Кто сказал мяу?

Утро уже давно должно было наступить, но в комнате до сих пор царил полумрак. Затяжные морозы, две недели держащие город в ледяном кольце, наконец-то отпустили, но дом промерз настолько, что не спасали ни теплые свитера, ни электрообогреватели.

Девушка высунулась из-под ватного одеяла только затем, чтобы поглядеть на часы. Увиденное ее не вдохновило и она поскорее забралась обратно, укрывшись почти с головой.

Дверь в комнату приоткрылась.

— Аня, ты завтракать будешь?

— Не буду, потом.

— Когда потом, я ухожу!

— Вот когда уйдешь, тогда и буду!

Мать закрыла дверь, недовольно ворча. Уже который день повторяется этот диалог, за исключением разве что выходных, когда матери иногда удавалось вытащить ее из постели. Почему, в самом деле, человеку не дают поспать столько, сколько он хочет? Может быть она хочет вообще не просыпаться! Что, собственно, она здесь потеряла? Зиму, которая никогда не кончится?

— Аня!

— Ну что тебе еще?

— Что мне тете Вере сказать? Ты будешь звонить насчет работы?

— За три тысячи целый день пахать как негр на плантации? Пусть других дураков ищут!

— Лучше дома сидеть и ничего не делать? Почему ты ушла из своей фирмы?

— Мама, ты на работу опоздаешь! Я плохо себя чувствую, дай поспать спокойно!

Нет, заснуть сегодня уже не удастся. Как и вчера, как и позавчера. Дождаться, когда мама уйдет, полежать еще под теплым одеялом, встать, натянуть на себя все, что валяется под рукой, пойти в кухню, заварить себе кофе, потом переместиться в комнату и лежать, лежать, лежать, иногда — с каким-нибудь дурацким детективом в руках, пока не придет время снова забираться под одеяло. Почему нельзя заснуть и не проснуться?

Она встает, подходит к окну и раздвигает занавеску. Бело-серая гладь залива за окном не то что навевает тоску — не оставляет вообще никаких мыслей. Когда-то летом она могла часами сидеть на балконе и глядеть на воду, пока не рождалась идея для очередной картины или очередной песни. Летом, на рассвете или на закате, хорошо думалось о счастливом полдне Валинора и белых стенах Альквалондэ, и даже проносящиеся туда-сюда «Метеоры» не могли разрушить идиллию. Зимой представлялись льды Хэлкараксе и отчаянный поход, совершенно безнадежный, однако, удавшийся. А сейчас вообще ничего не представляется. Когда-то она собиралась пройтись пешком по льду от своего дома до Васильевского острова. Казалось бы, после морозов лед окреп так, что хоть всю ролевую тусовку города Питера пускай — выдержит. Но ей не хочется. Выходить из дома, одеваться, куда-то идти... зачем? Ей даже карандаш в руки не взять.

На шкафу над самой кроватью висит картинка. Их много тут развешано по стенам и книжным полкам, но на эту взгляд падает всегда в первую очередь, когда просыпаешься. На фоне моря стоит золотоволосый мальчишка лет десяти и внимательно рассматривает только что вытащенную из воды крупную раковину. Может быть, море можно было бы нарисовать и лучше — в конце концов она не Айвазовский — но ей нравится и так. А чуть поодаль на стенке еще одна — тот же мальчишка, уже несколько подросший стоит на террасе на высоком холме и любуется открывшейся ему панорамой прекрасного города. Небо — густо-густо золотое, не бывает такого неба, и такого города тоже не бывает, и таких золотых волос...

— Не бывает, — говорит она себе тихо, хотя стесняться уже некого — мама давно ушла на работу.

Стоит ли думать о том, чего нет? Даже о том, что есть, думать противно... Есть не хочется, спать не хочется... может и вправду сходить в ту контору, про которую говорила тетя Вера? Насчет негра она, конечно, переборщила, уж воду возить на ней никто не станет. Но идти куда-то простым оператором, да за такие деньги... Меньше чем дизайнером за триста баксов она не пойдет.

А с другой стороны — кому она сейчас такая нужна? Она уже и рисовать разучилась. Что вручную, что на компьютере. Последним творением были рождественские открытки, благополучно сданные в художественный салон и даже в полном составе там проданные. Но что интересу в открытках? Можно, конечно, наклепать видов города, в преддверии юбилея оторвут с руками. А получится ли? Тут такая конкуренция, куда уж ей-то со свиным рылом в калашный-то ряд...

Вот еще одна картинка на стене, возле самой двери. То же золотое сияние, тот же прекрасный город и на террасе у причудливо украшенной ограды стоят двое — юноша и девушка, оба золотоволосые и прекрасные. За руки держатся. Валинорская идиллия! Ты лучше на другую стенку посмотри, на другой рисунок, где эти же двое в темноте, которую не в силах разогнать ни лучи звезд, ни огни факелов стоят на причале разоренной гавани, и у него разорвана одежда, а у нее весь подол платья в крови. Она же за ним в Средиземье не пошла! И за ней тоже никто не пойдет. И никто не придет. Никому теперь уже ничего не надо, и в первую очередь — ей самой.

С чего все началось? С того, что снег в прошлом году выпал слишком рано и осень кончилась в начале октября не успев даже начаться? Или с этой дурацкой ссоры еще в конце лета, когда никто не хотел уступать и в результате она лишилась двух когда-то верных друзей? Да не друзья и были. А уж с работой и впрямь получилось полное идиотство — пообещали ей место в рекламной фирме, она с одной работы ушла, а на другую так и не устроилась. А теперь даже и не хочется. Зачем-то вставать, куда-то ехать...

Сначала она перестала рисовать, потому что краски у нее кончились. Так и не собралась поехать купить. Думаете, зачем Мирилиндэ ездит на Черную Речку? На тусовку? Не, в магазин художественных красок желтую акварель покупать, ей Финрода рисовать нечем! Вон, очередной Финрод за стеклом на книжной полке пристроился. Уж чего-чего, а желтой краски на него ушло порядочно — а чем еще осенний лес рисовать прикажете? Стоит это эльфийское чудо под деревом и любуется окружающим пейзажем. Унылая пора, очей очарованье и все такое. В Валиноре, небось, осени не наблюдалось. И в Петербурге теперь тоже не наблюдается. Только в отличие от Валинорского сплошного лета у нас сплошная зима. И солнце существует исключительно в больном воображении метеорологов и художников.

Телефонный звонок. Ну, начинается...

— Алло?.. Мама?

— Аня, ты поела?

— Мама, я не хочу сейчас есть!

— А что мне сказать тете Вере?

— Скажи что хочешь, мне не нужна эта работа!

Трубка вешается раньше, чем мать успевает произнести хоть слово. Ну сколько можно говорить одно и то же! Даже сдохнуть спокойно и то не дадут.

Можно, конечно, чем-нибудь заняться. Например, сесть за компьютер и проверить почту. Написать пару слов друзьям в Москву — мол, у меня все в порядке, не волнуйтесь. Посмотреть, как идет подготовка к игре. Пнуть хранителя крупного толкинистского сайта по поводу размещения своих рисунков. На что-то более существенное никаких сил уже не хватает.

Хорошо бы еще кого-нибудь пнуть на предмет сканирования одной из последних картинок. Хотя нет, это уже не картинка, это картина. Шедевр! Написана маслом на даче на большом куске картона, найденного в кладовке. В городской квартире масляными красками не поработаешь. Но какие лица были у пассажиров в электричке, когда Мирилиндэ в конце октября возвращалась со своим шедевром — все люди, как люди, с урожаем и инструментами, а тут такая девица, вся пропахшая каким-то растворителем и с куском картона, оберегаемым тщательней собственного кошелька. А картина стоит того. На ней изображен королевский совет в Нарготронде. Тот самый, последний. Финрод стоит на возвышении в самом центре полотна и держит в руках корону, вот-вот бросит на пол. Рядом — растерянный Ородрет, видно что хочет что-то сказать или что-то сделать, но не соображает ровным счетом ничего и поэтому молчит. Берен где-то в углу пристроился, тоже ничего не соображает, но по другой причине. А феаноринги стоят перед самым троном, спиной к зрителю. Не любит Мирилиндэ феанорингов рисовать. Она их вообще не любит. Поэтому и изображает исключительно спиной, в темноте или на таком расстоянии, что ничего не разглядишь. Впрочем на этой картине даже по спинам выражение лиц угадывается. И ничего хорошего оно не обещает...

Ведь были же у нее еще задумки! И не одна даже! И не так уж обязательно ехать на Черную речку за красками, есть карандаши, фломастеры, да мало ли чего еще найдется. Желание только нужно. А его-то как раз и нет...

Опять звонок. Если это мама...

— Алло!

— Мирилиндэ, привет! Я с работы звоню. Ты не хочешь ко мне сегодня приехать?

— Я не в состоянии никуда ехать, у меня голова болит.

— Она у тебя уже второй месяц болит. Пошли все нафиг и приезжай ко мне.

— Да неохота мне на другой конец города тащиться! Тебя никто не просил ругаться с моей мамой!

— А твою маму никто не просил на меня орать! Я не понимаю — ты же говорила, что хочешь меня видеть.

— Я хочу сдохнуть.

— А на остальных тебе плевать? На тех, кому ты нужна? На меня тебе плевать?

— Ты эгоистка — думаешь только о себе.

— Я думаю только о себе? Это ты думаешь только о своей драгоценной депрессии и больше ни о чем!

— Ты опять устраиваешь мне истерики?

— Кто кому устраивает!

Бух! На этот раз трубку вешают на том конце провода.

Мирилиндэ пожимает плечами. Ведь будет потом опять звонить и извиняться. Или не будет. Какая разница. Кто виноват, что Наирис способна своротить горы (а если гор нет, то она их сначала наворотит, а потом своротит), а она нет? Да и где те горы, вокруг сплошные стенки, биться головой о которые она уже устала. Лучше из тех стенок и тех гор соорудить надгробие на собственную могилу.

Кстати о могиле. Может, мертвого Финрода нарисовать, раз на живого сил уже не хватает? Настроение как раз самое то. Сравнительно недавно, когда еще силы какие-то оставались, а сдохнуть хотелось не меньше чем сейчас, она Финрода в темнице изобразила. На Тол-ин-Гаурхот. Наирис как увидела, так сразу велела засунуть в самый дальний угол шкафа и никому не показывать. И самой не смотреть. А она то и дело достает рисунок из дальнего угла и любуется им. Хорошо получилось. Почти в одном сером тоне, с небольшим добавлением желтого. Жуть берет. Сплошная безнадежность. Как и по жизни у нее сейчас.

Жила-была Мирилиндэ, нолдэ из Дома Финарфина, в фэндоме с 94 года. Больше всего на свете она любила две вещи — Финрода и рисовать. А также рисовать Финрода, что само собой разумеется. Когда-то мечтала стать великим художником, даже пыталась поступать в Академию Художеств, не поступила, плюнула на это дело и пошла в полиграфический техникум, а потом и в институт. Может не надо было плевать? Может, надо было поступать до победного конца? Или до собственного конца, что вероятнее.

Вот, Финрод до собственного конца уже дожил. Что ему это принесло? Он не понял, в какую авантюру ввязался? Или понял, но решил собой пожертвовать ради призрачной надежды? А она ради чего должна жертвовать? Надежды не бывает, и хороших концов тоже не бывает — только в сказках, где сюжет вымерен автором и герои идут по нему, как по ниточке. Где она, та ниточка? Если и была, оборвалась давно и сидит она теперь в пропасти, в глубокой яме, из которой выхода просто нет и быть не может.

Наирис этого не понимает. Или не хочет понимать. Или — ее ниточка еще не оборвалась. Когда оборвется — поймет, только поздно уже будет.

Может быть — зря она так?..

Мирилиндэ идет на кухню пить чай. Есть тоже хочется, но стоит ли ради этого делать над собой усилие... Это же надо открывать холодильник, вытаскивать сосиски, макароны, разогревать на сковородке... Труд поистину титанический. Чайник поставить проще.

В ожидании, пока чайник вскипит, она смотрит на календарь, висящий на кухонной двери. Висит он тут уже третий год, но заменить рука не поднимается. Эту прелесть где-то выкопала Наирис — в красной чашке сидит маленький рыжий котенок. Уши торчком, мордочка наглая, сразу видно — сейчас минутку посидит, попозирует, и отправиться дальше на поиски мышей и приключений. Наирис притащила этот календарь с комментарием — а вот тебе Финрод в кошачьем облике. А ведь похож... Хочется протянуть руку и погладить по пушистой шерстке.

— Мяу, — произнесла она неуверенно. Ей показалось, что котенок насторожил уши и чуть повернулся на ее зов. — Мяу! — повторила она уже громче.

Закипел чайник. Мирилиндэ налила себе чай и, посмотрев еще раз на котенка, полезла в холодильник за сосисками. Сколько можно питаться одним чаем, в самом деле!

Почти бегом — в комнату. Пока чай стынет, а сосиски варятся, можно отыскать «Сильмариллион» и перелистать его. Сколько она уже эту книгу не открывала? Месяц? Больше?

Мирилиндэ подмигнула котенку. Тот замурлыкал в ответ. Все, приехали, нарисованные котята мурлыкают. Но сейчас ей даже стало весело от этого. Она улыбнулась — первый раз дня наверное за три, а руки продолжали перелистывать до сих пор любимую книгу.

«Он бросил их в глубокую, черную и безмолвную яму и грозил жестоко умертвить всех, пока один из них не скажет правды». Нет, это не то. Это мы уже проходили.

Вот оно: «Финрод же, вместе с отцом своим Финарфином, бродит в лесах Элдамара».

Почему она забыла об этом? Почему она никогда не думала о его возвращении, о его возрождении? Почему нарисовать это ей никогда не приходило в голову? Если нет сил поверить себе, почему не поверить ему? Он оказался сильнее собственной судьбы, почему она должна быть слабее?

— Мяу? — спросила Мирилиндэ у котенка. Тот кивнул головой.

Расправившись с едой, Мирилиндэ вернулась в комнату. Ну и беспорядок же она тут развела! Ладно, с этим чуть позже, а пока...

— Алло? Здравствуйте, будьте добры Марину Антипову. Наирис! Прости меня, пожалуйста. Я к тебе сегодня приеду, во сколько?

— Мяу! — Наирис, кажется, ничуть не обиделась. — В шесть, как обычно.

— Значит, к шести-подседьмому жди. Я еще на Черную речку за красками заеду.

Действительно, надо еще желтой акварели купить. И не только желтой и не только акварели. И поскорей из этого дома, иначе он вцепиться в тебя и не отпустит.

Телефонный звонок застал ее на пороге комнаты. Она замешкалась — подходить, не подходить — но все-таки сняла трубку.

— Алло?

— Мирилиндэ, здравствуй, это Айвис. Ты еще не нашла работу?

— Нет, а что?

— Тут одному моему знакомому в издательство дизайнер нужен и я сразу про тебя вспомнила. Записывай адрес, можно завтра с утра туда подъехать, он как раз там будет.

Опять куда-то ехать? А почему бы и нет? Всего-то навсего на Петроградскую сторону, две остановки на метро и два шага от метро. Наирис живет дальше. Все-таки не торговая фирма, а издательство, вот и посмотрим, что и как.

Уже одевшись, Мирилиндэ заглянула на кухню.

— Мяу! — радостно сказала она.

— Мяу! — откликнулся рыжий котенок.

Когда она закрывала входную дверь, соседка, поднимающаяся по лестнице, спросила:

— Анют, никак вы кошку завели?

— Завели, баба Шура, — рассмеялась Мирилиндэ, — кота, рыжего. Зовут Финрод. Пока!

И перепрыгивая через две ступеньки, Мирилиндэ помчалась вниз по лестнице.