошел поближе и понял, на что так завороженно смотрит Альфард.

Имена Сигнуса и Друэллы соединяла двойная золотая линия. Так же, как меня и Валбургу. Но теперь в той части гобелена появилась еще одна линия, вертикальная. И новое имя — Беллатрикс.

Беллатрикс. Гамма Ориона. Ну удружил, братец... Не знаю, что хотел Сигнус этим сказать, но такой выбор имени показался мне насмешкой.

Надо было пойти к Сигнусу и поздравить. И я отрядил на это дело Альфарда, а сам остался дома. Однако на семейный праздник, посвященный рождению Беллатрикс, пойти было надо. Я мог только попросить его отложить до того времени, когда Валбурга сможет встать. На самом деле вставать-то она стала достаточно скоро, но я-то видел, что она еще не выздоровела. Я не был уверен, что она вообще когда-нибудь полностью оправится. После того, как я ей сообщил о рождении племянницы, она отвернулась к стенке и полдня так лежала. Как я ее ни тормошил — ни слова не добился.

К середине мая, через месяц после рождения Беллатрикс, мы отправились к Сигнусу на праздник. У него хватило ума не закатывать большой прием, а пригласить только самых близких родственников, которых, впрочем, набралось человек двадцать. Валбурга делала вид, что ее здесь нет, я делал вид, что здесь нет Друэллы (впрочем, несколько раз она действительно уходила минут на двадцать), Альфард делал вид, что ничего не случилось, а все остальные наши родственники делали вид, что очень рады. Друэлла продемонстрировала нам новорожденную и добивалась от всех признания, что она красавица. Ничего красивого я в ней не нашел, а Альфард порадовался, что девочка, кажется, не будет блондинкой. Не знаю, откуда у него нелюбовь к светлым волосам, но он уверен, что Блэки-блондины — это еще хуже, чем сквибы.

Поздним вечером, когда гости разошлись, а мы еще медлили, Сигнус набросился на меня:

— Что ты весь вечер сидел с таким хмурым видом?

— А что мне — веселиться, что ли? — мрачно ответил я. Хотелось идти домой и лечь спать. За последний месяц я отвык от приемов, даже от таких скромных.

— Мог бы и повеселиться, у родного брата дочка родилась, а вы сидите, как на похоронах! — вмешалась подошедшая Друэлла.

— Во-первых, не у родного, а у троюродного, — холодно ответил я, — а, во вторых, ты прекрасно знаешь, почему у меня такой вид.

Я старался обращаться к Сигнусу, а не к Друэлле, хотя они стояли почти что в обнимку и игнорировать ее было невозможно. Обычно, когда я говорил, что Сигнус мне троюродный брат, а не родной, я говорил это в шутку. У нас было даже такое выражение «родной троюродный брат». Они и правда были мне родными, все трое. Но теперь, когда Сигнус женился, он мне уже не казался родным.

И все же, родной или троюродный, он был мне брат. И я бы не стал с ним ссориться или даже спорить, если бы не Друэлла. Ее вообще никто ни о чем не спрашивал. Но она перехватила у Сигнуса инициативу и прочитала нам целую речь по поводу того, что нельзя портить родственникам праздник, что нельзя про родственников забывать, что у них в роду никто никогда не поступал так, как мы — за целый месяц никто не удосужился прийти и поздравить (что было неправдой — Альфард приходил и поздравлял). И вся эта гневная тирада была увенчана следующей фразой:

— А если вы не в состоянии выносить и родить своего ребенка, то это не значит, что надо портить настроение всем остальным!

У Сигнуса бы хватило ума такого не говорить. Но у Друэллы... я бы еще вытерпел, по крайней мере, я бы спокойно развернулся и ушел, но Валбурга не выдержала и бросилась на Друэллу. Безо всякой палочки, с кулаками, как последняя магла. Я, разумеется, попытался ее оттащить, но куда там! Никогда не думал, что разозленная женщина может быть такой сильной. Мы с Сигнусом тоже не раз тузили друг друга, но не так все это было. Совершенно не так. Я думал, они и вправду друг другу глаза сейчас выцарапают, по крайней мере, по клоку волос выдрать успели.

И тут вмешался Альфард. До этого он стоял и слушал, и недоумение на его лице становилось все больше и больше. Пока, наконец, он не поднял палочку и не произнес заклинание, от которого Валбурга и Друэлла отлетели друг от друга футов на пять.

— Вы что, с ума сошли? — закричал он.

— А ты не вмешивайся! — хором заорали Валбурга и Друэлла.

— То стоял и смотрел, а то палочкой размахался! — поддержал я, кинувшись к Валбурге. К счастью, ушиблась она не сильно, а то я бы сам в тот момент Альфарду по уху съездил.

— Вот когда у тебя своя жена будет, на нее и ори! — завершил Сигнус.

Альфард посмотрел на нас, стоящих парами по обе стороны от него, и с какой-то детской обидой сказал:

— Я-то помочь хотел, а вы...

После чего развернулся и вышел из гостиной.

На следующий день Альфард уехал в Южную Америку. За какими-то сокровищами, о существовании которых небось толком, сам и не знал.

Пока мы с Барти беседовали, к нам подошел Ранульф Лестранж, поздоровался со мной и встал рядом, прислушиваясь к разговору. Я рассказывал об Америке, где мне недавно пришлось побывать и откуда я уехал, честно говоря, с большим облегчением. Лучше бы я, как Альфард, сокровища искать поехал. Куда-нибудь в пустынное место. Альфард, кстати, нашел какие-то сокровища, заявил, что они оказались проклятыми, но проклятье он снял. Подробностей нам не сообщил. Рассказал только, как беседовал о философии мироздания с ацтекской статуей. Друэлла не поверила, а зря. Наш Альфард способен разговорить даже статую.

Я успехов брата не достиг, мне даже не всегда удается разговорить Барти Крауча. Он обычно предпочитает слушать.

— Что мне у американцев не нравится — то, что они практически на грани нарушения Статута о Секретности. У них порою не разберешь уже, где кончается магловский мир и начинается магический. Не то что маглорожденный, но даже и волшебник во втором-третьем поколении может вернуться в магловский мир и работать там.

— Но если это нарушение закона, почему они допускают такое? — спросил Барти.

— В том-то и дело, что закон можно истолковать так, что нарушения и не видно!

— Ну это не только в Америке, — встревает Ранульф, — у нас тоже.

Барти на Лестранжа смотрит с некоторым подозрением. Чтобы не создавать излишней напряженности, перевожу разговор обратно на Америку, попутно наблюдая за гостями. Все нормально, беспокоиться не о чем. Друэлла опять куда-то убежала, Валбурга опять беседует с Чарис, Сигнус занят оживленной беседой... все, как и принято на больших приемах. Можно и об Америке поговорить.

Я долго и обстоятельно расписываю ужасы американской жизни среди маглов (слово «грязнокровка» так и просится на язык, но в приличном обществе его употреблять не принято), и минут через двадцать своей речи замечаю, что Барти меня не слушает, а смотрит куда-то в глубину зала. Смотрю туда же и вижу подходящую к нам Мелани Уилкс с ребенком лет трех-четырех на руках.

Ведь просил же я, чтобы детей не выпускали из детской! Трудно было Валбурге сказать?

Мое недовольство, видимо, ясно отражается на лице, потому как Барти, пробормотав какое-то извинение, срывается с места и идет к Мелани. Нет, Чарис определенно не права насчет того, что Барти полностью равнодушен к семье. Был бы равнодушен — не побежал бы к невесте, а остался бы с нами обсуждать международное законодательство вообще и Соединенные Штаты Америки в частности. Чарис определенно нечего беспокоиться о сыне. Вон как он на Мелани смотрит. Она и вправду хороша сейчас, с племянником на руках. Думаю, даже Альфард бы оценил, несмотря на свою нелюбовь к блондинкам.

Мы с Ранульфом еще некоторое время обсуждаем законы (в отсутствие Барти разговор пошел свободнее), а потом я невпопад спрашиваю:

— А Риддл... то есть лорд Волдеморт придет?

Не привык еще Риддла так называть, но вслед за Ранульфом уже потихоньку приучаюсь. И в самом деле, он уже давно доказал нам, что он не просто полукровка, зачем называть его магловской фамилией?

— Придет. Возможно, чуть задержится. Сказал, чтобы его особо не ждали и что можно начинать без него.

Идея позвать Риддла принадлежала, как ни странно, Валбурге. Она первая из нас с ним встретилась после его возвращения в Англию, пришла в восторг и очень долго надоедала мне предложением с ним поговорить. Я ее даже чуть не приревновал. Больше в шутку, чем всерьез — она меня постоянно ревновала к Эйлин Принц, почему я не могу приревновать ее к Тому Риддлу? На что мне было сказано, что я ничего не понимаю, что лорд Волдеморт несет обновление магическому миру, является надеждой всех чистокровных волшебников и так далее. В результате он попал в список гостей, который, впрочем, сама Валбурга и составляла.

Был бы здесь Альфард, я, бы, конечно, Риддла звать не стал. Но Альфарда нет, а я не могу полагаться на того, кого нет. Если он на три года забыл родного брата (троюродного, конечно... но почему-то об Альфарде всегда думалось, как о родном брате), то брат имеет право общаться со всеми, с кем ему интересно общаться, даже если они не нравятся Альфарду. Ранульфа он тоже, помнится, не любил. За то, что тот бегал за Риддлом. Дескать, своей головы у него нет, думает за него исключительно Риддл. Я же за два года общения с Ранульфом убедился, что с головой у него все в порядке. Он даже помогал мне писать одну работу по международному законодательству.

Отвлекаясь от мыслей о политике и Томе Риддле, я соображаю, что уже давно пора звать гостей в столовую. Почти все здесь. И Валбурга думает о том же самом, потому как прекращает разговор с Чарис и подходит ко мне.

Умение понимать друг друга без слов, возникшее еще с детства, никуда не делось.

Несмотря на бурную ссору, приведшую к отъезду Альфарда, мы все же продолжали общаться, и со временем все больше и больше. Валбурга, неожиданно для меня, полюбила племянницу и постоянно наведывалась к Сигнусу. Как ему удавалось развести их с Друэллой, оставалось для меня загадкой. Может быть, и правда, как сказала моя мама, в каждодневных ссорах они находили для себя удовольствие.

А когда в октябре пятьдесят второго года родилась Андромеда, Валбургу было уже не оторвать от Беллы. В полтора года та была очень шустрой, бегала по всему замку, залезала во все щели, и даже домовые эльфы не могли за ней угнаться. Любимым ее занятием было вбежать в комнату, устроить там разгром, побросав все на пол, и убежать, пока не поймали. Кроме того, Друэлла могла запросто забыть на столе волшебную палочку, а Белла очень быстро сообразила, для чего нужна эта штука, и пару раз ее утаскивала. Однажды подожгла шторы в гостиной, хорошо, домовые эльфы вовремя появились и потушили.

Валбургу племянница почему-то слушалась. Может быть, по сходству темпераментов. Меня она не замечала вообще, как, впрочем, и Сигнуса.

Друэлла, как ни странно, доверила Валбурге свою старшую дочь, может быть потому, что шустрая и шумная Белла утомила даже родную мать. Тем более, была Андромеда, требующая постоянного внимания.

Валбурга все больше и больше времени проводила с племянницей, пока в один прекрасный день, вернувшись из Германии, я не обнаружил, что жена уехала окончательно. Разумеется, я тут же помчался к Сигнусу, но поговорить с Валбургой мне так и не удалось. А как, простите, можно говорить в присутствии маленького стихийного бедствия, по странной шутке судьбы именуемого твоей племянницей? Бегает она быстро, а на бегу я разговаривать не умею.

Мысль о том, что нам стоит попробовать завести своего ребенка еще раз, меня не то что пугала — ужасала больше всех ужасов Азкабана. Я не представлял, как еще раз можно пережить этот ад, и полагал, что Валбурга считает так же. Она мне ничего не говорила, а я ничего не спрашивал.

Целый год я прожил один. Нет, не один — с Альфардом, который очень вовремя приехал из Южной Америки. Когда в гостях у Сигнуса он рассказывал о своих приключениях (эмоционально, красочно и в лицах), даже Белла его слушала, сидя на коленях у Валбурги. Целых полчаса сидеть тихо было для ребенка рекордом. Но стоило мне, воспользовавшись паузой, попытаться заговорить с женой, как Белла тут же стала кидаться в меня серебряными ложками, и пришлось с позором удалиться.

Через год после рождения Андромеды Валбурга вернулась. Так же неожиданно, как и ушла — просто, придя с работы, я обнаружил ее в столовой, как ни в чем не бывало отдающую приказы домашним эльфам. Эльфы были рады не меньше меня и весело пищали о возвращении хозяйки. А я им тогда кто?

А ночью она пришла ко мне в спальню. И у нас опять все получилось само собой, без лишних разговоров. Просто и естественно, как первый поцелуй. И так же безрезультатно.

Уже и Нарцисса родилась, а у нас ничего не получалось. Валбурга жила на два дома, при этом ночуя всегда у меня. Она хотела забрать Беллу к нам, но я воспротивился. Не мог я представить в своем доме чужого ребенка. Даже если это родная племянница.

В пятьдесят шестом году, через год после рождения Нарциссы, отец позвал меня в гостиную поговорить. Тогда родители с нами не жили, а лишь наведывались время от времени. И если хотели поговорить — говорили в столовой, за завтраком или ужином, безо всяких церемоний. В гостиную я без необходимости вообще старался не ходить, благо комнат, где можно посидеть одному или вдвоем, в доме было более чем достаточно.

Когда я вошел в гостиную, отец стоял у гобелена. И показал мне на его нижнюю часть. Можно было и не входить и не показывать — все наши имена я знал. И то, что хотел сказать мне отец, тоже знал.

Единственные наследницы дома Блэков — три дочери Сигнуса. И ни одного потомка мужского пола. А это значит — наш род скоро прекратится.

А что я мог сделать? Как будто отец не знал! Тот первый наш нерожденный ребенок был мальчиком. Но что толку говорить о том, чего не произошло!

Чтобы остаться спокойным, я представил, что я на переговорах. Помогло. И мои объяснения, что мы стараемся, а у нас ничего не выходит, отец понял и принял. Под конец я не удержался и нарочито безразличным тоном спросил, а почему же дядя Ликорис и дядя Регулус до сих пор не женаты. Отец ответил, что это не мое дело и предложил идти пить чай.

На этом борьба старшего поколения за продолжение рода не закончилась. Дядя Поллукс решил побеседовать со своими сыновьями на ту же тему. Сигнус сказал, что без Друэллы он говорить не будет, а Друэлла не дала свекру и рта раскрыть. Заявила, что трех дочерей с нее хватит, что родить — наука нехитрая, надо еще воспитать и вырастить, но если многоуважаемый мистер Блэк так настаивает, она может родить ему хоть дюжину внучек — только пускай он растит их сам. И вообще, ей еще в детстве предсказали, что у нее будут рождаться только девочки.

Потерпев неудачу с Сигнусом, дядя Поллукс взялся за Альфарда. О чем они говорили, мы так и не узнали. Альфард нам ничего не сказал, а через несколько дней я узнал, что он продал свой магазин и собрался уезжать. Он и раньше пропадал на несколько месяцев, а то и на пару лет, но остававшийся на Диагон-Аллее магазин был гарантией того, что Альфард рано или поздно вернется.

Я попытался выяснить у Альфарда подробности разговора с отцом, но он ограничился замечанием, что ему надоело, когда его женят. Я спросил, на ком на этот раз, но брат пробормотал что-то вроде: «Все равно на ком, а сам выбрать все равно не можешь». Несколько лет назад его пытались женить на Мелисенте Бэгнолд, но воспротивился не только Альфард, но и Мелисента. Сейчас она благополучно делает карьеру в Министерстве и от отсутствия мужа совершенно не страдает. Как и Альфард от отсутствия жены.

Валбурга, когда мы с ней обсуждали отъезд Альфарда, сказала:

— А тебе не кажется, что у него кто-то есть? Причем из нечистокровок?

Я никогда не замечал, что Альфард мог быть в кого-то влюблен, тем более в нечистокровную, но решил посоветоваться и с Сигнусом. Сигнус выразился еще определеннее:

— А тебе не кажется, что Альфард влюблен в Эйлин Принц?

Вот тут я просто опешил, ибо никогда раньше этого не замечал. На старших курсах Альфард и Эйлин изображали из себя счастливую парочку, но мы-то знали, что они только изображают — не то, чтобы поиздеваться над риддловской компанией, не то, чтобы удобней было следить за ней. Но я упустил из вида, что у Альфарда все не как у людей, и скрываться он предпочитает у всех на виду.

Эйлин умная девушка. И общаться с ней приятно. Но она — не нашего круга. Не пара Блэкам. И если Альфард действительно умудрился в нее влюбиться, то ему не повезло...

Осталось загадкой в кого же влюблены дядя Ликорис и дядя Регулус. Не в друг друга же!

Следующие три года потекли мирно и плавно, без происшествий. Я нашел для Валбурги занятие (кроме воспитания племянников и более дальних родственников), принеся из министерства несколько книг о родословных чистокровных волшебников. Мы с ней начали составлять сводный справочник, причем ограничиться одной Западной Европой, как хотелось изначально, не получалось — мы заползли и в Восточную, и в Россию, и даже куда-то в Среднюю Азию. Когда-нибудь мы это даже издадим, но пока что до совершенства нам далеко. Зато есть чем заняться оставшуюся жизнь.

Через два часа сидения за столом, тихих и громких бесед, торжественных речей и всего прочего, я сбежал немного отдохнуть. Воспользовался тем, что Валбурга решила проводить Мелани до сада, с границы которого можно было аппарировать (это мог сделать и Барти, но Барти увлекся разговором с Мелисентой о политике Министерства и пропустил мимо ушей намек своей невесты, что ей пора возвращаться в Хогвартс) и составил ей компанию. Но дойдя до дверей, сказал, что передумал идти на улицу, сделал несколько шагов по направлению к столовой, а потом, убедившись, что никто меня не видит, взбежал по лестнице и свернул в коридор второго этажа. На балкон я не пошел (раз сказал, что на улице замерзну, то и не стоит туда идти), а зашел в библиотеку, сел в кресло и взял для видимости какой-то толстый том. Даже не посмотрел какой.

Немного отдохну и вернусь. Есть надежда этот день пережить без потерь, ибо большая его половина уже прошла. В последнее время я даже на работе стал уставать — после двух-трех часов напряженной встречи обязательно устраивал перерыв и сидел в одиночестве, читая газету и потягивая какой-нибудь слабоалкогольный коктейль. Потом возвращался и с новыми силами продолжал беседу. Старею? В тридцать лет? А что со мной тогда в сорок будет? Дядя Регулус в пятьдесят три выглядит на шестьдесят. А дедушка Сигнус, отец дяди Поллукса, умер в пятьдесят четыре года. Мой дед, правда, умер в семьдесят пять, но ведь и это не возраст для волшебника! А доживу ли я до семидесяти?

Некстати вспомнилось, что дедушка был уверен, что род Блэков не прервется и продолжу его я. В пятьдесят втором году он мог так думать, несмотря на то что меня эта мысль ужасала.

Дверь за моей спиной отворилась, и я вздрогнул. Неужели Валбурга? Но она же знает, как меня изматывают большие приемы! И она не будет меня разыскивать, разве что случится что-то экстраординарное. Но что может случиться?

— Орион, — прозвучал тихий голос.

Не Валбурга. Том Риддл. То есть лорд Волдеморт. Как он меня здесь нашел?

Я поспешно поднялся с кресла, выронив при этом книгу. Риддл небрежно взмахнул палочкой — и книга заняла свое место на полке. А я так и не посмотрел, как она называется.

Как он пришел — я не заметил. Просто в какой-то момент увидел, что он сидит рядом с Лестранжем и тихо с ним беседует. Как будто всегда тут сидел. Я еще подумал, что надо потом будет к нему подойти и поговорить, хотя бы на американцев посетовать. Может, он что-нибудь придумает.

— Садись, — махнул рукой Риддл и сам опустился в стоящее напротив кресло.

Сажусь. Совершенно не задаваясь при этом вопросом, почему Риддл в моем доме мне отдает приказы, а я их выполняю.

— Как ты живешь, Орион? — спрашивает Риддл.

Как все-таки к нему обращаться? Не могу звать его Томом. Мы уже не в школе. И он уже не тот, что в школе. Не просто стал старше, как все мы, а изменился полностью. Теперь про него никто не скажет «полукровка».

— Работаю в Министерстве, недавно ездил в Америку...

Он прерывает меня на полуслове:

— Про твою Америку мне Ранульф уже рассказывал. А в семье — как?

Вот такие вопросы задавать уже невежливо. Ранульф, думаю, ему не только про мои успехи на ниве международного сотрудничества рассказал, но и про то, что род Блэков на грани исчезновения. А я на эту тему даже с женой не говорю.

— Милорд, — наконец говорю я, — вы сами знаете...

— Знаю, — кивает он. — Ты слишком рано себя похоронил, Орион.

Ну, допустим, еще не похоронил... Или он мои мысли читает?

— Милорд...

Не знаю, что говорить. Был бы здесь Альфард, он бы сразу выставил Риддла за дверь. А может и хорошо, что Альфарда нет. Не стоит выгонять, не поговорив и не разобравшись. А я хочу разобраться, какое обновление магического мира предлагает Риддл. Может, он найдет способ, как с американской заразой справиться?

— Я немного опоздал, — с улыбкой говорит он, — поэтому позволь подарок на день рождения вручить тебе сейчас.

С этими словами он достает флакон, наполненный до верху каким-то зельем, и дает его мне. Беру и пытаюсь понять, что это такое. Но я не Эйлин, я по одному внешнему виду назначение зелья понять не могу.

— Это для тебя и твоей супруги, — поясняет Риддл. — А вот это, — он достает из складок мантии лист пергамента, — астрологический календарь дней, наиболее благоприятных для зачатия...

Вот тут до меня доходит, и я чуть не роняю флакон. Нет, все-таки роняю — но на собственные колени, и с флаконом ничего не происходит.

— Милорд... — только и могу я выговорить.

В голове суматоха. Смущение граничит с надеждой. С одной стороны — как Риддл смеет лезть в наши семейные дела, с другой — а вдруг... Вдруг получится?

— Благодарить будешь потом, — обрывает меня Риддл.

Да, это точно — потом, когда выйду из шока. Мне еще надо Валбурге все объяснять. Хотя она сейчас готова ухватиться за любой шанс, даже призрачный.

Я даже не заметил, как Риддл вышел — так же незаметно, как и вошел. А я все еще сидел на том же месте.

Если у нас действительно будет сын, назову Сириусом. В честь дедушки.

Я посмотрел на стоящие на полке часы, потом на пергамент, улыбнулся и подумал, что дожить до конца вечера не так уж сложно.